Если бы кто сказал мне, что всего в каких-нибудь тридцати километрах от города можно найти приличные, не оскверненные человеком леса, в которых и кое-какая живность водится, не поверил бы. Но они стояли более-менее плотные, с крепким кустарником, березами и осинами, обтекаемые бесконечными залежами ершистого бурьяна, редкими лоскутами нетронутой стерпи и свежей зеленью озимых.
Максимыч юрко вертел баранку, удерживая автомобиль на извилистом проселке. Курцхаар Рей, уложив голову ко мне на плечо, тоже глядел вперед, и неясно было, что его там, в сложном мелькании трав, деревьев, растревоженной земли — привлекает. Может, само мелькание? В просторном, пустом салоне внедорожника пес был полным хозяином. Казалось бы, спи себе на здоровье, а он — нет, лез к нам, мешал, особенно Максимычу…
За косачами
В лесной чаще мелькнули темные домики, разделенные рощей на две улицы, куцые и щербатые: Егорьевка — еще одна уходящая в разорение деревня. Домик родственника нашего знакомого лепился к улице с самого края, вблизи размашистых березняков. Нас встретил низенький, даже маленький мужичок со спокойным взглядом и после коротких объяснений пригласил в дом.
Чисто и опрятно глянули на нас две просторные комнаты, застеленные самоткаными половиками. В дальнее окно — на околицу, светило низкое поблекшее солнце. Надо было торопиться. Павел Петрович, так звали хозяина, рассказал нам, где можно увидеть косачей, и мы, не мешкая, поехали. Рей, изучивший ограду и отметивший углы, тоже прыгнул в машину.
Снова дорога крутилась по светлым лесам, тихим и грустным. В одном месте сорвались с полянки тетерева, потянули вдаль, к темнеющим за озимью рощам.
Обогнув густой, посаженный лет двадцать назад сосняк, мы увидели несколько десятков косачей, рассыпанных черными комьями на отводьях леса.
— Здесь и попробуем чучелить, — предложил Максимыч.
Давно не рубил я шесты на подчучелышки, давно не городил скрадок из полусгнивших валежин. Тихо закатывался день. Слабо шумел ветер в обвисших ветках. Сухо шелестела убитая морозцем трава. Я суетился, готовясь к утренней охоте. Два чучела выставил довольно быстро, а на третье едва хватило духу. Карабкаться на дерево, тепло одетым, в сапогах, и в молодые годы не легко, а позже — каторжно. С дрожью в руках и коленях забрался я под самую маковку и выставил-таки чучело косача по всем правилам. Рей, пока я лез, все время лаял на меня, не то подбадривал, не то осуждал. Басистый его голос отдавался эхом в пустом осеннем лесу…
Вскоре пришел Максимыч от своего скрадка, спрятанного на другом краю леса, и мы тронулись обратно.
Окна нашего пристанища ярко светились. Павел Петрович затопил печь. С холодка и темноты теплее стало на сердце при виде весело играющей огнями печки, исконно русской придумки. На столе уже кое-что стояло.
Беседа
Я достал из рюкзака Рейеву чашку, приготовил ему молочную окрошку на хлебе. Хозяин было заторопился дать ему жареной картошки, оставшейся у него от обеда, но пес картошку не ел.
— Гляди-ка, — удивился Павел Петрович, — интеллигент.
— Легавый, одним словом, — шутил Максимыч.
— А где ваша хозяйка? — неосторожно спросил я, усаживаясь за стол.
Павел Петрович сыпанул парной картошки в глубокую тарелку, слегка прикрыл темными веками глаза.
— Хозяйку я прошлой весной схоронил, один управляюсь, — голос его прозвучал глуховато. — И за бабу, и за мужика. Оно хоть и разоряют деревню по-черному, а жить-то надо. Без своего хозяйства закукарекаешь.
— А дети у вас есть? — поспешил я с новым неловким вопросом.
— Есть, как не быть. Да все в разъезде, не живут здесь: город рядом. А сейчас и там не сладко, и семьи у всех свои.
— Бабу надо искать, — заявил, как отрубил, Максимыч. — Чего одному углы считать.
Павел Петрович присел на краешек стула, глянул робко.
— Так баба — не лошадь, а ту и то выбирают. Их вон, желающих на дармовщину покататься, всяких — от молодух до ровесниц. Но я-то знаю, что им не я, а мое налаженное хозяйство нужно. — Он махнул рукой. — Пока руки, ноги двигаются — сам себя обеспечу, а прижмет — видно будет.
— Когда прижмет — поздно будет, — гнул свое Максимыч. — Без бабы — двор сирота, да и скука.
— Раньше-то как жили? — решил я отвлечь мужиков от щекотливой темы. — Деревня крепко сидела?
В глазах у Павла Петровича мелькнула какая-то светлая искорка.
— Что говорить о ранешнем: всякое бывало. Только пройди теперь по улице — ни души не встретишь, а тогда в это время гармонь покоя не давала. Значит, была у людей отрада. Сейчас одно на уме — пьянка…
Безнадега
Спалось плохо в теплой и опрятной комнате. Бледно светила ущербная луна, и все стоял перед глазами Павел Петрович с его кротким взглядом, добрым и скорбным лицом, то молодой, то старый, то веселый, то грустный. То деревня грезились: эта, родная, и тоже разные: светлые и убогие. Рощи, леса… Затуманенное сознание вытягивало из своих запасников образы, голоса…
Разбудил меня Максимыч. За окнами темным-темно. Хозяин уже обхаживал корову, что-то бормотал, гремел в хлеву ведерком. Слышались удары тугих струй молока о стенки подойника.
У ворот ограды появился какой-то мужик в добротной куртке, стал наблюдать за снующим в свете подфарников Реем.
— Давай стравим с моими, — кивнул он мне хрипловато.
Я был несколько обескуражен таким неожиданным предложением.
— А у вас что за собака? — Нужный ответ не сразу пришел в голову.
— У меня сенбернар и две борзых.
— А льва вы не держите? — Наконец успокоился я. Он усмехнулся, отворачиваясь. Во всем его поведении чувствовалась некая властность.
— Зачем вам такие собаки? — не упускал я своего, решив, что передо мной кто-то из местного начальства.
— Хозяин теперь в деревне, — Павел Петрович остановился рядом. Он, видимо, слышал наш разговор. — Фермер называется. Земли скупил, технику, какая была, прикарманил. Механиком до перестройки работал. Теперь вот мужиков за гроши нанимает: сеет, пашет. Только сдается мне, толку от этого хозяина не будет. Погребет, что поверху, и свалит в город. Одни пустые надежды оставит…
Я молчал, обдумывая услышанное.
— А что по охоте, — Павел Петрович неожиданно для его кроткости горячился, — все метет. И собаки у него — звери: подчистую выкатывают лес. Козлишки какие появятся — придавят. Лис — тоже. Про зайцев и говорить нечего: тот под фарами чурбан-чурбаном, а у него техника. Вот дал бог соседа…
И только тут я понял горячность Павла Петровича: вряд ли такой сосед не насолил ему.
Наскоро перекусив, мы поехали. Ночь, проселок, свет, пустота…
Лев Трутнев
