Начало сезона охоты на водоплавающую дичь мы решили встретить на двух озерах, разделенных неширокой болотистой низинкой, заросшей невысоким камышом и редкими кустами тальника.
На открытии охоты
Когда-то эти озера составляли единое целое, но шли годы, складывающиеся в века, и образовалась отмель, которая, поднимаясь из воды, разделила озеро на две неравные части. Неумолимое время изменило их облик: они значительно обмелели, водную гладь почти на треть затянуло кувшинками и другой растительностью, берега стали топкими, как и разделяющая низина, заросли камышом. Изобилие водной растительности, камыши стали настоящим раздольем для уток и другой водоплавающей братии. Масса их, возвращаясь весной с юга, гнездится и выводит здесь потомство. В день открытия сезона охоты сюда устремляются десятки охотников-любителей пострелять отяжелевших от обильной кормежки утей.
Частенько на открытие приезжали сюда и мы. Мы — это Левон Чащин, Борис Кислицын, Степан Бобылев и я — заядлые рыбаки и охотники, не одну сотню верст отшагавшие с рюкзаками в совместных походах по болотам, по берегам рек и затерянных озер.
И вот мы вновь на озерах. Пятница. Солнце на закате. Открытие сезона завтра на утренней зорьке. Начинаем готовиться к ночлегу и завтрашней охоте. «Жигуль» поставили на опушке березняка в полукилометре от заболоченной низины, рядом раскинули две палатки и разложили костер. Борис со Степаном отправились к озерам обустраивать засидки в камышах и в кустах тальника на перешейке.
Петр Иванович и его ружье
Уже в сумерках подъехали еще две легковые машины. Прибывшие оказались нам знакомы, уже встречались здесь во время прошлых сезонов. Компания из пяти мужиков охотно подсела к нашему костру. Поздоровались, поговорили, повспоминали, и через несколько минут они сходили к машинам за своими рюкзаками со снедью. Не успели расстелить «скатерть-самобранку» из газет, как появился еще один любитель костра и утренних зорек. Из сгустившейся темноты в освещенный круг костра шагнул щупленький дедок. Как он подошел к нашему биваку, никто не заметил.
— Привет честной компании, — надтреснутым с хрипотцой голосом поприветствовал он нас. — Не прогоните собрата, страдающего от одиночества и холода?
От неожиданности мы вздрогнули и ошалело воззрились на гостя.
— Напугал, дед! Выпрыгнул, как «ежик из тумана». Предупреждать надо. Ты, случаем, не леший? — ругнулся Левон Чащин, выразив общее мнение сидящих у костра.
— Не-е, не леший. Я местный, из соседней деревни, — с некоторой обидой парировал дед. — Меня Петром Ивановичем зовут.
Мужики потеснились, освобождая место гостю. Я с любопытством (и не я один) принялся изучать Петра Ивановича. На вид за шестьдесят, и если бы не кудлатая с проседью бороденка, наш дед сошел бы за мужика среднего возраста: сухопар, порывист в движениях, чувствовалось — он из тех «живчиков», которые сами сидеть не любят и другим продыху не дают. Одет неброско: болотники, исходившие вместе с хозяином не один десяток километров и весьма поизносившиеся в долгом пути; стеганая куртка из тех, что носят туристы, явно с плеча кого-то из наследников и, естественно, с солидным процентом изношенности; на голове — кепка из кожзаменителя с облупившимся козырьком. Но особое внимание привлекло ружье, которое гость, усевшись, положил рядом: старенькая одноствольная «Ижевка» с обшарпанным потрескавшимся ложем и перебинтованной изолентой шейкой. Ружье было почти «игрушечным», малого калибра — не то 20-го, не то 24-го, каких сейчас практически не выпускают, их можно найти только в комиссионках или в запыленных чуланах и на полатях у деревенских стариков, коим и оказался наш гость. Нас, имеющих двустволки и вертикалки штучного и импортного изготовления, а то и помповые пятизарядки, старинное ружьишко деда весьма удивило и вызвало смешанные чувства: и любопытство, и сарказм.
— Петр Иванович, — обратился я к деду, кивая на его ружье, — откуда такой раритет и не маловат ли калибр на уток? Кстати, оно у тебя, случаем, не заряжено?
— О безопасности обращения с ружьем я знаю и никогда не заряжаю ни дома, ни там, где люди, — с горделиво-самоуверенными нотками в голосе принялся убеждать нас деревенский гость. — А что старенькое, так я его еще по молодости купил в нашем сельпо. Так что ему, считай, уже полста лет. И на утей оно в самый раз. Я из него столько пострелял, а однажды даже волка добыл… Главное — неплохо бьет, хотя и двадцатого калибра… Я его даже на двустволку шестнадцатого не обменяю.
Мужики откровенно рассмеялись.
— Из твоей «пукалки» только скворцов и дроздов гонять в колхозном саду, чтобы ягоду не клевали…
Дед не обиделся, махнул рукой, как бы соглашаясь с коллективным мнением, что его ружьишко в самый раз для садовых сторожей.
У костра засиделись до светлой полоски на горизонте, заговорились и не заметили, как пролетело время, зря ставили палатки — не пригодились.
В скрадке
В предрассветном сумраке разошлись по заранее определенным местам и засидкам. Вчерашние знакомые подались в камыши большого озера, а наша команда — на заболоченный перешеек, который облюбовали еще в первый раз. К нам присоединился и Петр Иванович. Скрадка ему не досталось, и пришлось деду использовать для своей маскировки тальниковый куст в самом начале перешейка. Мой шалашик находился в нескольких десятках метров от его куста, и когда чуть рассвело, я различал сквозь ветви его сгорбленную фигуру.
Особенностью охоты на этих озерах является стрельба уток на перелетах на восходе и заходе солнца, когда они летят на ближайшие совхозные поля на ночную кормежку и возвращаются в камыши, отжировав. Я, если честно, не очень люблю такую охоту, потому как в силу своего характера тороплюсь и безбожно мажу, а промахнувшись, злюсь, и последующие выстрелы получаются еще хуже. Только взяв себя в руки и успокоившись, пытаюсь наверстать, но, увы, мои товарищи уже собирают трофеи…
Как получится на этот раз, Бог его знает, но чувствую, как вновь начинает учащенно биться сердце и дрожат пальцы рук от волнения.
Светает. Полоска на востоке расширяется. Шалашик мой крайне неудобен, сиденье — хлипкая кочка, которая качается и прогибается под тяжестью тела, и сидеть приходится практически на корточках, отчего ноги затекают, и я в который раз ругаю себя за то, что вечером не сам занимался обустройством злополучного скрадка.
Черный бархат неба над головой, истыканный мириадами звезд, начинает набухать синевой, которая постепенно смазывает искрящийся хоровод созвездий. Синь, расширяясь, разбавляет темноту ночи, прижимает ее к самой земле.
И вот бухает первый выстрел на соседнем озере. От неожиданности я непроизвольно вздрагиваю. Через секунду — второй, третий. Это начали зорьку соседи. Черт! Везет мужикам.
А у нас пока тишина. И это удивительно. По опыту прошлых сезонов перелет уток начинается в первую очередь через перешеек. И как бы в подтверждение грохает выстрел в середине перешейка. Я начинаю крутить головой, напрягаю слух в надежде услышать приближающийся легкий посвист крыльев, до рези всматриваюсь в светлеющий горизонт, пытаясь разглядеть в его синеве тени летящих уток, но ничего не вижу и не слышу — дичь не летит в мою сторону.
Дуплетит кто-то из моих соседей, и тут же начинается настоящая канонада, видимо, к нему припарилась группа приезжих перед рассветом. Усиливается пальба и на нашем перешейке. Только у нас с дедом полный покой. Душу начинает терзать горькая обида на друзей, «удруживших» крайне неудобный скрадок, да еще на отшибе.
Удача
И богиня охоты Диана, услышав мои слезные стенания, решает исправить ошибку: боковым зрением замечаю на фоне гаснущих звезд силуэты стремительно приближающихся довольно крупных уток. Вскакиваю и начинаю ловить на мушку мелькающие тени птиц, чтобы определить упреждение. Уток четыре. Стреляю по первой и вижу, как у крякухи безжизненно обвисают крылья и, теряя перья, она комком падает в камыши метрах в пятнадцати от скрадка. Ее подружки шарахаются в сторону и нарываются на какой-то писклявый выстрел дедовской «пукалки». И с некоторым злорадством отмечаю — дедуля благополучно мажет.
Дальнейшее созерцание результатов дедовского промаха прерывается новым посвистом крыльев. Налетает пара чирков. Стреляю и… мажу. «Ну что, позлорадствовал? Получай ту же горькую пилюлю…» — чертыхаюсь я.
Рассвело. Уже хорошо различимы соседние тальниковые кусты, густо окрасились в розовый цвет перистые облачка на восточном небосклоне. Вот-вот брызнут первые солнечные лучи.
Пальба на озерах и на перешейке заметно стихает. Из налетевшей тройки шилохвостей я удачно выбиваю молодого селезня и тут же отмечаю, как мой сосед-дедуля сбивает молодого крякаша. «Молодец старик, — одобрительно отмечаю я, — действительно умеет стрелять».
Отжировавшая утка, считай, уже вернулась с полей и, напуганная нашей пальбой, ушла на речные заводи или более мелкие озера, куда охотники заглядывают редко, считая их бесперспективными.
Я уже собирался покидать скрадок, как сосед слева — Левон Чащин — негромко предупреждает:
— Максимыч, сзади утки!
Оглядываюсь. Чуть ли не на бреющем приближается пара кряковых, но идут стороной, ближе к деду Петру Ивановичу, который, ссутулившись, маячит сквозь листву ивового куста.
— Дед! — окликаю я его. — Не спи. Утки над тобой!
Дед, оглянувшись, поднимает ружье и начинает выцеливать. Невольно наблюдаю за его манипуляциями. Утки минуют куст деда и начинают удаляться. И тут раздается глуховатый выстрел. К моему изумлению обе крякухи, кувыркаясь, падают в кочкарник.
Ничего себе! Одним выстрелом влет и сразу двух уток — это же надо так изловчиться! Притом из ружьишка двадцатого калибра — уму непостижимо!
Собрав добычу, я окликаю деда Петра Ивановича, и мы покидаем перешеек, усаживаемся на полянке у кромки камышей в ожидании товарищей. Вскоре появляются и они. Увидев нас, все трое чуть ли не хором восклицают:
— Как зорька? Много добыли?
— Я трех, — отвечаю.
— И я трех, — откликается дед.
— А вы как?
— Нормально. Считай, по полдесятка на брата.
— Вы бы видели, что отчудил наш гость, — пытаюсь я заинтриговать друзей, кивая на деда.
— Я видел, — откликается Левон. — Это ведь я предупредил вас о летящих утках.
— Расскажите, — интересуется Борис.
Я рассказываю. Мужики обалдело смотрят на деда, качают головами.
— Ну, ты, дед, даешь, — восклицает пораженный Степан Бобылев. — Это как же тебе удалось срезать влет сразу двух крякашей?
Петр Иванович пожимает плечами.
— Ничего особенного. Они летели друг за другом, как по линеечке. Я чуть отпустил и ударил в угон, дробь и зацепила обоих…
— Надо же. За всю жизнь ничего подобного не слышал. Расскажи кому — не поверят, — бросает Кислицын.
Владимир Неунывахин
