Случаи, рассказываемые некоторыми, будто олени наносят друг другу иногда смертельные раны рогами, скорее можно отнести к области фантазии; основаны они, вероятно, только на форме рогов, но никто и никогда из знакомых мне охотников-промышленников на Урале не встречал не только убитого таким образом зверя, но даже капли крови на месте побоища.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — В № 9 (124).
Молодые и, следовательно, менее сильные самцы в драках участия не принимают, но стоят или лежат поодаль, а иногда, воспользовавшись случаем, приближаются к оленухам и урывают минутку наслаждения. При переходах до другого места драки они следуют издали сбоку или позади всей компании.
Во время драки звери ни на что окружающее никакого внимания не обращают, и если охотник услышит, что «счакали» рога дерущихся любовников, то перестает обращать внимание на следы, смело идет на «голк» (звук, эхо) и, наверно, будет с добычей, потому что в это время можно к оленю подойти близко даже по ветру. «Тогды в притрут подойдешь» (вплоть), — говорят промышленники.
Образ жизни
В конце марта, редко в начале апреля, оленуха приносит по одному олененку, а иногда и по два. Хотя не случаюсь видать знакомым мне охотникам матку с двумя живыми оленятами, но есть основание предполагать, что их бывает у нее по два, потому что у убитых весною, по «чарыму» (насту), оленух вырезывали иногда по два совсем сформировавшихся, дозрелых теленка, которых она не доносила всего каких-нибудь несколько дней и погибла от варварской охоты сама — третья.
Пищу зверей составляет мох, обвивающий сучья ельника, лиственницы, а также в изобилии растущего на «сломках» (буреломе) березняка, пихтарника и других деревьев; любят они также есть лишаи, покрывающие камни, и охотно объедают «пучки» (вершинки), «дедиляшки» (пикана; дягиля лесного. — Прим. редакции), едят молодую, свежую зелень, показавшуюся весной на «прогалызинках» (проталинах) только что сошедшего снега по солнопекам увалов.
Но в другое время года травы в пищу не употребляют, не едят мха растущего на болотах и не дотрагиваются до зародов (стоги, скирды. — Прим. редакции) поставленного сена; совсем не так, как косуля, которую никакое «остожье» (изгородь из жердей вокруг зарода. — Прим. автора) не удержит — перепрыгнет через него поесть сенца. В особенности косули в глубокие снега любят посещать зароды.
Сакма (след) у оленя чистая. Он на ходу не бороздит снега, однако не всегда: идет чисто, вдруг бороздку дает, но все-таки про него говорят, что он чисто ходит.
Бегает он чрезвычайно быстро, а если испуган чем-нибудь, особенно когда нанесет на него запах человека, то берет с места «на-мах» (вскачь); «скоки» (прыжки), в таком случае делает сажени по три (свыше шести метров. — Прим. редакции) длиною, потом их уменьшает; пробежав таким образом саженей сто, переходит на иноходь, потом через следующие сто — двести саженей (200-430 метров. — Прим. редакции) останавливается, повертывается в полуоборот в ту сторону, откуда «заслышал дух», и начинает прислушиваться и присматриваться, простоит с полминуты — опять скоки, опять ход и приостановка, и так до тех пор, пока убедится, что опасность совершенно миновала; тогда или ложится, или принимается за пищу.
На скаку олень не стелется по земле, как лошадь, например, а скачет волнообразно, мерно, то приподнимется передом, то опустит зад — и ноги ставит не совсем рядом, а одну немного сзади другой. «Кажись, и не емко скачет, а больно круто (скоро, быстро) берет», — так характеризуют быстроту его бега местные охотники.
Никакая чаща, никакое болото для него не составляют препятствия; через иное болото, например, собака с трудом может перебраться, а под зверем только «побулькивает», и он проходит по нему, как по суходолу. Если ему случается бежать от опасности «раменьем» (чащею), то по его следам можно совершенно свободно проехать «на-вершной» (верхом); так хорошо он успевает выбирать на полном ходу «прогалызинки» (прогалины, более чистые места) в «ряму» (чаще).
Какая бы сучковатая валежина ни преграждала ему путь, какая бы толстая колодина ни лежала, он через них перемахнет легко и свободно — «только взмелькат», по местному выражению.
Через узкие лесные речки он перепрыгивает, озера переплывает без малейшего затруднения.
