В апреле 1880 года лесной сторож верстах в четырех (около 4,3 километра. — Прим. редакции) от меня вынул из лисьей норы выводок, состоявший из шести щенков. Продав двух еще слепых лисят за полштофа «огненной воды» в одну из окрестных деревень, остальных четырех он принес ко мне. Они казались, да и на самом деле были, такими жалкими и беспомощными, что оставлять их у лесника, не знавшего, по словам его, куда с ними деться и чем кормить, было бы жестоко, так как это было бы равносильно осуждению на голодную смерть жалобно пищавших зверьков.
Забота о юных питомцах
Мы с женой решили взять лисят, хотя хорошо понимали все те хлопоты, которые неизбежны с выкормкой. Лесник с радостью отдал их за какие-то пустяки, и они были водворены в лубочный коробок, открытый сверху, но достаточно высокий для того, чтобы они не могли из него выползти.
Ростом лисята были менее взрослой крысы почти на половину, шерсть состояла из одного мягкого, довольно плотного подшерстка, цветом сходного с летней шкуркой беляка, достаточно пушистая. Оконечности лапок более темные, почти черные, хвосты, как у щенков собак, довольно длинные, но с короткой шерстью, ушки стоячие с темными верхушками.
На другой день лисята стали проглядывать, обнаруживая маленькие, в первое время мутные глаза. Лубочный коробок в полтора кубических аршина (около половины кубометра. — Прим. редакции) вместимостью на первых порах оказался и просторным, и удобным помещением для наших «воспитанников». Да они и мало бодрствовали, лежа большею частью в кучке смирно, покамест не чувствовали голода. Тогда начинали ворочаться и пискливо ворчать.
Тут их надо было кормить, для чего мы брали обыкновенный детский рожок со влитым в него свежим молоком, подслащенным сахаром и подогретым. Они охотно брались за соску и кормились первые дни раз восемь в сутки, причем раза три приходилось на ночь. Жена моя не ленилась вставать, подогревать молоко и кормить поочередно зверьков, из которых одного, самого неспокойного, брала к себе на кровать, где он залезал куда-нибудь за подушки, потеплее, и успокаивался.
Впрочем, такие хлопотливые заботы продолжались с неделю, так как лисята крепли быстро, стали лакать молоко с блюдечка, в котором оно удобно и быстро при надобности подогревалось на свечке, стали приниматься за говядину, конечно, в самых мелких и мягких кусочках.
Начали чаще попрашиваться из коробка, отползали от него аршина на два (меньше полутора метров. — Прим. редакции), живо возвращаясь обратно. Еще через неделю сами научились перелезать стенки коробка, вываливаться вон, а назад влезть, конечно, не могли, почему на ночь пришлось закрывать их помещение чем-нибудь легким сверху.
Из четырех лисят два были самца и две самки. Последние в самом раннем возрасте оказывались несколько, незначительно, впрочем, меньше самцов и доверчивее. Все вообще были пугливы и всякий новый предмет долго и обстоятельно ими исследовался сперва издали, на приличной дистанции, потом постепенно поближе.
На очень большое расстояние месячные лисята видеть еще не могли и зрение развивалось у них довольно туго. Наоборот, слух руководил ими хорошо и главный процент роста в первые месяцы приходился на развитие ушей, так что зверьки, при непропорционально больших стоячих ушах, имели очень странный вид.
Новый дом
В мае, когда стало потеплее, мы перевели пленников в загородку перед кухней, где они имели в своем распоряжении саженей пять квадратных (почти 23 квадратных метра. — Прим. редакции), усыпанных песком. Загородка состояла из тесин аршина полтора (более метра. — Прим. редакции) вышины, прибитых стоймя, в расстоянии менее полутора вершка (около 6,7 сантиметра. — Прим. редакции) одна от другой, к поперечным брусьям, укрепленным концами во врытые в землю столбы.
Для ночи и вообще для убежища я поставил домик с дверкой, запиравшейся на ночь. Первое время лисятам было очень привольно в их новом помещении; к тому же мы стали давать им более разнообразный корм: сырую говядину, небольшими кусочками, вареную, молоко, хлеб и вообще все, что попадалось.
Убитых птиц они не в состоянии еще были ощипывать сами, но скоро подросли и приобрели достаточно для того силы. Однако не ели сорок, ворон, грачей, забавляясь только отниманием этих птиц друг у друга, долгим тасканием взад и вперед по лисятнику, прятаньем их где-либо в уголке, между камнями и прочим.
Главная пища оставалась: молоко с хлебом — белым или черным — безразлично, и говядина, которой лисята ели, впрочем, немного, хотя жадничали и бросались на все замеченные и даваемые куски. Обыкновенно съев первый кусок весом до восьмой части фунта (около 50 граммов. — Прим. редакции), последующие хотя и хватали, но сейчас же зарывали в землю.
Подрастая заметно, они стали более смышлены, начались игры, все более и более ловкие прыжки, чем мы обыкновенно очень забавлялись, глядя на упражнения эти или через загородку, или входя в самое помещение. В хорошие летние вечера, когда свалит жара, мы проводили в лисятнике по несколько часов, любуясь на проделки наших «воспитанников».
Но они вели себя непринужденно только в моем присутствии и еще лучше знали мою жену, которая приложила к их выкормке несравненно более труда и забот, сравнительно со мной. Кухарку опасались и, хотя не очень, но явно чувствовали себя при ней неловко. Работник же представлял для них пугало и стоило ему только показаться в кухонном окне, для того чтобы они моментально присмирели, оробели, и пошли бы прятаться.
Наконец самый большой переполох производил кто-либо посторонний, подошедший к загородке. Тут уже лисята бросались и прыгали без памяти, так что скоро вышина загородки оказалась недостаточной.
Такие разные звери
Все-таки пугливость в «воспитанниках» наших была неодинакова, неравномерна. Так, один самец был наиболее угрюм и необщителен и к нам даже недоверчив, за что и прозван был Дикарем. Другой, посмирнее, за сравнительно большую голову, получил имя Голован, а впоследствии Андрошка, вероятно вследствие прочитанного в то время рассказа «Андрон Голован» в одном из еженедельных иллюстрированных журналов.
Самки, гораздо более ручные и доверчивые, резко отличались шерстью: одна, вполне красная огневка, очень пушистая, с темным большим цветком на брюшке, называлась Смирнушка за свой особенно сиротливый вид. А другая, гораздо более светлая, с едва заметным цветком, с очень светлой остью, получила имя Седой.
Конечно, шерсть и ость появились только позднее, равно как и хвосты («трубы») приняли пушистый вид с дальнейшим развитием. Однако уже в конце июля лисята хорошо «оделись», но были еще мелки и имели сравнительно большие головы и очень большие стоячие уши.
В начале июня зверьки у нас разбежались, что, к счастью, сейчас же заметили и были приняты энергичные меры к поимке беглецов. Двое из них кинулись на луг прямо перед моими окнами, не рассчитав того, что, в довольно высокой уже траве, им бегать будет затруднительно, отчего они немедленно были пойманы.
Другие двое тоже скоро были разысканы, но прятались под сараями, амбарами деревни, выживались оттуда с трудом и очень быстро бежали по гладкому месту, так что для их поимки потребовалась помощь всего населения нашей небольшой деревушки.
При этом, во избежание новых перепрыгиваний через загородку, эта последняя была надставлена кверху на два аршина, так что общая ее высота теперь достигала трех с половиной аршин (два с половиной метра. — Прим. редакции).
Веселые игры и забавы
Чем более подрастали лисята, тем более доставляли они нам хлопот, хотя, с другой стороны, тем больше было удовольствие любоваться ими. Бегали и прыгали они чрезвычайно легко и красиво: каждое движение было ловко, грациозно, как-то подготовлено не резко и совершенно свободно, без всякого напряжения.
Игры их заключались обыкновенно в том, что одна затаивалась за каким-нибудь закрытием и поджидала другую, которая осторожно приближалась к засаде, как будто ничего не подозревая, — тогда первая прыгала на противницу, старавшуюся избежать неожиданного нападения.
Затем несколько туров галопа вокруг лисятника и роли переменялись: затаивалась другая, стараясь как можно плотнее прилипнуть к земле, и только чуть заметно пошевеливала самым кончиком «трубы».
Забавой могла служить щепка, мячик; последний особенно нравился. Некоторое время шло скрадывание этих предметов, терпеливое, осторожное, потом подбирание лапок и приготовление к прыжку, затем самый прыжок, всегда высокий, но рассчитанный так, чтобы при падении своем прямо попасть на желаемый предмет.
Часто также они принимались преследовать друг друга, ловить, становились на задние лапки, упираясь один в другого передними, широко разевая рты и, плотно закладывая уши, делали взаимно страшные рожи.
Рытье нор принадлежало также к одному из любимейших упражнений и если бы не следить за этой работой, то норы были бы вырыты очень глубокими. Но мы уничтожали обыкновенно сделанное за день и в самое время рытья мешали им копать.
Тяга к свободе
Маленький домик в лисятнике скоро пришлось заменить более обширным — до пяти кубических аршин (около 1,8 кубометра. — Прим. редакции) вместимостью, с небольшим окошком вверху. На ночь домик постоянно запирался, причем обитатели загонялись в него. Однако они шли очень неохотно в заключение и долго приходилось ловить их каждый вечер для того, чтобы посадить на место.
Они очень скоро приметили час запирания и, без труда даваясь в руки (впрочем, одни самки) в другое время употребляли тут всевозможные старания, чтоб не попасться. Когда мы уставали тщетно ловить их или не имели времени возиться с этим, то стоило только позвать работника или велеть ему выглянуть из кухонного окна для того, чтобы лисицы присмирели, притаились и мы могли легко уже брать их.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
П. Стрекалов, 1884 г.
