В шестидесятых годах прошлого века у рыбаков-любителей в г. Барнауле, как и во всей стране, было мало лодочных моторов, а были легких весельные лодки, на которых далеко не уплывешь.
Поэтому они, идя в отпуск, собирались небольшими группами, договаривались с капитанами теплоходов, загружали свои легкие лодки на баржи и уплывали вверх по Оби километров за сто и более, а уж оттуда сплавлялись вниз по течению и попутно ловили рыбу, которой в то время было в Оби очень много. В одной из таких групп был один рыбак по прозвищу Матафон.
Почему Матафон и что это означает, никто не знал. Не знал и он сам. В начале двадцатых годов бабка-повитуха, принимая его во время родов, сказала: «О, это будет Матафон». А что это означает, она сама тоже не знала, но прозвище приклеилось ему на всю жизнь. Матафон — и все тут.
С ним постоянно что-то приключалось: то соль с сахаром перепутает, то в темноте в суп вместо лапши червей вывалит, потому что в одинаковых мешочках, то заначку от жены спрячет и забудет, куда спрятал. А вообще он был человеком хорошим, честным и беззлобным.
И вот однажды в районе одной из деревень Матафону на блесну попалась большая щука — килограмм на десять или двенадцать. Прицепляя ее на кукан и приговаривая: «Ну что, попалась, дура деревенская», Матафон поранил руку о щучьи жабры. Рана была настолько сильной, что если бы он был в городе и обратился в больницу, то руку пришлось бы зашивать. Но он был на рыбалке, зашивать было некому. Даже аптечки — и той под рукой не было. Он помочился на рану, приложил какую-то траву и замотал тряпкой — вот и вся терапия.
Кукан, на который была посажена щука, представлял собой булавку, сделанную из толстой нержавеющей проволоки и привязанного к ней шнурка. Булавка цеплялась за нижнюю губу щуки, а второй конец был привязан к лодке. Так что щука свободно плавала на этом кукане, могла даже охотиться на мелкую рыбу, и не только мелкую.
Матафон постоянно «беседовал» с ней, называя ее не иначе, как «дура деревенская».
— А это, дура деревенская, село Калистратиха, — говорил он ей, если проплывали они мимо этого села. Рассказывал он ей о своей жизни, жаловался на свое начальство, которое не только не поддержало его, когда он придумал «вечный двигатель», но и даже подняло на смех и придумало для него прозвище — не то «Эдисон» , не то еще какое-то — он уже не помнил, благо, прозвище не прижилось.
Когда они подплыли к Барнаулу — а в то время самым высоким зданием Барнаула был элеватор, который и сейчас стоит на берегу, Матафон сказал:
— А это, дура деревенская, наш элеватор, — и дернул за кукан. — Слышь или нет?
С этими словами он потянул за шнурок. Тот легко подался вперед, и когда Матафон его вытащил, на конце его не было не только щуки, но и булавки…
Матафона уже давно нет на этом свете, а щука (по описанию Л. П. Собанеева, щуки живут не одну сотню лет и достигают веса четыре пуда и больше)… Щука, быть может, до сих пор плавает в глубинах реки Оби с булавкой в нижней челюсти, сделанной из нержавеющей проволоки, вроде некоторых современных девушек с пирсингом в губе.
Владимир Соколов, г. Барнаул
