Не мог я не согласиться с Владимиром и с его характеристикой «псевдоохотников» и их типажей, но прервал друга и задал вопрос: «Вот ты начал разговор об этих категориях, а к какой мы с тобой относимся?».
ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
На что последовал ответ, не вызвавший у меня возражений: «Любители-профессионалы. Ружье, зачастую у приклада затянуто проволочкой или изолентой, давно отслужившее свой срок (здесь я вспомнил свою «Тулку», доставшуюся от деда и ее трофейный приклад бельгийской работы с резьбой по ореху со сценами разных охот, но вот курковое ружье нуждалось в особой заботе. — Прим. автора), но очень дорогое хозяину.
Одежда у такого любителя-профессионала… словно он продирался через колючий терновник. В кармане — кусок хлеба с салом, в рюкзаке — термос с чаем. Но самое главное — собаки, составляющие гордость хозяина. Профи есть профи. Собаки будут работать, а старое, «раздрызганное» ружье не подведет. И как будут светиться теплом и радостью глаза жены за своего добытчика, принесшего красавицу-лисицу и небрежно сказавшего: «Тебе на шапку или воротник».
Собачатники, созерцатели и теоретики
Казалось бы, ну что еще об охотничьей братии можно сказать, но, подбросив в костер еще пару поленьев и сделав несколько глотков чая, Лачинов продолжил свои философствования:
— Есть четвертая категория — это собачатники. У них «охота» протекает на выставках экстерьера и на полевых испытаниях. Получив диплом за успехи питомцев на этих мероприятиях, хозяин считает, что обеспечил себя материально на ближайшее время. Продает щенят, или к его кобелю приводят случать сук. Пусть и рабочие у этого владельца собаки, но ни он, ни его питомцы на настоящей охоте не бывают…
Собеседник засмеялся, чуть не поперхнувшись чаем. От его звучного хохота вскочила лежавшая поблизости моя западносибирская лайка Прибой. Оглядел пес нас, лизнул меня в нос, но так и не понял, что за команда ему последовала…
«Импонируют мне лишь охотники-созерцатели, — продолжил рассуждение Владимир. — У нас с дедом был хороший знакомый — преподаватель школы искусств и руководитель хора. Так вот, поставил я его на «лаз» зверя, на то место, где тот должен пройти. Сам завел собак на след, запустил, они погнали. Ну, думаю, сейчас грянет выстрел, ведь зверь выскочит прямо на этого музыканта. Но ничего подобного не произошло. Подхожу, а преподаватель стоит в «отключке» и взмахивает руками. Тормошу его, а он, как бы проснувшись, посмотрел на меня и радостно говорит: «Вот в этом месте мы сделаем си-бемоль».
Но есть и охотники, называемые мной «теоретиками». Они относятся к шестой условной категории. В большинстве своем это творческие люди или интеллектуалы: артисты, художники, научные сотрудники… Здесь, при выезде их в угодья, главное — масса аксессуаров: от электронных манков, до ружей с камуфляжной раскраской, не говоря уже о костюмах.
Знают такие охотники, как снаряжать патроны и стрелять с опережением летящую птицу… но только в теории. А при их совместных выездах до пальбы так дело, порой, и не доходит. Для творческого люда главное — пообщаться с природой, а уж егерь иль охотовед, войдя в положение сих интеллигентов, всегда угостит свежатинкой, добытой за их же лицензию на отстрел».
Немало посиделок и бесед у огня было у нас Владимиром Лачиновым во время совместных поездок в угодья и на водоемы. Пепел от тех кострищ давно уж развеялся по ветру, где-то удобрив почву, а не пропав понапрасну. Но что с того? Пепел исчез с дуновением ветра, а вот беседы с товарищем по страсти запали и остались в душе.
Совсем необычные охоты
Однажды я спросил его: «Какие случаи тебе особо запомнились?» На что он, улыбнувшись ответил: «Вот ты, Юрец, рассказывал, как в детстве ловил капканами кротов и добывал кабана с дворняжками, о чем и в своих книгах упоминал. А вот я из своих тысяч охот тоже две запомнил больше других. Про одну уже говорил тебе, когда с ружьем-автоматом, будучи еще молодым и неопытным, общеголял матерых гончатников и застрелил за раз шесть лис и зайца в придачу. А вот бескровная охота на кордоне у егеря мне более всего дорога».
Владимир задумался, а сидим мы опять же у костра (ну не могу я без него!), пошевелил угольки, и вспыхнувшие язычки пламени осветили его моложавое, несмотря на возраст и морщины, обрамленное усами и бородой, лицо…
«Давно это было, когда познакомился с одним егерем, работавшим в хозяйстве, километрах в пятидесяти от Воронежа, — начал Лачинов свое повествование. — Сейчас уже можно рассказать, как мы «охотились». Бывало, едем по лесу зимой на санях, ведомых старым мерином, а кабан дорогу перебегает. Егорыч кричит:
— Боря, Боря!
Зверь на мгновенье замирает, как вкопанный. Я вскидываю незаряженное ружье, нажимаю на курок. Кабан бросается с места — только треск по лесу слышен. Егерь спрашивает:
— Ну, Вовка, как? С первого раза завалил или добивал?
— Понимаешь, он крупный чертяка, бил дуплетом, чтоб уж наверняка, — отвечаю я.
— Ты ружье перезаряди, сейчас встретим еще более крупного секача, — со смехом говорит напарник.
Слышу, затрещало в кустах, и вижу, с лежки поднялся такой «мастодонт», не клыки, а прямо турецкие ятаганы. Егорыч опять спокойным голосом говорит: «Боря! Бо-о-ря!» Кабан замер.
…Сидим вечером, вспоминаем увиденное за день. Я спрашиваю:
— Михаил Егорыч, эти «Бори», они что, тебя знают или ручные? Почему, когда ты их зовешь, кабаны останавливаются?
— Да какие они ручные? — засмеялся мой собеседник. — Это я случайно обнаружил. Вскочил как-то в метре от меня кабан. Я от испуга закричал: «Бо-оря, Боря!». Этим именем своего поросенка обычно зову. А здесь и секач замер, постоял с минуту и мирно мы с ним разошлись. Потом и на других кабанах проверял слово «Боря», и оно действовало, как магическое заклинание: звери на какое-то мгновение замирали… Ну, ладно, давай спать. Завтра оленей поедем «стрелять».
…Проснулся рано по городским меркам. Вставать с теплой лежанки в холодное морозное утро нелегко. Лежу, предвкушаю теплые валенки, тулуп и не совсем комфортные сани, коня Ваню, отбрасывающего ошметки снега точно в лоб. И… только подумал о завтраке, как услышал зычный голос Егорыча:
— Ты хотел оленей посмотреть? Подойди к окну, но во двор не выходи!
Я спрыгнул на пол и босиком прошлепал к заиндевевшему окошку, продул дыханием маленькую дырочку. А дальше… ну просто наваждение какое-то. Стоит Егорыч во дворе, а вокруг него олени, не один, не два, а целый табун. Егерь отломил от буханки кусок хлеба и бросил ближнему. Тут я не выдержал, как был босиком, так и выскочил на крыльцо, а дальше… вихри снега, топот, хруст ближних кустов и… смех Егорыча.
— Ну, что? Поедем на них «охотиться»? — вопросил он.
— Да в них целиться даже из незаряженного ружья и то великий грех, — лишь смог я и ответить…
Частенько бывал потом в угодьях, где трудился егерь Егорыч, но после увиденного в ту зимнюю пору, рука моя с заряженным ружьем ни на кабанов, ни на европейских оленей так и не поднялась. А если и охотился, так больше по водоплавающей и приболотной птице…».
Костер догорал, и мы молча смотрели, как суетилась под походным столом, подбирая упавшие с него крохи от вечерней трапезы, рыжая лесная мышь, чудом пережившая многоснежную зиму. А небо, затянутое низкими тучами, не предвещало комфортной утренней охоты на прилетающих по весне уток. Но то может и к лучшему? Остановится все же какая-нибудь стайка на ближнем заливе Битюга, где сейчас хозяйничали бобры, подняв шум от падающего в воду поваленного ими здоровенного дуба…
Юрий Демин, г. Воронеж
