Старая гарь копила аромат цветущего иван-чая, поднимала влагу полусухого, буйно заросшего травами болота. В густом мареве знойного дня ломались и дрожали редкие, уцелевшие от давнего пожара островки леса, черные в ослепительном свете полуденного солнца.
Среди полуобугленных, костисто-сухих валежин лежала рысь, заслонив лаз в логово. Там, в тени, под корягой, дремал двухмесячный рысенок, и кошка сторожила его, ожидая самца.
Из-за дальнего берегового леса долетал тягучий, въедливый гул. Чуткий слух зверя улавливал его постоянно, и рысь подергивала куцым хвостом, шевелила кисточками ушей: звуки эти ее раздражали. Раньше в этот глухой угол слегка заболоченной гари никакие шумы, связанные с человеком, не доносились.
Дробно качнулись высокие метелки иван-чая, и перед рысью появился самец. Он держал за шею придушенного зайца. Сладкий запах еды поднял кошку с места. Она вскочила, разбудив рысенка. На троих было маловато зайца. Котенок еще нет-нет да и потягивал материнское молоко, а взрослые постоянно недоедали.
Рыси поселились на этой обширной гари ранней весной. Они пришли из пустых северных урманов, где зайцы очень редки, а боровой дичи осталось так мало, что прокормиться ею было невозможно. Вокруг гари тянулись высокие смешанные леса с распаханными полями, у которых группировались зайцы — главная добыча рысей. Длинноухие беляки скапливались в тальниках, тяжелели, набивали тропы. Рыси по каким-то своим признакам определили, что здесь они могут не только жить некоторое время, но и вырастить потомство. И несколько месяцев, прожитых на гари, были спокойными. Зверей никто не тревожил, а настойчивая охота молодого и сильного кота почти всегда была удачной. Обычно он уходил от логова в середине ночи и возвращался или под утро, или с восходом солнца. Везде, даже в таких лесистых местах, хлебные поля обрабатывали химикатами, и редко какой птице удавалось уберечься от этой отравы. Потому жизнь рысей зависела от зайцев, которых и ловил самец.
Опасный запах
Округлая луна поднималась из-за темного окоема притихшей гари, истекая красноватым отливом на спящие деревья и застывшие и неподвижности травы. Тонкий аромат цветущего иван- чая плыл над землей вместе с этим загадочным светом.
Рыси, не пошевелив уснувшего детеныша, тихо покинули логово. Пришла нора совместных охот: котенок подрастал, и теперь его можно было оставлять одного. Засидевшаяся в долгом карауле у логова кошка торопила самца, опережая его прыжками, по он двигался с невозмутимой осторожностью: лунный свет обманчив, а люди — единственные их враги — ездят и ходят везде, тем более в нору грибов и ягод.
Кот ловко крался между высоких кочек, ивовых кустов, колодин, по густому травостою. Дорога на край гари ему была хорошо знакома. В каждодневных переходах в ближние леса на охоту за зайцами самец наторил свои тропы во многих местах, хотя старался этого не делать.
Черной стеной поднялся впереди лес, и рысь притихла, умерила пыл, мягко пошла за самцом. Нюх у рысей не слишком острый, но резкий неприятный запах они уловили сразу и остановились. Такого запаха эти крупные лесные кошки еще не встречали.
Самец, вытягиваясь всем длинным гибким телом и низко стелясь над травой, стал обходить ближнюю оконечность леса, зорко вглядываясь в запятнанное лунным светом пространство. Точь-в-точь копировала его самка. Они плыли долго бесшумными упругими толчками, но запах не пропадал. Он окружал зверей со всех сторон, путь в охотничьи места был отрезан. Рыси и не подозревали, что надоедливый гул машин, обрабатывающих хлеба химикатами, связан с этими пугающими испарениями.
Кот еще долго кидался в разные стороны, пытаясь обойти опасные места, но запах не отступал. Тогда рыси двинулись краем гари в одном направлении и шли больше часа, но из лесов наплывал все тот же едкий раздражающий дух.
Луна поднялась в самую высокую точку. Ее свет мешал зрению, настораживал зверей, держа их в напряжении. Рысь стала волноваться: они ушли далеко от логова, а там остался котенок, — и самец повернул назад. Чем дальше они уходили в глубину гари, тем слабее становился пугающий запах, а вскоре он и вовсе пропал. Настой цветущего кипрея заглушил его и вытеснил. Голодные и возбужденные вернулись звери к логову. Их встретил радостным урчанием не менее голодный рысенок.
Днем, на ближнем болоте, зверям удалось поймать несколько лягушек, а в ночь они снова двинулись в леса.
Пугающий запах почти пропал, хотя еще и ощущался. Но на этот раз рыси вели себя смелее: они были голодные и решительные. Кот прошел тальниковыми кустами и залег на краю хлебного поля, еще дышащего легким противным духом, а кошка двинулась в хлеба.
В конце лета почти все зайцы собираются в дозревающих хлебах: там им и прятаться вольготно, и сочной еды вволю.
Ночной разбой
Первого зайца рысь учуяла совсем близко и пошла, почти поползла, едва-едва приподнимаясь над землей. Она усиленно нюхала воздух и прислушивалась. Но запах шел слабый, а шорохов никаких не слышалось. В напряженном, упругом движении рысь подошла совсем близко к тому месту, откуда исходил знакомый дух, и прыгнула. Тяжелый удар перевернул лежащего зайца, когти рванули тонкую шкуру, но тут кошка почуяла смердящий тлен и отпрянула резко. Если бы не другой, преследующий ее вторые сутки запах, то рысь бы поняла, что скрадывала пропавшего зайца. Но стойкий въедливый дух помешал этому. С отвращением метнулась кошка в сторону и пошла дальше, намериваясь выгнать зайцев на притаившегося самца. Падаль рыси едят только в редчайшем случае: при остром длительном голоде.
Вяло шелестели колосья хлебов, мягко пружинила под лапами земля. Рысь, поглядывая на светлый диск луны, шла широким кругом. Снова нос ее уловил заячий запах, но на этот раз кошка не ошиблась. Она сразу определила, что и этот зверек пропащий. Еще на двух или трех зайцев натыкалась рысь, но ни одного живого не учуяла и не услышала на всем большом хлебном поле. Самец встретил ее раздражающим урчанием и злым шипением. Они переместились на другое поле, и кот сам пошел в загон. Напружинившаяся, готовая в любой момент сорваться с места рысь так и отлежала на меже все долгое время, пока самец обходил поле пшеницы. Вернулся он притихший, встревоженный и злой.
Луна свалилась к самому лесу, когда звери, обшарив все ближние поля, тальники и опушку леса, вернулись к логову, уставшие и пустые.
Сумерки едва накрыли гарь, а рыси уже подходили к первому лесу. Проверенная несколько раз местность их теперь не интересовала. Звери двигались дальше, вглубь лесов, к широкой речной пойме. Оттуда от сырых лугов поднимался туман, неясные звуки долетали до рысей, и они шли быстро, но осторожно.
Темной горкой зачернел на бугре пастуший вагончик, остро запахло овечьим пометом, мочой. Кот остановился, внимательно вглядываясь в прясло загона. Живым теплом тянуло оттуда, сладким духом, и звери заволновались, шерсть у них на загривках встала дыбом. Кот, нервно подергав ушами, мягко двинулся в обход вагончика. Какими-то своими чувствами он угадывал, что впереди не дикие животные, что все эти запахи связаны с человеком, что это смертельно опасно, но голод был сильнее тех понятий. Рыси приближались к изгороди с двух сторон, сильные, ловкие, почти незаметные в легком тумане и темноте. Не останавливаясь, одновременно, они перемахнули прясло и упали на живую кучу лежащих в загоне овец. Гул взметнулся в нем. Слабая изгородь затрещала под их напором, и поток баранов устремился в ночную пойму.
Рыси поскакали следом, злобно мяукая, не торопясь и не нападая, и только у леса кот в несколько прыжков настиг крупную овцу и сбил ее грудью. Подоспела самка, и вдвоем они быстро задавили свою жертву.
Погоня
Первым собак услышал кот и вскочил. Рысь и котенок сладко спали. Самец отошел от логова к колодине, на которой нередко «точил» когти, и запрыгнул на нее. Оттуда гарь далеко просматривалась, и на краю ее, у леса, кот заметил людей. В несколько прыжков он достиг логова, чтобы предупредить рысь, но она уже вынырнула ему навстречу. Желтые глаза ее фосфорически светились. Нужно было уходить, чтобы не привлечь собак, а с ними и людей к логову. Кот как-то связывал ночное нападение на овечью отару с этим появлением облавы и чувствовал, что обязан защитить самку и детеныша, отвести от них смертельную опасность. Рысь перемахнула через колодину и пошла в дальний край гари, чтобы там, на кругах, перехватить свежими петлями собак, отвести их от гнезда, а кот по большой дуге стал подвигаться навстречу лаю. По нетерпеливому повизгиванию он понял, что собак много и надежды на спасение почти нет. Петляя, запутывая следы, пересекая их несколько раз с ходом самки, кот все ближе и ближе подпускал разъяренных, горячих собак.
Тихо качались розовые метелки иван-чая, тяжело и мертво лежали в кудрявых мхах опаленные давним огнем колодины, и безмятежно летали туда-сюда стрекозы, шелестя крыльями. Собаки шли гурьбой прямо по направлению к логову. Ночной след рысей с запахом кровавого мяса, которое они тащили котенку, еще не выветрился окончательно, и вел их по гари.
Чтобы отвлечь псов от их стремительного хода, сбить со следа, кот несколько раз грозно промяукал. Собаки, услышав зверя, ринулись с тропы в его сторону. Лай их покатился по гари с рыком, с нетерпеливым визгом. И кот пошел с колодины на колодину, прыгая широко, зигзагами, стараясь выбирать непроходимые для собак завалы убитых пожаром деревьев, с острыми, окостенелыми сучьями, высоким кочкарником. Один он легко бы ушел от своры, но на гари где-то металась рысь, а в логове таился рысенок, и зверь держал собак на близком расстоянии от себя, и многие из них его и видели, и чуяли. Люди отстали, и кот потерял их из поля зрения. Ему ни на миг нельзя было отвлекаться. Собаки, обтекая гиблые места, выдыхаясь, выдирая о сучья клочья шерсти, двигались вязко, охватывая зверя кругом. Но гарь была его домом, и кот всякий раз уходил из живого, готового сомкнуться кольца. А ряды собак таяли: слабые выбивались из сил, отставали, терялись в густом травостое, но их все еще было много. И зверь, завязанный накрепко в жестокой игре, не заметил, как дружные псы отрезали его от непролазных крепей и стали теснить па край гари, поближе к людям.
Грудастый приземистый кобель, перемахнув колодину, достал кота в прыжке, и они сшиблись с глухим стуком, упали в кипрей. Но зверь успел ухватить собаку поперек спины. Хрустнул под клыками позвоночник, и острый скулящий ной заглушил рык второго пса, прыгнувшего сзади. Кот успел развернуться и сильным рывком послал задние лапы вдоль разгоряченного собачьего тела. Он ощутил, как его когти вошли в брюхо собаки, и тут же вскочил, увертываясь от следующего нападения. Теперь их было трое. Зверь сумел стряхнуть псов, прыгнул на сухостоину, низко склонившуюся над землей, и в это время грохнул выстрел. Пламенем полыхнул светлый день перед глазами кота. Он еще держался когтистыми лапами за сухую древесину, но уже чернота зашивала его сознание, взгляд, чувства. Стальные мышцы сделались мягкими, и зверь упал на мох, прямо под клыки рассвирепевших собак.
Пропавшая семья
Рысь все время металась невдалеке от логова, слушая собачий гон, вой, визг и выстрелы. По-своему она понимала, что там происходило, но не решалась пуститься на помощь самцу: главная ее забота — рысенок. Здесь, у логова, только и могла эта лесная кошка преградить путь беде. Она боялась собак, и они появились, и с людьми. Против стольких врагов, против этой неотвратимой беды рысь была бессильна. Зло и боль, и скорбь горели в ней, наливая тяжестью тело, и были мгновения, когда кошка упруго подбирала под себя лапы, готовая кинуться вперед, по инстинкт удерживал ее. Она бы и бросилась на своих врагов — будь человек один, но их было трое и с двумя собаками. А на безнадежный риск ни один зверь не отважится, тем более — самка. Природой ей отведена особая роль: продолжить род.
В остром изнеможении, колотясь на траве в мелкой дрожи, рысь не видела и не слышала, что случилось с ее детенышем. Она долго ползла к логову, обдирая лапы и брюхо о валежины, и, когда добралась до него, лишь теплый воздух в углублении под корнями мертвого кедра пах рысенком…
Ночь провела она в нервных поисках, рыская по гари, обнюхивая неприятные следы, но ни самца, ни котенка не нашла. И только под утро рысь улеглась у коряги, глухо мяукая на всю пустую, онемевшую от жути округу.
Прошло еще несколько голодных и тягостных дней для рыси. Она все кружила по гари, все искала самца и детеныша. Только лягушки, изредка попадавшиеся в сырых местах, поддерживали таявшие силы кошки. Но всему приходит конец: темной глухой ночью рысь покинула гарь и двинулась на юг. Северные урманы, откуда они когда-то пришли с самцом, были голодными, и потому кошка направилась в лесостепь.
Тихой и чуткой была ночь, непроницаемой для обычного глаза, но кошки — ночные животные, и рысь довольно хорошо видела и тем более слышала. Сплошные черные пятна лесных рощиц вставали на ее пути, и кошка смело входила в них, принюхиваясь, улавливая малейший шорох. Она вновь была зверем-охотником. В одном месте рысь заметила жирующего на опушке зайца и долго скрадывала его, подбираясь ближе и ближе, и впервые после того, как она осталась одна, кошка сытно поела и спокойно выспалась…
Дальше зайцы стали попадаться чаще и удачнее, и рысь решила задержаться в этих новых, пока спокойных местах. Не раз ей удавалось выследить суслика или хомяка, добыть зайца, и жизнь для рыси потекла более-менее не голодная. Так прошло больше двух месяцев…
Ранение
Однажды рысь услышала громкий человеческий крик и вскочила с лежки. В свежем осеннем воздухе голоса людей угрожающе множились, приближались. Рысь мягко и спокойно пошла от этих голосов. Она не особенно боялась людей без собак, и пару раз залегала в старую шелестящую траву, надеясь отлежаться, пропустить мимо этих невесть откуда появившихся крикунов. Но слишком свежи были еще воспоминания о той, роковой облаве, и кошка двигалась дальше, чутко слушая и пронзительно вглядываясь в окружающие ее кусты. Рысь знала, что вместе с нею в ивняках жили косули. Один раз кошка даже попыталась напасть на них, да те оказались еще чутче ее и проворнее. Больше рысь этих животных не видела, а вот красный лисовин постоянно приходил в кусты и даже залегал в них на дневку. Его и заметила рысь, почти проползая за очередной куст.
Голоса подвигались все ближе и ближе, прогремел где-то выстрел, и рысь пошла быстрее, выкатываясь к самой опушке. У последнего куста, за большой кочкой, она задержалась. На опушке, совсем близко, раздалось еще два выстрела, и мимо рыси пронесся красный лис. Чуть помедлив, почти в том же направлении, понеслась скачками и кошка. Снова прогремели выстрелы. Что-то горячее ударило рысь в правую лопатку, остро вошло вглубь тела и остановилось. Кошку прошила тягучая цепкая боль, глаза ее заслонились сумеречной мглой, но она не останавливалась, продолжала бежать к далекому лесу, хотя пробитая картечью лапа быстро немела, теряла послушность. Рысь напрягала все силы, чтобы дотянуть до леса, кашляя кровью, слабея и задыхаясь. Впереди темнели обитые ветром бурьяны, и она врезалась в них с разгона и завалилась на бок в бессилии. Боль, вкогтившаяся под лопатку, билась горячими толчками под горло, в голову, спину. Лапа остро ныла, и, если бы появились люди, сил бы у рыси не хватило ни на бег, ни на защиту. Но люди, охотившиеся на зайцев и лисовина, стреляли далеко, наугад, не поняли, что рысь ранена, и не стали преследовать эту опасную кошку. С минуты на минуту ожидая своих врагов, рысь из последних сил подобралась для прыжка и повернулась мордой на спой след. При каждом вдохе кошка ощущала обжигающую боль, но все же силы возвращались к ней, выравнивалось сорванное бегом дыхание…
Хмурый осенний день угасал. Низко шли над лесом густые тучи, жесткий ветер трепал сухие бурьяны. Пустынно и печально было вокруг. Поднявшись, рысь пошла к лесу. Там, среди кустов и валежин, она чувствовала себя безопаснее. Быстро бежать ей не давала боль, и кошка долго уходила в глубину сумеречного березняка, отыскивая место надежнее.
Голод
До глубокой ночи пролежала рысь в укромном месте, борясь с болью и недомоганием. Но ранение ранением, а организм требовал своего — пищи. Тихо, почти не опираясь на больную лапу, кошка двинулась по лесу, надеясь выследить и поймать зайца. Ночь до того плотно окутала пространство, что даже рысь далеко не видела и ориентировалась больше на шорохи. Какое-то дробное постукивание уловила она впереди и, прихрамывая, дыша с легким свистом задетыми картечиной легкими, кошка направилась на эти, только ей доступные звуки. На краю озимого поля рысь заметила легкое движение, и тут же запах зайца долетел до нее. Косой жировал, перетачивая озимку острыми резцами. Эти звуки и услышала хищница. Рысь попыталась как можно ниже припасть к земле, пойти теми легкими, упругими шагами, которые не слышны никому, но боль не давала прогибаться, утекала в правую лапу, парализовывала ее. И решающий прыжок у рыси не получился: ранение лишило ее прежней силы и резвости. Заяц легко увернулся от рыси и убежал. Она долго, с отдыхами, обходила молчаливые выстуженные холодной ночью леса и снова нашла на одной из полян зайца. Но поймать его не смогла. Уже брезжил робкий рассвет, когда рысь наткнулась на нору суслика и залегла подле нее.
Упруго стлался над сырой землей ветер, сонно и низко тянулись от горизонта сизые тучки. Суслик выбрался из норы часа через два. Рысь уже устала ждать, раненая лапа у нее занемела и затекла нудной не проходящей болью. Прыжок получился не быстрый, и даже не очень проворный суслик успел занориться. Напрасно она рвала землю здоровой лапой, добраться до конца глубокой норы кошка не смогла. Развиднело, и нужно было уходить в лес…
Днем пошел снег. Рысь, голодная, злая, измученная болью, смотрела на него как на новую беду: где снег, там и следы, а ей, раненой, не уйти, не укрыться.
Голод гнал рысь в деревню. Оттуда долетали раздражающие запахи и звуки. Ослабленная болезнью и неудачными охотами, она решилась на последний шанс: найти еду подле человека.
Рыхлый снег, засыпавший землю почти на вершок, мешал движению, и при каждом шаге пробитая в лопатке лапа стреляла болью по всему телу, и рысь зло хрипела, хватала пастью снег, но настойчиво шла к чернеющим дворам деревни, уснувшей в тепле и неге…
Кошару она нашла по резкому запаху, идущему от дневного загона, и медленно двинулась в обход ее. Ни шума, ни звука не доносилось из кошары, но рысь чувствовала теплый запах овец, пробивавшийся наружу.
На столбе, у широких дверей, горел фонарь. Он бросал длинные несуразные тени на остробелый снег, и рысь побоялась выходить на освещенную сторону, долго стояла в тени, слушая и просматривая скотный двор. Боль зудела в теле, все раздражала ее, а от теплого запаха кошары судорожно сжимался пустой желудок. Рысь повернулась и стала обходить кошару с другой стороны. Прочные бетонные стены надежно охраняли овец от всякого посягательства, низкая покатая крыша из шифера тоже была рыси не под силу. Но она все шла, принюхиваясь, отыскивая возможную лазейку.
Первое окно в стене зачернело глубоким провалом. Кошка с трудом встала на дыбы, но до рамы не дотянулась. Она чуяла незримое препятствие в окне, да и видела его, и пошла дальше.
Тихо висела хмурая ночь над скотным двором, близким лесом, спящей деревней. Дул легкий, но холодный ветер, едва-едва шевеля рыхлый снег. Зябко и неуютно было вокруг.
Кошка подошла ко второму окну. Почва здесь была повыше: летом через это окошко, сняв раму, выкидывали навоз, бугорок и остался.
Рысь уперлась лапами под самую раму и даже заглянула в кошару. В темном помещении она ничего не разглядела, но в маленький разбитый квадратик рамы так шибануло живым духом овец, что кошка ощетинилась и зацепила раму здоровой лапой. Гвозди, державшие раму, были небольшие, ржавые, но сразу не поддались ей. Тогда рысь дотянулась до деревянной крестовины зубами, стала тянуть ее. С тугим сопротивлением рама вывернулась из косяка, и кошка упала вместе с нею в рыхлый снег. Пробитая лопатка стрельнула болью, но рысь тут же вскочила и стала слушать, оглядывая темные постройки. Никакого движения она не заметила, и, поднявшись к свободному проему окна, запрыгнула на подоконник. Зеленоватым блеском загорелись глаза испуганных овец, и кошка прыгнула на ближнюю из них. С гулом взметнулась в кошаре напуганная отара. Овцы кинулись в дальний угол, сшибая и давя друг друга. Рысь, сжимая челюсти на шее своей жертвы, ехала на ней, пьянея от сладкой горячей крови, переполнившей пасть.
Битва с человеком
Овцы метались по кошаре, сотрясая строение, и этот их панический перепляс, это содрогание стен разбудили сторожа в коморке, притулившейся к скуле кошары. Он быстро оделся и вышел.
Рысь проглотила несколько кусков горячего мяса, когда открылась дверь, и вспыхнул свет в кошаре. Она увидела темную фигуру человека, и ярость оторвала ее от задавленной овцы.
Сторож тоже увидел кошку и, захлопнув калитку, метнулся в угол за вилами. С ними он и пошел на зверя.
До окна было недалеко, и рысь бы успела выпрыгнуть из кошары, несмотря на больную лапу, но она только напружинилась. Ни боли, ни слабости кошка теперь не ощущала. Все ее существо налилось такой дикой злобой к человеку, сделавшему ее одинокой, больной и голодной, что глаза рыси загорелись адским желтовато-зеленым светом.
Первый прыжок человек отбил вилами, зацепив кошке бок — ранение все же лишило ее проворства. Но рысь опять ничего не почувствовала и успела сигануть второй раз — острая боль гораздо сильнее той, старой боли, прошила ее узкую грудь, зыбкая краснота полыхнула в ожесточенном взгляде. И в этой густой, все заливающей красноте, задрожало темное пятно оконного проема. Смертельно раненая рысь, сжатая в комок болевым шоком, уловила поток воздуха, текущий из этого проема, и прыгнула ему навстречу. Здоровая лапа кошки проскочила наружу, и рысь зацепилась копями за деревянный подоконник. Но на большее у нее силы не хватило. Рысь повисла над стеной от окна до пола, чувствуя, как огонь охватывает ее сильнее и сильнее жгучей и невыносимой болью.
Лев Трутнев
