Момент самоутверждения

Бурый медведь фото

Узкая травянистая дорога едва вмещала наш автомобиль. Ветки хлестали по капоту и ветровому стеклу, мягко скользили по боковым дверкам. Мощно и угрюмо поднимались к свету мохнатые от длинной хвои разлапистые кедры, совсем мрачные из-за темной коры; рыжели кованой медью кондовые стволы редких сосен; опрятно и черно проступали кое-где угрюмые ели; незаметно и близко подкатывались к ним мягкоиглые пихтачи…

На овсах

Казалось, конца и края не будет этому дикому бору, и примитивная дорога-просека никогда не прошьет насквозь его труднодоступную чащу. Но впереди вдруг стало светлее, выплыла из-за деревьев освещенная солнцем лужайка, потянулась вниз, в крутой лог, густо зачастоколенный листвяком. Малинники и древесная молодь поднялись выше машины, пахнуло прохладой и сыростью, и дальше встала такая стена трав, что закрыла всю видимость.

— Газани! — крикнул Василий, местный охотник и проводник. — А то здесь топко и берег крутой — не подняться…

С гулом и тряской прошел вездеход опасное место, а впереди снова захмурились хвойники — тайга…

Наконец, после неоднократных ныряний в сырые лога и ложбины, долгих виражей по глухим лесным массивам, мы выбрались на обширную поляну, буйно заросшую травами выше пояса человека, и остановились.

— Теперь тихо, — предупредил Василий, — овсы недалеко, с километр, так что осторожность не помешает. Идем гуськом, и старайтесь не отставать…

Дальше двигались след в след, молча и напряженно, слабо отмахиваясь от жадных комаров.

Светлое поле овса, специально засеянное по весне, небольшое и неширокое, полукольцом воткнувшееся в осинники, открылось неожиданно вдоль опушки смешанного леса, спускавшегося в глубокий лог. Василий показал мне первый лабаз. Он едва обозначался досками и поперечными слегами среди кряжистых осин. К одной из осин была приставлена примитивная лесенка из обычных палок метра три высотой. По ней я и стал подниматься на лабаз, перекинув карабин за спину. Толстые сучья служили продолжением лестницы, и не без труда я умостился на досках лабаза.

Широко открылось овсянище, почти от края до края густо обложенное дикими травами и малиной. Кое-где по нему тянулись темные зигзаги звериных иабродов, виднелись утоптанные плешины медвежьих обсосов.

Василий лесом обошел поле и скрылся за поворотом опушки — там был второй лабаз.

Тихо, светло, тепло. Лишь тонкий комариный звон зудил слух, да жгли лицо их нахальные укусы. Я знал, что вот-вот поднимется мошкара и тогда будет еще горячее, а пользоваться защитной мазью нельзя — зверь может уловить ее запах. Без резких движений, осторожно, кое-как сгонял я этих кровососов, оглядывая все видимое пространство: от кустика к кустику; одного травяного разноцветья к другому; снизу вверх по стволам деревьев; вглубь каждого залома малинников; поверх овсянища, где каждая куртинка горела в свете низкого, над макушками леса, солнца по-разному, в зависимости от степени спелости — одно поле, но не одинаковы овсы, не одинаково им доставалось света, влаги и питания, потому они местами были огуречнозеленые, а местами — белесые, ближе к спелости. Это нужно было помнить, чтобы в темноте не принять почерневшую гущину овса за медведя и наоборот. Многократно обходил мой настороженный взгляд всю эту путаницу цветов, запоминал все приметное и неприметное, учитывая, что в сумерках все будет лишь одним цветом: темным — различных оттенков.

Какое-то необычное состояние трепетного напряжения засело в моей душе и затаилось, не изменяясь по времени. Я знал, что оно будет держаться там до особого момента, пока он, этот момент, не спугнет устоявшуюся лесную тишину, облегченные мимолетные мысли, духовное равновесие. А день медленно убегал из хмурых, густых зарослей малинника и травостоя, лесной чащи, поднимался над потемневшими вершинами деревьев, унося с собой мягкое тепло, потесненное влажной прохладой. Гуще забились в лицо комары, полез в глаза и уши гнус. Взгляд, утомленный долгим анализом сложнейших сочетаний форм и цветов, притупился, и я стал больше слушать, пытаясь хоть что-то уловить в этом немом пространстве.

Охота на лабазе

Настороженный мой слух поймал вначале легкий треск валежника, а потом тихий шум втягиваемого воздуха. Сразу полыхнул огонь жгучей тревоги — по опыту я уже знал, что такой звук издает ноздрями медведь, глубоко принюхиваясь. Звуки доносились из темной чащи лога, и я напрягал глаза, пытаясь что-нибудь там увидеть. Хотя мой взгляд и был сосредоточен на лесной опушке, поле зрения уловило какое-то движение много левее, и вмиг взор перекинулся туда. Темный, какой-то округлый зверь двигался по краю овсянища в мою сторону, медленно, в развалку, не поднимая головы от метелок овса. Легкий озноб полыхнул по телу и ушел. Наступил момент истинного самоутверждения, после которого человек или возвышается перед самим собой, или на долгие годы, возможно, на всю жизнь, перестает себя уважать, пусть тайно от других, но перестает.

Зверь ближе, ближе… Слышно было, как он сопел, но стрелять я не торопился — рискованно: медведь шел грудью ко мне с опущенной головой. В легких сумерках зверь казался огромным, и я, не шевелясь, ловил каждое его движение. Почти на середине поля медведь остановился, слегка присел, развернувшись боком. Вот он — момент! Маленький столбик мушки четко виднелся в прицеле, но на фоне темной туши зверя почти терялся. Не спеша проверил еще раз его положение в прорези, на холке зверя, и плавно нажал на собачку — толчок в плечо, грохот выстрела, второй — и густой рев, пробивающий дрожь. Заметив, что зверь катается по овсянищу на одном месте, выстрелил в него еще два раза. Рев оборвался, что-то еще там, в овсе, подрагивало, смещалось, но интуитивно я осознавал, что зверь готов. Это его последние конвульсии. И точно — темная его туша быстро затихала. Но надо было еще подождать пару минут — мало ли что: не первый медведь, я знал их хитрости с притворством.

Осторожно спустился я с лабаза на лестницу и услышал голос Василия:

— Емельяныч, это я, — он даже не спросил, в кого я стрелял четыре раза и удачно ли. Видимо, у него не было на этот счет никаких сомнений.

Притаивая дыхание, настороженно и медленно подошли мы к неподвижному зверю. Густая темная шерсть по его загривку слегка шевелилась от слабого ветра — и сразу ушло неясное чувство опасности, все еще таившееся где-то в глубине души, легко стало и спокойно.

Лев Трутнев, г. Омск

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий