Много уже было написано о медвежьей охоте, и я рискую взять перо только в виду исключительного времени, когда она происходила, поэтому не буду входить в описание способа охоты с облавой, наверно известного всякому охотнику, которому доведется прочитать эти строки.
Визит Семена
Дело было вот как: в понедельник на страстной неделе прошлого года, я сидел вечером за чаем, вспоминая прошлые весны, в которые в эти дни я уже бивал и глухарей на току, и рябчиков на свисток и даже вальдшнепов на тяге — и от души ругал холодную весну и обилие снега, мешавшие всякой охоте и парализовавшие охотничьи стремления.
— Семен из Не…ва пришел, — раздался у меня за спиной голос моего вестового.
Я вскочил как от хорошего удара гальванической батареи. «Наверно новый глухариный ток!» — промелькнуло у меня в голове. Надо вам сказать, что Семен — отличный охотник и появление его всегда предвещает охоту.
— Зови, — почти крикнул я; и через минуту в дверях показалась высокая фигура Семена в рыжем, башлычного сукна, пальто.
Много раз я видал это пальто прежде, бок о бок с собой, на всевозможных охотах, на плечах моего неизменного Пилада Анд…ского; много приятных минут я провел с его прежним обладателем, память о котором останется навсегда. Уезжая, он подарил это пальто Семену, нашей правой руке.
— Ну что новенького?
— Да пришел звать вас на охоту.
— На какую?
— На Михайлу Ивановича.
Я подумал, не ослышался ли я:
— Да что ты, брать, ведь уж чай медведи давно встали и на ходу?
— То есть на ходу, а у меня есть на боку.
Признаться, сказать, будь это не Семен, которого я знаю давно, а какой-нибудь неизвестный охотник, я наверно подумал бы, что меня хотят надуть: получить задаток и исчезнуть бесследно, как это не раз случалось. Но тут я был убежден, что дело верно; Семен не пришел бы говорить попусту, а потому я стал торопить его рассказывать:
— Следили, значится, мы совсем другого медведя: товарищ согнал дня за три. Идем себе, вдруг что-то зафырчало на дереве, глядь, а пара медвежат сидят, забравшись один на ели, другой — на осине, что два рябчика, только знай пофыркивают. Товарищ уж и приложился было, чтоб застрелить; да я его остановил: «Погоди, не трожь, должно и медведица близко». Только я это сказал, ан слышу — она идет, ломает сучья.
Мы немножко поотступили, а тем временем один медвежонок спустился — да к матери в кусты; и другой, вижу, спускается. «Стой, — думаю, — дай попробую: не возьму ли этого живьем?». Дал ему спуститься так аршина на два (около 140 см. — Прим. редакции) от земли, да и ударил легонько по носу стволом. Как он шаркнет со страху на землю, да вместо того, чтоб бежать к матери, ударился совсем в другую сторону. «Ну, — думаем, — надо эту медведицу следить, не ляжет ли где часом». Пошли. Только что ж вы думаете? Верст шесть (6,4 км. — Прим. редакции) отошла, да и легла с медвежонком. Мы на другой день опять поверили круг; на третий тоже; да прямо с окладу и к вам.
— А другой медвежонок?
— Другой возле старого места блудит. Я послал товарища следить его.
— Ну а как оклад?
— Да уж сами знаете: время весеннее, обсекать нельзя — боязно. Почитай четыре версты (около 4,27 км. — Прим. редакции).
У меня и руки опустились: самое большее, что я мог рассчитывать на четырех охотников, а цепь стрелков в четыре человека на четыре версты облавы — вещь немыслимая. Я стал говорить об этом Семену.
— Да вы не сумлевайтесь, выставим. Потому что ему и ходу-то только в пяту.
Дурные предчувствия
Условились обо всем, и я отправил его на место, велев все приготовить к утру среды, когда мы придем на охоту. Послал тотчас же нарочного в Новгород и телеграмму в Питер к А. Устроив все это, я лег спать, но невольно просыпался: на дворе слышно сильно гудит и завывает ветер.
Встаю утром, сейчас к окну, гляжу, а за ночь навалило на четверть (около 18 см. — Прим. редакции) нового снегу! Беда! Если медведица не улежала, то следы занесло, и мы сделаем охоту по пустому окладу. Целый день деревья чуть не ломались от ветра. Грустные вести пришли из Новгорода: охотники сообщали, что болезнь и дела заставили их отказаться от участия в этой охоте. Только к вечеру пришла телеграмма от А.: «Выезжаю, утром буду в Новгороде».
Каждый охотник поймет, что мне некрепко спалось; тем более, что за последнюю зиму не было ни одной медвежьей охоты. Но за ночь погода поутихла и утро, когда я выехал, было не очень холодное: ясное с небольшим ветерком. Часам к десяти я приехал в Новгород, и как было условлено, нашел там А.
Посыпались вопросы: Где медведь? Кто обошел? и прочие и прочее. Когда дошло до четырехверстного оклада, А. нахмурился. Но дело сделано и, взяв лошадей мы отправились в С. — к месту охоты.
Дорога была премерзкая и мы протащились 22 версты (23,5 км. — Прим. редакции) более трех часов. На дворе стало холодней и ветер покрепчал. Вместе с ухудшением погоды и наше расположение духа становилось минорнее: стали припоминать прежние большею частью неудачные облавы, бывавшие во второй половине марта; и выпавший накануне снег, который легко мог скрасть следы.
А. к тому же имеет дурную привычку заранее предсказывать неудачу на охоте, но тут и я, как ни крепился, а сомнение в удаче невольно стало закрадываться и ко мне. Но вдруг неожиданный случай поддержал нас: на полдороге нами встретились прохожие, которые увидав у нас ружья, крикнули нами.
— Поезжайте поскорей, там в трактире вас ждет высокий мужчина с медвежонком, а еще медведица и медвежонок обложены.
Это был живительный бальзам. Мы стали торопить нашего возницу, но, увы, скорость езды по мостовой дороге не удовлетворяла пылу нашего нетерпения. Ну все ж недаром, хоть медвежонка достали; а на счет матери, что Бог даст. Мы решили взять и другого медвежонка живым, если удастся убить мать.
Н. Гульковский, 1877 г.