Место отдыха
В спокойном состоянии, на жировке, зверь ходит, свесивши голову вниз, помахивая ею из стороны в сторону; ступит левою переднею ногою — голова склонится налево, правою — направо, так что она болтается у него, как «привязанная», на бегу же держит голову горизонтально туловищу, поэтому рога у него ложатся на спину.
Зимою относительно выбора места для отдыха олень неприхотлив: ложится прямо на снег, но почти всегда неподалеку или возле «сломка», возле «кокоры» (упавшее гнилое дерево), или близ «выворотка» (вырванное бурею дерево с корнями), поэтому, скрадывая оленя, нужно с особенным вниманием присматриваться к таким местам, чтобы не прозевать зверя.
Летом предпочитает забираться для лежки непременно в густую высокую траву, так что в этом случае он напоминает привычкою косулю, которая ни за что не ляжет на «пустоплесье» (открытом месте), а всегда ложится или в широкий куст, в пустую траву, или на «кучный ток», обросший сплошной стеной красного кипрея, но зимою ложится, не разбирая, где придется.
Кучным током называется место, на котором пережигали уголь для заводов. После пожога остается пространство в несколько квадратных саженей твердой, как бы утрамбованной, смешанной с углем земли, на которой много лет спустя ничего не растет, но зато такой ток густо обрастает кругом березняком и красным кипреем, который для косуль составляет лакомую пищу. Впоследствии и самый ток зарастает кипреем…
Хотя существует мнение между охотниками, высказываемое даже иногда печатно, — например, господином Черкасовым в его «Записках охотника Восточной Сибири», что косуля никогда не ложится прямо на снег, а, прежде чем лечь, всегда разгребает его до земли, но оно ошибочно; я много раз, скрадывая коз, встречал их лежанки просто на снегу, даже не было заметно, чтобы они сколько-нибудь старались отгрести его.
Иногда действительно попадаются лежбища, на которых снег сбросан до ветоши, но далеко не всегда. Охотившись летом за птицей, мне удавалось видеть козлиные лежбища, на которых трава была выбита до земли. Не потому ли они и предпочитают кучные тока, что на них нет растительности?
Две напасти
Для оленя два очень тяжелых времени в году: лето (с начала июня по первые числа августа), когда на Урале появляются овод, паут, комар и мошка, и весна, именно с половины до конца марта, когда всякая «тварь», могущая мало-мальски ходить на лыжах, отправляется промышлять зверя по «чарыму» (насту).
От первой напасти он спасается днем в непролазной чаще ельников, растущих преимущественно на низких местах, или забирается в «кардач» (лес, растущий на кочковатом болоте), а на вечерней и утренней заре приходит купаться на речки, озера и преимущественно на те из болот, на которых есть озерки, побудет тут час-другой и уходит.
Придя на болото, он старается зайти в самую топь и начинает бить задом и передом — только грязь кругом летит! Если есть на болоте озерина, то он с размаху бросается в нее, поплавает, выскочит, сделает несколько «козлов» и опять бултых в воду… «Оводлив он больно», — отзываются о нем промышленники, то есть чувствителен к укусам овода.
Когда случается убить оленя на болоте, подкарауливая утром или вечером на местах его купания, то большого труда стоит добраться до него: такая топь, а он себе подбрасывает задом и передом, как будто стоит на твердом месте, а не на вязкой лабде (сыром месте. — Прим. редакции). «Его добывая, сам себя увязишь, а он, леший его знает, как на пружинах, подпрыгиват, такой легкий зверь», — говорят здешние охотники.
От второй напасти, то есть от стрельбы по насту, его иногда спасает тот же густой ельник, в котором невозможно пройти на лыжах, но спасает только в том случае, если у промышленника собаки настолько плохи, что не могут выгнать оленя на более чистое место; хорошие же собаки всегда выживут зверя на «степь» (чистое, мочежинное, покосное место, в иных местах называемое «еланью») или в «дуброву» (редколесье на суходоле), и тогда зверь почти всегда делается легкою добычею охотника.
С осени, по первому снегу, появляются оленьи переходы, которые можно встретить до марта, то есть до наста. В наст зверь держится исключительно в ельниках по той причине, что в них он чувствует себя относительно в безопасности: в ельнике теплее, снег не так подмерзает сверху — значит, олень не обдирает себе до крови ноги у паноготков о твердый, как стекло, наст.
В такие притонные, густые ельники звери забираются также в «погоду» (сильный ветер) и бураны; там он — у себя дома: всюду тропы «налажены» (наделаны), которые не заносятся снегом, нет сильного ветра, сравнительно тепло… Также заходят они в ельники перед ненастьем, так, например, за два и за три дня они чуют перемену погоды к худшему и забираются в ельники, и если на их постоянных переходах не встречается свежих следов, то непременно нужно ожидать скверной погоды.
Маршруты миграции
Идут олени с северо-востока на юго-запад и обратно, но да не подумает читатель, что переходы эти совершаются таким же громадным количеством особей и так же периодически-правильно, как в Северо-Восточной Сибири, нет: здесь штуки 2-3, иногда 5-7 идут по сказанным направлениям вперед и возвращаются обратно, и так до тех пор, пока не образуется наст. Тогда, как я уже говорил, олени забираются в ельники и делаются их оседлыми обитателями до того времени, пока не побегут ручьи и не осядет снег от начавшего уже сильно пригревать весеннего солнца.
Замечено, что чаще всего попадаются свежие звериные следы по «проходным местам» три раза в месяц: в новолуние, в первую половину и на ущербе луны. Чем объяснить подобное явление — не знаю, но факт тот, что всякий зверь в это время действительно «шире ходит» (то есть исхаживает большее пространство), рыба клюет лучше и в морды и вентиря ее больше попадает.
Может быть, звериные переходы продолжаются и летом, но никто их не наблюдал, потому что охотятся в это время за зверем мало, да и охота очень трудна: нужно сидеть по нескольку часов неподвижно у озера или болота, отдавая себя на терзание комарам и прочим, а на это здесь между промышленниками немного охотников.
Но если бы кто и пожелал сделать наблюдение, чтобы определить существование переходов в летнее время, то оно оказалось бы невозможным: как проследить зверя по черностопу (осенние холода без снега. — Прим. редакции), когда он пойдет по увалам, логам, падунам и болотам или затянется в рям или кардач? Осенью же, по мелкому снегу, совсем другое дело: тут читаешь по следам, как по книге.
На какое расстояние тянутся оленьи переходы — я с точностью сказать не могу, но, во всяком случае, на несколько десятков верст.
Если зверь никем не напуган на переходе, то никогда не идет на проход (не останавливаясь), но подвигается вперед медленно, не торопясь, шагом и часто останавливается для жировки. Увидит в стороне еловый сломок, на сучьях которого торчит клочьями светло-зеленый мох, подойдет, объест его и тут же приляжет отдохнуть; отдохнув, опять потихоньку отправляется вперед, обрывая на ходу торчащие из-под снега вершинки пикана и хватая мимоходом мордою снег, как лошадь.
Идет он днем и ночью, но ночью не всегда, а исключительно в светлые и ясные ночи; в «морошную» же (пасмурную) ночь «бьется» (держится) около одного места и продолжает шествие уже с рассветом.
При своих переходах, уставши, зверь никогда не ляжет на пути (на проходном следу), а всегда сделает петлю: отойдет саженей тридцать и более (свыше 60 метров. — Прим. редакции) в сторону и ляжет или, отошедши в сторону, пойдет обратно, диагонально на старый, путевой след и, пройдя параллельно ему, как бы возвращаясь опять, в то место, откуда держал путь, несколько десятков саженей, ложится; иногда даже ложится возле самого путевого следа, если есть удобное место: валежина, вывороток и прочее, но никогда, как я уже заметил выше, не ляжет на пустоплесье, разве только сильно раненный.
При своих обычных переходах олень не держится прямой линии, а идет там, где ему кажется удобнее и безопаснее. Он «нипочему» (ни за что) не пойдет вершиной увала, а непременно одной из его сторон, направляясь к логу, но все-таки не отклоняясь от принятого направления, перевалится через увал или гору и пойдет долиной, пройдет с версту или две параллельно увалу, переберется через следующий и опять, спустившись, идет низом, хотя, идя между увалами, вдоль них, он делает крюк: ему следовало бы, сойдя с одного увала, сейчас взобраться на другой, но таков уж характер звериных переходов.
