День угасал, тихий и мягкий, без ощутимого холода. Усталые и голодные топали мы с дедом из леса. Дед смотрел подъезды к делянке дров, а я просто, за компанию, из любопытства. И отошли-то мы от деревни недалеко, за первые лесочки, а ноги у меня потяжелели.
— …Вот и мы сравнялись: старый да малый. — Дед глядел на меня через плечо. — И я, и ты подошвами по снегу чиркаем, а через часок стемнеет, и погода на буран поворачивает. Видишь, как хмарь небо к земле давит…
Дерзкие планы
Я оглянулся — белое поле среди темных, почти черных лесов, и все. Тихо, спокойно, пустынно, и вдруг какой-то едва внятный звук уловил я и стал прислушиваться: далеко от дороги на березовую рощу садились крупные черные птицы.
— Косачи, деда! — показал я рукой.
— Это они на кормежку. Засекай, откуда поднимаются, у тебя глаза вострые.
Я заметил, что птицы вылетают с заслоненного тальником края леса.
— Там они и ночевать будут, — дед щурился, пытаясь разглядеть далеких тетеревов.
— Наклюются почек — и в снег. Поискать бы их с фонарем ночью, — глаза у деда заблестели голубизной. — А что? — продолжал он. — Сегодня тепло. Если и будет буран, то не раньше первых петухов…
— Как это поискать? — перебил я его размышления, не понимая сказанного.
— А ловить. Косач в снегу крепко спит, особенно в тепло. А сели услышит он наши шаги, то не сразу разберется при свете фонаря, что к чему. Тут и накрывай его сачком…
Мне представился таинственный ночной лес, черные косачи, белые снега…
— А что, давай!
— Так матка тебя не пустит, — начал он возражать.
— Пустит. Мы же с ружьем будем?
— А зачем ружье-то? Стрелять все равно не придется. В том и интерес…
Без ружья, ночью, в лесу?..
— А вдруг волки? — заосторожничал я.
— Волки сейчас на людей не нападут. Да и фонарь с нами будет, а звери света боятся. — Он промолчал. — Ну, так как? Пойдем или во сне будем охотится?
— Пойдем! — я хорохорился.
— Только с маткой сам договаривайся…
До дома мы дошли незаметно, с восторгом, мечтами вслух, взаимной любовью, долго выискивали моменты, чтобы сказать матери о нашей охоте.
— Что удумали! — заволновалась она. — Это лес! Зима! Ночь!
— Да мы тут рядом с деревней, — виновато моргал опущенными веками дед. — И ружье возьмем на всякий случай…
В конце концов, наша взяла. Дед принес из кладовки сачок с длинной деревянной ручкой и фонарь. Фонарь был квадратным со стеклами-окошками.
— Керосину нальем и все дела, — весело говорил дед, возясь с фонарем.
Я суетился возле него…
В глухую полночь
Сон не шел. Мысли путались. Несколько раз я поднимался, откидывал одеяло, садился на кровати и глядел в окно, приблизив лицо к самому стеклу. Мутные дали тонули в сером полночном свете, чернел непроницаемо лес. Скоро ли? Дед сказал — в полночь, а когда она придет, эта полночь?.. Кружились в сладкой тревоге мысли, самые диковинные сцены ночной охоты представлялись мне. Вот огромный, с лошадь, косач высунул из снега голову, раскрыл короткий изогнутый клюв и сказал:
— Леньк, а Леньк…
Я открыл глаза. Надо мной склонился дед.
— Вставай, пора…
Как тепло, сухо и уютно под одеялом! А на дворе темень, снег, холод… Но я резво вскочил и стал поспешно одеваться. Что-то было во мне сильнее страха перед зимней ночью…
Я первый вышмыгнул на улицу. Зимой темнота не слишком плотная: на фоне снега черное пятно далеко видно. Я огляделся: вот баня на краю огорода, прясла, плетень, поленницы дров под навесом, в глубине которого таинственно и сумрачно. А может, там кто-нибудь спрятался? Какой-нибудь нечистый? Я передернул плечами и сделал несколько шагов к дровнику. Моим напряженным глазам показалось, что там шевельнулась некая тень, и сразу же трепетно заколотилось сердце.
— Трусишь?! — будто сказал кто-то, и, затаив дыхание, я сделал шага два-три. Вот и дровник. Все в нем знакомо: поленницы, веники, сушеные травы на вешалах — больше ничего и никого. Радуясь своей маленькой победе над страхом, я возвратился к сеням.
Появился дед.
— Сачок взял?
Только теперь я ощутил, что в руках у меня сачок, и показал его деду.
Переулком мы выбрались за околицу. Деревня спала, присыпанная снегом, укутанная тьмой. Ни огонька, ни звука. Вскоре мы свернули с дороги и пошли целиной. Идти сразу стало тяжело — валенки вязли в снегу, хотя и не особенно еще глубоком, сдергивались с ног, и приходилось напрягаться, чтобы не остаться разутым. Все мое внимание было занято тем, чтобы не попасть в дедовы следы, так идти было полегче, но шаг у деда все же был поболее моего, и опять приходилось прилагать некоторое усилие, чтобы дотянуться до очередной ямки следа.
Наконец из темноты выплыли черные кусты тальника, и дед остановился, переводя дух.
— Близко уже, — зашептал он, — пора фонарь зажигать. Я подниму стекло, а ты чиркнешь спичкой. — Он протянул мне коробок спичек.
Фитилек загорелся робко, и я тут же закрыл его стеклом, фонарь осветил небольшое пространство вокруг нас: зернистый снег, засыпанную ветку, ствол березы, тальники…
— Приготовься! — приглушенно выдохнул дед.
Я снял с плеча сачок. На весу он показался не очень легким.
— Тут где-то, — опять зашептал дедушка, выходя на поляну среди кустов.
Без единого выстрела
Необычно и таинственно было в заснеженных ночных тальниках. Снег истоптан непонятными следами-ямками: у кустов, у берез — как попало, без всякого порядка. Кто топтался, волки? Лоси? Спросить у деда я не успел: около ближней лунки показалась из снега черная змея.
— Косач! Косач! Накрывай! — обдал ухо и щеку теплым дыханием дед.
Теперь я понял, что это тетерев, и меня овеяло жаром. Руки вмиг онемели, и я шлепнул сачком рядом с птицей. Косач подскочил, стряхивая с себя снег, и попытался взлететь, но, ослепленный светом, потерявший ориентировку снова упал. Тут я его и накрыл, неуклюже хлопнув пару раз сачком. Дед все время что-то горячо шептал сзади, пыхтел, держа фонарь в высоко поднятой руке, но я его не понимал. Лишь когда черный, как кусок угля, косач забился под сеткой сачка, я оглянулся, не зная, что делать.
— В мешок его, в мешок! — загудел дед мне в затылок. Он наклонился, поставил фонарь на снег и запустил руку под сачок. Ружье, висевшее через плечо, мешало деду. Вытащив из-под сетки тетерева, дед сунул его в мешок.
Тут неподалеку от себя я снова увидел черную голову косача с яркими алыми бровями и упал на снег, придавив птицу животом. Справа и слева начали взметаться снежные фонтаны. Затрепетали хлесткие крылья взлетающих из лунок птиц, за ворот мне посыпался снег, и неожиданно пропал свет. Сразу стало тихо и темно. Я чувствовал, как сильная птица толкается под моим животом, пытаясь освободиться.
— Дедушка! — заорал я что было мочи… — Дедушка!
— Здеся я, не блажи! — раздался его голос совсем рядом.
— Поймал еще одного, да фонарь раздавил, будь оно неладное. — Он забормотал еще что-то неразборчивое. Слышно было, как по рукам деду бьет крыльями сильная птица. — Эх, фонарь жалко, ядрена корень! Где теперь стекла достанешь?..
У меня мерзли руки, а косач все толкался подо мной, то затихая, то снова неистово колотясь. Он уже сместился к груди и в любую минуту мог пробить снег где-нибудь сбоку и вылететь.
— Возьми косача, дедуля, — стал жалостливо просить я, — а то улетит.
В темноте ничего не было видно, но я почувствовал, как дед запустил под меня руку и потянул к себе бьющуюся в испуге птицу.
— И этого в мешок…
Глаза привыкли к темноте, и теперь я хорошо видел деда.
— Эх, фонарь загубил, — стал опять сокрушаться он. Я поднялся, отряхиваясь. Азарт недавней охоты еще горел, жег сердце.
— Прыг на него, а он в живот головой, как кулаком! — не удержался я от рвущегося желания говорить. — И вперед, и вперед!..
Дед поддержал мой восторг:
— А я шапкой хлопнул да споткнулся: и косача придавил, и фонарь…
Темно и снежно было, и глухо раздавались в ночном лесу наши голоса. Со стороны все это и вовсе казалось, поди, колдовством или нечистой силой.
С разговорами мы как-то быстро выбрались на дорогу, и пока шли к деревне, в степи забился мелкий буран, закрыл и ближние колки, и поляны, и малозаметный проселок. И последние сотни шагов мы шли вслепую.
— Хорошо, что задворки рядом, — подбадривал меня и себя дед, озираясь по сторонам, — а то и заплутать немудрено в такой канители…
Глаза у меня были все же зорче дедовых, и я увидел близко чью-то изгородь и обрадовался: был момент, когда мне казалось, что мы действительно заблудились. Но ни страха, ни усталости я не чувствовал. Живым теплым грузом висел за спиной мешок с косачами, и от мысли, что и я как-то помогаю семье, было тепло и весело.
Лев Трутнев
