В трофеях ли счастье?

Общество «круглого костра» заседало. Близилась полночь. Что может быть сказочнее теплой майской ночи? Над рекой безумствовали соловьи. Их трели рвали расплескавшуюся окрест тишину и… наши сердца. Но не усталость мы чувствовали, а легкость и радостное ощущение жизни. Музыка и тепло — лучшее, что дал человеку Творец. Соловьиная песня — лекарство для измятой городом человеческой души.

Потрескивали смолистые поленья. Ковырнешь веткой — и заиграет костер всеми цветами радуги, затанцуют красные человечки под соловьиный аккомпанемент веселый искрометный танец. Есть у пламени костра не только своя душа, но и таинственная философия. Смотришь, завороженный, на пламя, на улетающие в майну ночи искры и, ощущая проникающее в тело тепло, думаешь о сокровенном, о прошлом и несбывшемся. А пламя, медленно колыхаясь над углями, как кривое зеркало, вызывает духи теней: вот мелькнул седой оракул, вот камлающий шаман подает какие-то знаки, словно гонит дурман к вашему сердцу, и вы, увлекшись видениями, плавно растворяетесь, как в туманностях болот.

Вдруг что-то грубое ворвалось в соловьиную песню. Ах, это выпь забу́хала на дальних болотах: «У-трумб, у-трумб», — приподняв волну, кричит под нее водный трубадур. В ответ из леса зарокотал мотор, долго и неумолчно, словно отошел от мотороллера путник и забыл о нем. Поработав немного вхолостую, мотор резкими звуками «уит-уит» позвал хозяина. Не идет. Тогда прозвучали громкие выхлопы захлебнувшегося движка. Такова песня козодоя. А поверья говорят, что козодои своими мягкими широкими клювами доят коз. От этого и имя такое имеют. Хотя привлекает их к овечьим отарам и козьим стадам совсем не молоко, а сопутствующие животным мошки и прочие насекомые.

Козодой птица

Под новые звуки иные образы рождает Прометеево дитя. Не хочется спать. Еще вальдшнепы видятся, а тут уже на тетеревиный ток…

Да, тетерева, косачи, черныши, полевики, березовики… Занятные персонажи народных сказок, поговорок и пословиц. Все мне в них нравится. С одним нельзя согласиться — когда говорят: «Глуп, как тетерев». Это, скорее, в шутку наш пращур сказал, когда валенком на присаду чучелил. В остальном птица — краса леса. Когда было ее так много, как индеек в Америке, охотились на нее почти круглый год: ранней весной — с подхода по насту; в вешние разливы — на челноках-подъездах; с потепления — из шалаша на току, с подхода. Летом брали линных самцов; с августа начинали охотиться с подружейной собакой на молодых тетеревов; с сентября, управившись со страдой, применяли подъездную охоту; выпал снег — на лунках, чучелением и снова с подъезда, для чего даже сани специальные делали. Вот как! Да и это не все. Были еще охоты на манку, по выводкам на утренней росе, шатрами, лучением, силками, слопцами, кошами на приваду и др. Многие из перечисленных способов теперь признаются браконьерскими, но тогда охотники использовали весь арсенал: птицы было вдосталь. А все потому, что вкусен косач.

У Аксакова С. Т. в «Записках ружейного охотника Оренбургской губернии» можно найти его высказывание о гастрономических достоинствах тетерева: «Мясо молодых тетеревов остается белым, как у рябчика, до тех пор, пока они помешаются, тогда оно постепенно начнет темнеть и принимает, наконец, свой обыкновенный вид. Известно всем, что молодые тетеревята считаются одним из лакомых блюд, но и достигшие полного возраста тетерева, особенно в первый и второй год своей жизни, очень вкусны, питательны и здоровы».

Проба ружья

Нынче тетеревов поубавилось. И единственная разрешенная охота на них сегодня — на токах. Она не добычлива, как и вальдшнепиная тяга. Но уж в плане эмоций — через край. Да и токов больших теперь не ахти сколько. Как-то мне рассказывал мой дядя, бывший фронтовой разведчик, весной 1945 года в Польше наткнулись они в болотах на громадный тетеревиный ток. В жизни, сказал, крупнее не видел: на глаз токовало не меньше двух сотен петухов, а то и больше. Их и в бинокль не всех разглядишь. Тогда не за ними охотились, вот и расплодились за годы войны. И уже в 60-е годы, живя в послевоенной Латвии, брал с собой на охоту на весенних чернышей, показывал тока значительные. Сказал как-то, разбудив на заре:

— Послушай, как токуют тетерева.

Я же ничего не мог понять. Будто голуби воркуют. Так и сказал. Он посмотрел на меня и говорит:

— Ну, что ж, в ночь пойдем, а с рассветом поглядишь на этих голубей.

