Медвежья напасть

Медведь бурый

На левом берегу Енисея, на угорье, среди светлого соснового бора, раскинулось старинное сибирское село Ворогово. На прямых улицах с высокими заборами преобладали добротные дома из ядреных сосновых бревен, с такими же рублеными хлевами и амбарами; зачастую все подворье крыто тесом. Даже дворы выложены толстыми лиственничными плахами. Такая усадьба напоминала маленькую старинную сибирскую крепость.

Село Ворогово

На берегу Енисея, словно утки на отдыхе, стайки больших и маленьких лодок, деревянных и дюралевых. Население испокон веков промышляло пушного и копытного зверя, ловило изобилующую в Енисее и боковых речках благородную рыбу: стерлядь, осетра, нельму, ленка, хариуса. Щуку, окуня, сорогу, ельца, карася по большому счету за рыбу не считали и кормили ею клеточных песцов. Почти в каждой семье держали всякую живность, выращивали картошку, капусту и прочие овощи.

Собакам жилось привольно. Еще бы! Жили лохматые лайки в основном беспривязно, устраивая в положенное время шумные свадьбы с яростными драками до обильной крови слабого и неудачливого кобеля. Собак в селе любили и стар, и млад. А как иначе? Именно с ними уходили почти все мужики на долгие месяцы в глухую тайгу. Хорошие лайки и пушного зверя облают, и лося остановят, и берлогу найдут, и, спасая хозяина, придержат за гачи самого медведя. Хорошая лайка стоила не меньше коровы.

В деревне было много коров: местный госпромхоз имел без малого девятьсот — при его организации хитрое краевое начальство безвозмездно, вместе с долгами, передало ему здешний колхоз. Да в каждой семье держали по одной-две буренке. Молочной продукции было в изобилии. Холодильных установок не имели. Масло, сметану и молоко за бесценок продавали только в летнее время бесшабашному люду на изредка останавливающихся пароходах. До райцентра Туруханск вниз по Енисею около тысячи верст, столько же до ближайшего крупного населенного пункта вверх по реке. Летних дорог вдоль Енисея как не было при царях и коммунистах, так нет и сейчас.

Коровам жилось несладко. Девять месяцев они томились в хлеву, а в короткое лето на выпасах не было житья от бесчисленных полчищ комаров и мошки. В больших коровьих глазах все лето не просыхали слезы. Это не самое страшное. Это можно пережить. А вот нападение медведя-скотника — нет. Каждое лето медведи задирали на краю поскотины не менее десятка буренушек, а в отдельные бескормные годы — в два-три раза больше. Медведь являлся самым страшным хищником для домашнего скота, он подлежал беспощадному уничтожению в любое время года. За его отстрел, как и за волка, выплачивалось денежное вознаграждение.

Охотовед Борис

Когда кто-то не досчитывался своей рогатой кормилицы, бабы голосили, мужики ругались, малые ребятишки плакали, и лишь главный охотовед госпромхоза Борис в душе ликовал: предстояла захватывающая охота на медведя! По роду службы он нес полную ответственность за спокойствие и целостность домашней и дикой живности на огромных, в несколько миллионов гектаров таежных охотничьих угодьях.

Борис — среднего роста, крепкий, верткий двадцатипятилетний живчик с окладистой бородкой и плутоватой улыбкой, приехал с женой в Ворогово в 1967 году. За два года до этого окончил охотоведческий факультет Иркутского сельхозинститута. Местные жители сначала приняли его настороженно и с недоверием. Характер у нового охотоведа был легкий, свое дело он знал отменно и вскорости стал своим человеком. Тем более он хорошо играл на баяне, гармошке, мандолине и кларнете.

К медведям он испытывал необъяснимый интерес, уважение и любовь. Еще в институте досконально изучил биологию бурого медведя и все известные способы охоты на него. Добывал он их в любое время года. При этом вел дневники, в которых записывал дату, способ отстрела, упитанность зверя, его поведение и прочие наблюдения. Собирал коллекцию черепов этого могучего хищника.

Несмотря ни на что, медведи иногда прорывались к дойному стаду. После каждой задранной промхозовской коровы директор, зажимистый хозяйственный мужик, высказывал Борису свое недовольство:

— Какой ты охотовед, если у тебя под боком топтыгины хозяйничают, как в своей вотчине, и преспокойно лакомятся нашими буренушками! Учти, они, кроме всего прочего, сжирают и твои премиальные!

Борис решил упредить медведей от набегов на дойное стадо устройством привад из квашеной рыбы. Сорной рыбы в те времена было много: ежедневно ее вылавливали в устье речки Порожиха, где находилась промысловая тоня, для кормления клеточных песцов. Всегда оставалась рыбная мелочь. Вот ее-то и стал вывозить за околицу рядом с крутым берегом Енисея охотовед — именно в этом месте медведи передвигались вдоль берега великой сибирской реки. Назвать это миграцией нельзя, но в отдельные годы в летне-осенний период здесь проходило несколько десятков бурых исполинов. На скот нападали в основном крупные старые звери.

Борис вывозил рыбу на лошади, оставлял в ящиках в километре от деревни возле приглянувшихся сосен, где лучше всего делать лабаз.

Через два-три дня окрестности пропитывались таким зловонием, что хоть топор вешай. Охотник начинал проверять — не пожаловал ли желанный гость, и каждый раз привозил свежую рыбу.

Медведь начинал посещать приваду, подходя к ней каждый раз своим следом. Через пару посещений образовывалась тропа. Хитрый охотник пересекал ее, что-то привязывал к деревьям, «колдовал» несколько минут, затем делал в пределах пятидесяти метров от нее лабаз. К трем соснам, образующим в основании треугольник, привязывал проволокой на высоте пяти-шести метров по две жерди, на них клал настил из двух-трех досок, и получалась сидьба.

Стрелял полуоболочечными пулями калибра 9 миллиметров из охотничьего карабина «Лось», и за все время не сделал ни одного подранка.

Охота у Бориса пошла на зависть всем местным промысловикам. Случаи нападения медведей на домашний скот уменьшились в несколько раз.

Благостное настроение охотоведа как рукой сняло после наглого нападения бурого варвара на лучшую дойную корову промхоза. После этого Борис устроил заслон из трех привад на столбовом пути прожорливых медведей. Не доходя до мирно пасущихся буренушек и глупых телят, хищники натыкались на тухлую рыбу, задерживались на два-три дня и попадали под меткие выстрелы охотоведа.

За пять месяцев он изготовил более двух десятков лабазов и отстрелял тринадцать медведей-скотников.

Староверы

Незаметно подкрался сентябрь, выкрасив в нежную позолоту хвою редких лиственниц, в багрянец — трепещущие листья тонконогих осин. Трава пожухла и побурела. По утрам туманы заполняли низины и не торопились покидать облюбованные места.

Охотоведу приходилось буквально разрываться на части: организовывать заготовку и приемку ягод, готовить охотников к пушному промыслу и отстрелу диких копытных животных, обеспечивать прожорливых песцов рыбой и мясом. Правда, весной они с директором «провернули» очень успешную операцию — раздали населению для выращивания щенят голубых песцов. Предварительно разработали систему оплаты за качество сдаваемой в промхоз клеточной пушнины, рассказали, чем и как кормить и ухаживать за малышней и взрослыми животными. Люди, лишенные стабильного заработка в летний период, отнеслись к «зверью» не хуже, чем к своим детям. В результате молодняк рос упитанным, с густым волосяным покровом — не то, что в промхозовской звероферме. И никакого отхода молодняка!

Брусника в тот год уродилась отменная. Охотовед часто сам принимал ягоду от штатных охотников и закупал у населения.

Солнце клонилось к зеленому бору. Воздух напоен запахами свежего сена и увядающих луговых трав. В широкую улицу, поднимая пыль, входило стадо коров.

Борис собрался ехать на охоту. Утром он успел проверить приваду, которую начал посещать медведь. В люльке его «ИЖа» лежал карабин и все необходимое.

В этот момент к приемному пункту подошли три старовера.

— Здорово, паря! — приветствовал охотоведа крепкий, кряжистый старик с седой лопатообразной бородой, от роду не знавшей ножниц и бритвы.

— Здорово, мужики! — радостно приветствовал их Борис. — Как добрались?

Небось, намучались?

— Ничего, паря. Дело привычное. Вниз по воде легко толкаться.

В то время староверы не имели лодочных моторов. Обычно человек стоит в лодке и, упираясь длинным шестом в дно, толкает ее вперед.

Спустились с крутого берега к Енисею. У староверов четыре большие и длинные лодки с высокими островерхими носами и кормой наподобие старорусских ладей. Лодки были выдолблены из гигантских кедров; глаз радовал их нарядный янтарно-желтый цвет. Борта тщательно оструганы рубанком и пропитаны горячей сосновой смолой, но не обожжены, как обычно делали все прочие мастера. Рядом с лодками стояли мужики и бабы, с неподдельным интересом взирая на Бориса и окружающую обстановку. Лодки были загружены крупной отборной брусникой, словно роскошной россыпью багровых рубинов, купающихся в лучах закатного солнца.

Староверы выглядели как пришельцы из XVIII века. Мужчины среднего роста, коренастые, с большими, огрубевшими от постоянной работы руками и обветренными широкими лицами. Окладистые бороды не брили с рождения. Все подстрижены под «горшок». На голове — дореволюционного покроя картузы с козырьками. Все одеты в пестрые сатиновые рубахи-косоворотки; подпоясаны узкой опояской. Домотканые серые и черные брюки заправлены с напуском в ичиги или сапоги, напоминающие кирзачи. У каждого на поясном ремне самодельные охотничьи ножи в ножнах, обшитых, коричневой сыромятной кожей.

Женщины были одеты в длинные ситцевые сарафаны яркой расцветки, волосы заправлены под цветастые, пестрые косынки, подвязанные под подбородком. Молодые, по-видимому, в первый раз попали в такое большое поселение и с нескрываемым любопытством пожирали глазами все, на чем останавливался их восторженный взгляд. Для них село Ворогово было загадочным, сказочно богатым и греховным миром, который манил их и пугал.

Жили они в трехстах километрах вверх по речке Дубчес в небольшом поселении Сантакчес и пребывали в полной изоляции от мира. Запрещалось слушать радио, смотреть кино и читать газеты, хотя где их было взять в такой глуши… Но детей обучали читать и считать. В основном жили натуральным хозяйством.

— Петрович, прими у нас ягоду, — попросил самый старший из них.

Борис взглянул на часы: четверть восьмого.

«Через двадцать пять минут придет на приваду медведь. Значит, в моем распоряжении сорок минут», — подумал он. А староверам ответил:

— Подождите. Я мигом. Отстреляю медведя и вернусь через сорок минут.

Староверы, народ глубоко религиозный и степенный, переглянулись. На их лицах промелькнула тень сомнения, но никто не проронил ни слова.

Мотор взревел, выбросив облако удушливого дыма. Подпрыгивая на ямах и колдобинах, мотоцикл лихо помчался за околицу.

Охотник оставил мотоцикл в полукилометре от привады. Поминутно посматривая на часы, белкой взлетел на лабаз, приготовил карабин. «Ну, слава Богу, успел», — промелькнула радостная мысль в разгоряченной голове.

На приваде

Медно-красное солнце опустилось в зеленые кроны высоких сосен. Надоедливо пищал одинокий комар. На другом конце деревни кто-то пилил мотопилой дрова. Казалось, что высокий звук работающего мотора должен отпугнуть медведя. Но промысловик на собственном опыте убедился, что голодного зверя не пугает ни работающий вдали трактор, ни гудки пароходов, ни музыка, доносившаяся из поселкового клуба. Зверь подчинялся своим собственным биоритмам, продиктованным пустым желудком и незыблемым чувством собственного могущества и превосходства. При этом он четко, с точностью до плюс-минус пять минут, ориентировался во времени.

Охотовед усмехнулся и вспомнил, как он ухитрился проверить это на практике. Медведь приходит к приваде по одной и той же тропе, через которую Борис протянул тонкую медную проволочку. Один конец привязал к сосне, а второй — к батарейке будильника, тоже закрепленного около другого дерева. Топтыгин грудью натягивал проволоку и разъединял контакт. Остановившиеся часы фиксировали точное время подхода хищника.

Рядом застрекотала сойка.

«Идет», — подумал промысловик.

Тихо хрустнула одна, другая сухая веточка, зашуршали раздвигаемые зверем ветки молодых сосенок. Медведь остановился и замер, чутко прислушиваясь и нюхая воздух. Темная туша смутно просматривалась сквозь подрост.

В деревне натужено жужжала мотопила, слышались приглушенные голоса людей. К этим звукам медведь привык и не боялся их. Он в большей степени боялся гнетущей тишины около своей «захоронки», от которой исходил такой вкусный запах, что у бедолаги из пасти заструилась липкая слюна.

Зверь постоял несколько минут, как каменное изваяние, и вразвалочку, покачиваясь из стороны в сторону, пошел к приваде. Это был темно-бурый самец среднего размера и хорошей упитанности. При каждом шаге жир перекатывался под его блестящей шкурой, как студень. Он часто останавливался, поднимал костистую голову, крутил ею по сторонам. Его мохнатые уши вращались, как локаторы, а черный кончик носа всасывал воздух.

Охотовед хорошо знал, что медведь рассматривает местность только на уровне своего роста, а запахи на высоте четырех и более метров уносятся даже слабыми потоками воздуха, не достигая земли. Но у зверя очень тонкий слух, значительно превосходящий человеческий. Поэтому охотник притаился, словно мышь перед носом кровожадной кошки.

Мощная пуля опрокинула грузного зверя набок.

На мотоцикле вместо люльки деревянная площадка. Охотник с трудом затащил на нее по доскам тяжелую тушу.

Борис подкатил точно в назначенный срок к изумленным староверам. В люльке мотоцикла лежал поверженный медведь: из раскрытой пасти вился чуть заметный парок, из груди сочилась темная, как деготь, кровь, образуя на досках большую лужу.

Геннадий Лапсин, г. Новосибирск

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий