Как теперь помню, было прекрасное сентябрьское воскресенье. Солнце светило ярко и тепло. Начавшая желтеть листва на деревьях блистала золотом на солнечной стороне и оставляла густую тень на противоположной. На дороге в пыли купались и задорно чирикали воробьи. Собаки с негою протянулись у заборов, жмурясь и млея под ласкающими лучами. Море, насколько его охватывал глаз, синело тоже какою-то приятною теплою краской и точно ласкало два пароходика, плывших с рейда и оставлявших за собою неподвижную горизонтальную полосу черного дыма. Словом — праздником дышало все…
Нежданный посетитель
Я стоял у окна и, глядя на этот праздник, чувствуя его как-то бессознательно, всем телом, занимался самою прозаическою работой. Я стоял и «философствовал», то есть, попросту, ничего не думал и с удовольствием ловил носом запахи, долетавшие до меня из кухни. Мне хотелось угадать и распознать по ним, каким соусом угостит меня за обедом моя половина — мастерица по части всяких соусов.
В то же время взор мой следил и за собакой у забора, и за пароходиком на море, и за летящей галкой — и все это оставляло во мне какой-то приятный след, группировалось в какое-то теплое целое… Короче сказать, мне, чиновнику, у которого вся неделя занята службой, в воскресенье делать было нечего и я не знал куда девать время, чем убить его. Отсюда проистекало и мое «философское» настроение духа.
От нечего делать я побарабанил пальцами по стеклу, перешел к фортепиано, взял без цели аккорд и снова, незаметно дли себя, оказался у того же окошка и с тем же занятием. Вдруг из кухни послышался голос жены:
— Саша, иди сюда! Тебя досмотрщик спрашивает.
При этом известии я несколько смутился. Досмотрщика могло прислать ко мне начальство, позвать меня не в счет абонемента на службу… А я в этот момент не особенно был расположен служить. Поэтому немудрено, что у меня из уст вырвалась фраза:
— Какого ему черта нужно? И в воскресный-то день покою не дают!
Могло случиться, что мой подчиненный, Масахез, мог не поладить с греком и отказался поехать с ним в таможню, чтобы дать ему «отход». Греку нужно сняться с якоря во что бы то ни стало, и он требует меня для совершения всех необходимых формальностей. Досмотрщик мог прийти за мною с этою именно целью…
Нужно сказать, что в портовом городе, ведущем иностранную торговлю, ни одно судно не может прийти или уйти без разрешения таможенного начальства. На все полагаются известные формальности.
Особенно необходимы они при отплытии судна обратно за границу. Шкипер судна должен взять из таможни необходимые документы для того, чтобы его с миром отпустили дальше и не тревожили по дороге. Процесс получения и выдачи этих бумаг называется «отходом».
Я вышел к досмотрщику с самой мрачной физиономией.
— Что там, «отход», что ли понадобился? — спросил я угрюмо.
— Никак нет-с. Здравия желаю, Ваше благородие. Прислали Александр Николаевич и велели Вам быть в три часа в таможне. Рыбу поедут ловить. А ежели не поспеете, так сказали, чтобы Вы шли пешком через Касперовку к Серебряковской мельнице… Они туда с лодкой подъедут. Невод уже собрали и уложили…
— А кто едет?
— Они сами. Шкурка, Иван Павлов, Мошнегулов и Ваше благородие…
При этом известии я только свистнул и почти крикнул жене:
— Ma femme, donnez lui un гривенник! (Моя жена, дайте ему гривенник! — Прим. редакции)
Чудный вид на гавань
Через минуту на сцену явились длинные высокие, неуклюжие сапоги, натиравшие мне всегда водяные мозоли. Но как милы были они мне в эту минуту!..
— Подайте сало!
Сало подано, сапоги смазаны со вниманием, тщательностью и любовью и натянуты на ноги. Почувствовалась боль от заскорузлой кожи в мизинце правой ноги, сдавило большой палец левой ноги. Но на это не обращалось никакого внимания. Через десять минут я уже спускался по уродливой каменной лестнице, времен Адама, к морю. Еще триста—четыреста шагов и я у цели.
В лестнице сто семьдесят три ступени. Подниматься по ним вверх действительно очень трудно, но пробежать их вниз ничего не стоит. Летишь и чувствуешь, как захватывает дыхание…
С половины лестницы открывается чудный вид. Направо открывается гавань, пестреющая мачтами, точно лесом, раскинутым на дне оврага. Узенькие флаги болтаются или лениво висят на верхушках. Пять-шесть пароходиков блестят белыми кожухами и ярко размалеванными в черный, красный и белый цвет трубами.
Ближе стоят «каботажки» — неуклюжие лодки всех цветов, еще ближе — «каюки» с лениво отвисшей наклонной, поперечной мачтой. Легкая зыбь подбрасывает их с каждой волною и они болтаются, между якорем, врезавшимся в дно, и веревкой, зацепленной на берегу за камень.
Вдали, пеня мутную воду, бежит новый пароходик, везущий с рейда «капитанов». За ним остается неровная полоса, волнующаяся чуть не на версту. Подплыв к берегу, он дает то задний, то передний ход, стараясь поудобнее пристать к будочке, нависшей над водою и носящей громкий титул «агентства». На выдающейся платформе будочки копошатся люди, жестикулируют, что-то кричат, с парохода отвечают тем же…
Но не это волнует охотника. Там — жизнь, там — барыши и деньги. На него отраднее действуют сколоченные из двух-трех досок каюки, безучастно качающиеся из стороны в сторону на своей привязи…
Участники поездки
Через две минуты я был уже внизу — в таможне. С понятным нетерпением и скоростью я пробежал арку, выходящую к морю, едва успевая отвечать на «под козырек» досмотрщиков. Море было тихо и ровно и плавно плескалось о камни. В двух саженях (свыше четырех метров. — Прим. редакции) от берега глубоко сидел в песке баркас Александра Николаевича.
Около него копошились досмотрщики Шкурка и Иван Павлов, стоя по колена в воде. Они приводили в порядок «концы», то есть веревку длиною в 200 саженей (около 430 метров. — Прим. редакции) и громко звали третьего товарища — Мошнегулова, который не отваживался лезть в воду, сберегая до последней крайности свои «сухопутные сапоги», едва покрывавшие его тощие икры.
Шкурка и Иван Павлов в те дни, когда «не требует поэта к священной жертве Аполлон», были самыми обыкновенными досмотрщиками — солдатами в таможне. Оба исправны, оба служат, стоят у магазинов, отпускают и принимают товары и свято памятуют субординацию и значение начальства. Лица — ревностно безучастны, движения и речи — служебные.
Но лишь только раздастся призывный звук: «А ты, братец, тово… нынче поедем…» И лица каждого из них преображаются. Откуда берется огонек, откуда сила в чертах?! Глаза глядят осмысленно. Каждый мускул дышит охотничьим пылом и страстью. И начальство уже не начальство, а — тоже охотник, хотя и высокоблагородие, но уже не то, что в таможне…
Мошнегулов — копировальщик — совсем другое. Он не охотник. Его тащат на ловлю, как рабочую силу. Он сознает, понимает это, но у него не хватает сил отказаться от поездки. Снять копию с документа — его дело, тут он ответствен, а ехать в море, — Бог с ним совсем, хоть и мелко, а все неровен час, утонешь пожалуй. А не поехать — засмеют…
Остается одно решение: «Была не была! Пропадай моя телега, все четыре колеса!» И Мошнегулов, подвязавши короткие голенища своих сапожишек, из-под которых выглядывают верхи шерстяных чулок, надетых нежною супругою, отваживается ехать…
Прекрасный человек и страстный рыболов
— Э, батенька, да Вы уже здесь? — раздается за мною голос. — Хорошо сделали, что аккуратно прибыли!.. А мы сегодня, если погода не помешает, тоньки три сделаем — погода хороша… Что, ребята, готово у вас?
— Готово, Ваше высокородие…
— Ну, милости просим… Что сапоги не текут?
— Пока нет…
— Ну и ладно, а там увидим… Пожалуйте в воду!
Говоривший со мною был наш хозяин охоты и мое начальство — Александр Николаевич X-в, теплый и прекрасный человек и страстный рыболов. Его, как человека, любили все, начиная с высшего и кончая низшим, и все глубоко уважали. Он не был никогда особенно ласков и не заискивал, подчас даже прямо «обрывал», но его любили за прямоту и честность. В нем сказывалось столько доброты и человечности, что не полюбить его нельзя было.
Приехав в южную приморскую таможню с севера, он первым делом, как рыболов, обзавелся лодкою и снастями. Приобрести невод и лодку, более или менее порядочную, дело нелегкое, но у него все это поспело как-то очень скоро и все — первого качества.
— Как Вам удалось так скоро? — спросил я Александра Николаевича.
— А так как-то вышло, — ответил он мне просто. — Они (то есть Шкурка и Иван Павлов. — Прим. автора) приискивали, а я покупал, вот и получилась охота.
В этом ответе было столько простоты, что оба солдата досмотрщика сочли за нужное вставить каждый свое словцо, чтобы показать, что они оправдали возложенное на них доверие.
— А лодка не течет, Ваше высокоблагородие! — сказал Шкурка.
— Именно, Ваше высокоблагородие. Даже невод весь цел-целехонек, потому, когда я его покупал…
— Ну ладно, толкуйте…
Пора отчаливать!
Бредя по воде, мы с Х-м дошли до лодки. Середина ее была завалена темной плетенкой невода. На нем к корме и к носу были сложены «концы», свернутые гигантской цифрой 8.
Лодка сидела на песке, плотно улегшись на дне. Легкие волны, плескаясь о ее бока, разбивались у носа и уже нестройно неслись к берегу. Их нагоняли их соседки и, сами разбившись о них, теряли свой ритм.
Александр Николаевич окинул взглядом всю снасть:
— Ну, готово? — спросил он. — Все в порядке?
— Все, Ваше высокородие, — ответили оба солдата, стоя в воде.
— А Мошнегулов где?
— Боится в воду лезть, Ваше высокородие. Сапоги промочит…
— Эй ты, Яков, поедешь или нет?
— Поеду, Александр Николаевич, поеду, ей Богу поеду… Только сейчас, — крикнул Мошнегулов с берега. — Только вот…
— Что вот?..
— Только… Сейчас, сию минуту…
— Зачем же дело стало? Боишься, что ли?
— Нет, не боюсь, а…
— Боится, Ваше высокородие, ей Богу боится, — вставил Шкурка.
Иван Павлов захохотал. Мошнегулов видимо боролся. Хохот приятелей задевал его за живое. После минутного колебания, он с каким-то отчаянием махнул кистью руки и побрел по воде… Поступь была неуверенная. Он боялся за свои сапоги. На берегу появилась баба и стала крестить его вдогонку.
— Это супруга, Ваше высокородие, боится, как бы не потонул, — насмешливо пояснил Иван Павлов…
— Наваливай, ребята!
Шкурка и Иван Павлов налегли на баркас и сдвинули с места. Под ним зажурчала вода.
— Валяй, валяй, валяй…
— Ну, ну, ну, ну…
— Еще, еще… що що…
— Есть!..
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ.
Александр Чехов, г. Таганрог, 1884 г.