Тогда и состоялось мое знакомство с тетеревами. Первого своего черныша я промазал. Руки тряслись, стволы мотались, мушка прыгала, как заяц по кочкам — такое волнение меня охватило. И надо ж было стрельнуть тогда, когда тетерев подскочил. После выстрела он сорвался и отлетел на край поляны. На время притихли и другие. Но вскоре снова забормотали, завертелись юлой. Дядя успокоил меня и, чуть посветлело, показал другого. Но мне он не понравился. Совсем близко расхаживал большой, взъерошенный и задиристый косач. Всех других он прогонял, стоило кому-нибудь к нему приблизиться. Зло чуфыкая и наклонив голову, он наскакивал на соперника. И тот, не выдержав атаки, удирал. Молча, ничего не говоря дяде Мише и рассчитывая на его похвалу, я саданул по забияке. Косач опрокинулся, как срезанный кочан капусты. А я вместо приятного «Молодец, племяш» получил увесистую оплеуху. Было слышно лопотание разлетающихся птиц. Дядя Миша забрал ружье. Недоуменно уставившись на него, я потирал затылок, куда приложилась его ладонь.

— Какую птицу я указал стрелять? — возмущенно спросил мой наставник.

— Но эта же лучше, — не понимал я своей вины.

Ты же токовика застрелил. Теперь сюда долго нельзя будет ходить, пока новый токовик не объявится, а то и вовсе ток распадется. Вот дурья башка!

Радость моя была омрачена. Дядя корил и себя тоже: объясни раньше — не расстроил бы я охоту. С этого провала и началось мое познание тетеревиных повадок. Уроки и образы детства так въедливы и памятны. К счастью, разогнанный мною ток не распался. И мы еще не раз ходили на него, принося домой иссиня-черных красавцев.

Ожидание и есть жизнь

В два часа после полуночи мы засобирались на ток. Дорога лесом не была долгой. Так бывает всегда — путь к цели не тяготит. По жребию мне выпало правое подточие. Левое досталось Александру, а центральное токовище — Сергею. «Ни пуха!» — и они исчезли в темноте.

Вскорости, миновав широкий кочкаристый луг, я достиг березовой посадки, за которой и начиналась «земля обетованная». С края березовой полосы, как и пояснял Титыч, на всем ее протяжении была сухая неглубокая канава. Действительно, если верить, что тетерева прилетят и начнут на луговине свои брачные игры — место очень удобное для укрытия и обзора. А поскольку сомневаться в сказанном Титычем не было ни малейших причин, я удобно устроился на упавшей поперек канавы березе и, прислонясь спиной к стволу растущего дерева, стал ждать.

Ожидание и есть сама жизнь — встреча с прошлым и предчувствие грядущего. Когда я возвращаюсь в свое прошлое, то всякий раз прихожу к мысли, что лучшие мгновения прожитого связаны с охотой. Вот как сегодня: сидишь где-нибудь на берегу озера, реки, моря, у кромки болота, в лесу или ином месте матушки-земли, слушаешь ее голоса, ощущаешь дыхание, умываешься росным лугом, пьешь медвяный настой полей и от окружающего тебя естества сам становишься проще и чище.

Где-то в темноте захлопали крылья. Вот еще и подальше еще. Сомнений нет: тетерева к токовищу подтягиваются. Пока трудно понять, где они сидят. Стрелка часов уже опустилась за три — вот-вот забормочут. Половина четвертого — молчат. Не слышно токовика. Этот мажордом начинает концерт. Однако столь знакомых и волнующих звуков все не было. Стали беспокоить сомнения.

Ток пошел от основного токовища. Как-то сразу всколыхнулась вся округа. Сколько ни бывал на токах — не могу привыкнуть к неожиданности. Отовсюду наплывали булькающие звуки. Они ширились, становились громче, объемнее. Серело, но зрение по-прежнему не справлялось с темнотой. Как бы по радио приходилось слушать концерт. Вдруг над головой загудело и пошло вверх. Не сразу-то я и понял, что недалеко с луга сорвался бекас и с гулом, сопровождаемым своеобразным кряканьем, режет муть неба. И он затоковал. Поднимаясь вверх метров на тридцать-сорок, птица резко падала, издавая рулевыми перьями дребезжащие звуки, называемые охотниками «блеянием». Бекас раз за разом повторял свои трюки: упав, с чаканьем набирал высоту. Затем, опустившись на кочку, запел: «Таку-у, таку-у, чек». Не скажу, что я был очень доволен его представлением. Меня больше занимал ток косачей, ради чего я и пришел сюда, а вредный в сию минуту бекас отвлекал. Соображая, не бросить ли в него палкой, когда вновь присядет, я заметил, как появился его собрат, и «мой» бекас, пулей устремившись к нему, стал вытворять в воздухе разные пируэты, постепенно удаляясь (по-видимому, за самочкой), пока не исчез вместе с ней. Я облегченно вздохнул. Прошло совсем немного времени, и метров за сто пятьдесят от меня раздалось долгожданное «Чуфф-фы», «Чуфф-фы». От центрального тока донесло выстрел. Чуфыкавший удалец сорвался и шумно уселся на березу. Видеть я его не мог.

Когда не везет

А сумерки между тем светлели. Стал хорошо различим луг, ближние и дальние кусты, березы, растущие на нем. Бормотание набирало силу, ток разгорался. Снова эхо донесло говорок ижевки. На этот раз от левого подточия. У меня что-то не складывалось.

