«Эка гнусность! — от отвращения к самому себе настроение окончательно испортилось, — Нет бы просто сказать «нельзя» и погрозить пальцем. А вот Нэнси — молодец, с характером». После увесистого пинка полугодовая курцхаарша хвост не поджала, а, наоборот, набычилась и совсем не по-щенячьи уставилась на меня, натянув до отказа поводок, словно в который раз напоминала, что хозяйская линия поведения выбрана неверно.
Пытаясь загладить вину, я протянул руку и буркнул невразумительное: «Прости!» Однако собачка в искренность не поверила и до окончания зорьки старалась держаться поодаль.
В этот день охота не задалась. Утрянка ознаменовалась обидным промахом, а вечером селезни сторонились подсадную, будто зачумленную. К тому же на закате пошел дождь. Привыкшая к невзгодам старшая легавая покорно сидела на сухом пятачке под облезлой березой и, видя мое настроение, привычного энтузиазма не испытывала. Хмарь и обида прочно обосновались на мыске, что недвусмысленной дулей разделил озерцо на две неравные части.
«Скорей бы уже основательно стемнело!» — свербила мысль и, похоже, не меня одного. По дороге обратно, продираясь через кусты и завалы, споткнулся о поваленное бревно, которое прежде поленился убрать с едва заметной тропинки. Шлепнулся лицом в промокшую прошлогоднюю листву.
Корзинка с подсадной опрокинулась, и Маня, истошно вопя, нырнула во мрак насколько хватило длины бечевы. Но меня больше волновала целостность шейки приклада любимой двустволки. Экспертизу отложил на потом — огорчений и так хватало с лихвой. Нэнси мигом обложила громким лаем перепуганную утю, так что искать беглянку не пришлось.
«А ведь могла и задавить подсадную. Всего-то первую неделю на охоте», — подумал я, но вместо похвалы в очередной раз упрекнул щенка за неумение ходить на поводке.
Выражений особо не выбирал — кто услышит? Разве что пройдоха енот или бойкая на язык сорока. Впрочем, эта публика и не такое слышала, ибо на окрестных гнилых торфяниках кроме отчаянных браконьеров никого и не встретишь (правда, разок мне попался интеллигентного вида грибник, да тот, как оказалось, заблудился).
Чертыхаясь и слезя ушибленным глазом, добрался, наконец, до дома. Еще теплая печь и сухое белье робко подтолкнули к благодушию, кое накатывает в момент, когда вам неожиданно возвращают давным-давно одолженные деньги. Горячий ужин и вовсе заставил раскаяться и погрузиться в самоанализ.
Осмелев до неприличия, посмотрелся в подернутое патиной зеркало: «М-да…». Щенок сочувственно лизнул в ухо. «Простила. Эх, была не была… — и я расчехлил ружье. Красавица «Беретта» откликнулась утомленной негой. — Бог милостив. Цела!»
Склонился на коленях перед свернувшейся клубочком старшей. Сьюзи высунула из-под хвоста седую морду и виновато потупила взор. На двенадцатом году у нее и впрямь испортился характер: частенько прикидывалась глухой и лаяла не по делу.
— Плюнь, душа моя. В старости все мы, словно актеры за кулисами, становимся самими собой. Так что стыдиться не стоит. Баранку хочешь?
Перед сном, убаюкивая капризного щеночка, я бормотал поучительную сказку:
— … и был тот охотник суров, но справедлив… И падали селезни спелыми грушами наземь… И передавала дичь из клюва в клюв молву о его воспитанной собачке… А что до Мани нашей, дык у нее после десятка трофеев дурная репутация «роковой дамы». Спи, на рассвете опять пойдем на болото!
Владимир Фомичев, г. Москва. Фото автора