Мне кажется, что олень потому предпочитает для своих переходов низкие места — например, берега речек, лога, кардачи и прочее, что на этих местах не бывает такой сильной «погоды» (ветра), как на более возвышенных, поэтому мох, растущий на ветвях ели, лиственницы и других деревьев, не отрываемый ветром, гуще обвивает их; пикан тоже чаще встречается на сырых, потных местах, чем по хребтам и сухим увалам, а так как мох и пикан составляют почти исключительную пищу зверя, то можно с уверенностью предположить, что именно это обстоятельство его и заставляет выбирать низменные места для своих путешествий.
Когда выпадет глубокий снег и мужички повезут из куреней (место, где рубили лес на уголь и дрова для заводов. — Прим. автора) дрова и уголь, станут доваживать сено из зародов, олень «налаживает» тропы на лесные дороги.
Может показаться странным: зачем такому «полохливому» (пугливому) зверю, любящему по природе своей самые уединенные места, ходить на проезжую дорогу, на которой он легко может встретиться с человеком, духа которого даже боится. Но дело в том, что гастрономическая жилка в данном случае пересиливает этот страх: олень чрезвычайно любит людскую мочу и выходит на дорогу единственно, чтобы полакомиться ею. «Любит сцец лизать», — говорят про него охотники.
Поэтому, едучи по глухой, куренной дороге, можно на ней нередко увидать зверя. Если ему попадется такой лакомый кусочек, то на этом месте он выскребает снег до земли, да и самая земля бывает избита копытами.
Сильный и умный зверь
К характеристике оленя нужно прибавить, что он очень смышлен и не обращает внимание на самую мучительную боль, если только уверен в возможности избавиться от этой постоянной боли, освободившись от предмета, причиняющего ее.
Так, например, зверь, попавший в капкан, бежит с ним в самую чащу и, не жалея себя, старается на бегу изо всех сил ударить капканом по толстому дереву, по колодине или по выдавшемуся камню; таким образом ему иногда удается сбить капкан, но почти всегда при этом лишается и части ноги у того места, где она была им ущемлена, то есть немного выше паноготков.
В этом случае он даже разумнее медведя, который, попавшись в капкан, думает, что вся боль и вся беда происходят от «тасканицы», и старается всеми силами избавиться от нее: закладывает ее сучьями, грызет, заносит в речки, пытается разбить о камни, бросает с утеса и так далее.
Тасканица — это деревянная чурка длиною около полутора аршина (свыше метра. — Прим. редакции) и более, которая приковывается цепью к капкану, чтобы по следу, оставляемому ею на траве, можно было легче найти попавшего в капкан медведя.
Но если «волокуша» (то же, что «тасканица») застрянет между двумя деревьями, то у него не достает смысла воспользоваться этим обстоятельством и оторвать лапу; напротив, он терпеливо покоряется своей участи, как только увидит, что ему нет хода ни взад, ни вперед.
Правда, был один медведь года два тому назад недалеко от Нижне-Уфалейскаго завода, на которого тамошний известный охотник Филипп Ионыч ставил в разное время три капкана. Каждый раз медведь попадался один и тот же, но всегда уходил, исковеркав и изломав капкан вдребезги.
Медведь этот был громадного роста и совершенно белый, без отметин. Последний капкан, изломанный этим медведем, был заказан Филиппом Ионычем нарочно для этого необыкновенного зверя и весил более двух пудов.
Этот охотник, промысливши до восьмидесяти медведей на своем веку, говорил, что видел изо всех только одного такого большого и «проворнющего» (сильного) зверя, и уверял, что это за ним смерть пришла, а не медведь ходил. «Медведя, — говорит, — я изымал бы». После третьего раза Филипп Ионыч так и «попустился» (отступился), не стал его ловить.
В прошлом году в январе я ездил верст за 150 (160 километров. — Прим. редакции) от Екатеринбурга в деревню Васькову, верстах в 25 (около 27 километров. — Прим. редакции) от которой был найден для меня в берлоге медведь. В этой деревне мне говорили, что летом в окрестностях появился очень большой, совсем белый медведь и сильно «пакостил» (драл) скотину до осени.
Нужно полагать, что это тот же самый, которого ловил Ионыч, потому что возле Уфалейского завода о нем уже не стало слышно, и, следовательно, он перекочевал верст за двести (почти 215 километров. — Прим. редакции) от прежнего места на Север…
А. М. Галин, 1881 год