«Видимость для мелкашки получше требуется», — уговаривал я себя. Но было понятно, что «мои» косачи токуют впереди, а я перешел это место и оказался много закраистее. Выход был один: медленно и осторожно пробираться в их сторону по канаве. Смущало то, что впереди на березах могли сидеть токующие птицы, молодые тетерева или тетерки, и я, не видя их с торца, самым незначительным шорохом мог подшуметь ток. Однако ничего иного придумать не удавалось и, осмотревшись вокруг, я начал свой скрад. Укрываясь за стволами деревьев, приседая, стараясь не ступать на сучки и двигаться под бормотанье токующих птиц, я медленно и осторожно продвигался к току. Ветер благоприятствовал мне. И все же, как я ни старался, опасения оправдались: метров за пятьдесят впереди с шумом сорвалась сидевшая в полдерева тетерка и с квохтаньем понеслась над макушками берез. В отчаянии я застыл на дне канавы. Казалось, не тетерка поднялась, а все тетерева округи, и теперь летят в крепи, оставляя меня наедине с моими мечтами. Я расстраивался еще больше от повторившихся выстрелов моих товарищей. Не знаю, что бы я предпринял в дальнейшем, если бы снова не услышал на лугу чуфыканье. Опять боец приглашал на драку такого же, как и он, храбреца.

Выглянув из-за березы, я сумел среди кочек и пучков прошлогодних трав разглядеть токующего петуха. Красавец самозабвенно бормотал. Он чуфыкал, шипел и агрессивно покрикивал «Ку-ккак-кауу», снова бормотал, ходил кругами, вертелся вокруг своей оси. Дальше за ним были еще тетерева, часть сидела на березах. Оттуда тоже доносило их голоса. Тетерев не был виден чисто, и расстояние в сто пятьдесят метров для мелкашки далековато. Я решил подманить его. На мой сигнал он среагировал сразу: стал подпрыгивать, стремясь высмотреть в кочкарнике соперника или показать себя. Но со своего участка не стронулся, оставался настороже: или уже настеган был, или я фальшивил. Пришлось оставить попытки его перехитрить.

Уже полностью рассвело. Пробудилось и поднялось солнце. В то утро мне не очень везло. Я сделал всего один выстрел, сбив с березы усевшегося метрах в сорока косача. Но все, что удалось подсмотреть и услышать, с лихвой компенсировало эту прореху.

Козодой птица

Смертельная угроза

Тетерева постепенно разлетались по своим укромным уголкам, когда появившаяся тетерка уселась на нижнюю ветку одинокой березы в центре луга. Тут же повыше нее влепился на дерево черныш. Что он выделывал перед ней! — приседал, бормотал, раздувал шею, крутился, всячески стараясь завоевать ее расположение. Все склонялось к взаимности. Самочка стала проявлять интерес к кавалеру, как бы прихорашиваясь и вытягивая в его сторону голову. Не иначе флирт завершился бы уединением. Но вдруг остававшиеся еще на березах и лугу косачи заполошно сорвались — и низом, виляя между кустами, во весь дух понеслись к лесу. Ухажер и склоняемая им к любви тетерка тоже сыпанули в разные стороны. Тут уж оказалось не до чувств — приходилось спасать шкуру.

Вынырнувший из-за моего укрытия ястреб-тетеревятник гнался за молодой тетеркой. Я было подумал, что не спастись серенькой. Однако она не полетела вслед остальным птицам. За ними тетерке было не поспеть. Умная птица с лету врезалась в мощный ивовый куст у проселка. Протянувший к ней свои убийственные когти ястреб чуть не расшибся о стену плотных веток и взмыл вверх. А перепуганная на смерть тетерка спряталась где-то в корневищах куста и, затаившись, стала для разбойника недоступной.

Я вышел из своего укрытия с намерением прогнать тетеревятника, если тот вознамерится отыскать жертву. Но хищник не стал выжидать и потянул, мерно помахивая крыльями, в поисках другой добычи.

Закончился ток, подаривший столько интересных и волнительных минут. Я отправился через луг к проселку, где у старой заброшенной избенки мы в восемь утра условились сойтись. Напоследок и меня напугала дичь. Кряковая утка взметнулась буквально из-под сапог с треском и гамом и понеслась над лугом. От испуга я шарахнулся в другую сторону. Утка сидела на гнезде столь плотно, что подорвалась, когда я занес над ней ногу. Под кочкой, в прикрытом, словно зонтиком, пожухлой прошлогодней некосью гнезде, были яйца. Я прошел мимо. А утка найдет свое гнездо.

Мы возвращались, и друзья мои были с чудными трофеями. Беспокоила прибывающая вода. Роса утром не выпала, а день обещал быть жарким. Следовало ждать новой грозы. Значит, и тяга вальдшнепов вечером будет не лучшей. Надо было выбираться.

В ночь хлынул ливень, весенний, животворящий…

Иван Касаткин

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий