Мой друг рыжий — замечательный охотник. Часть вторая

Сам Рыжий подавал пример своей собаке в этом отношении: крепкий, словно вытесанный из дубового дерева, выносливый, как верблюд, он мерил с утра до ночи огромными шагами обширные пространства своего охотничьего района и стрелял мастерски. На охоте же не щадил ни пола, ни возраста: едва оперившийся утенок, чуть-чуть взлетывающий поршок-перепел, куропатка с грецкий орех — все становилось его добычею, все помещалось в неизмеримой сетке его ягдташа.

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.

Амур в этих случаях служил службу верную и зачастую избавлял своего хозяина от необходимости тратить заряды на пернатых младенцев, ибо благодаря быстроте своих движений, ловил сказанных младенцев на взлете. Эта способность Амура была весьма поощряема Рыжим, ибо она давала ему возможность постоянно хвастать пред нами количеством застреленной дичи.

История с тетеревом

Проверить Рыжего в этом случае было трудно, ибо на охоте с легавыми они ходил в одиночку, волком, и длинные ноги всегда уносили его от прочей компании на безопасное расстояние. Сойдемся у костра, на привале, выложит он свою добычу — сомнение и возникнет бывало, но доказать никак нельзя; тем более, что стрелял Рыжий очень хорошо. Подозрение так и оставалось подозрением.

Обратил же это подозрение в уверенность и доказал превышающее надлежащую меру участие Амура в деле истребления пернатого юношества некто Вангри, субъект темного, должно быть, французского происхождения, известный под именем Человека с двухствольным носом, вечный антагонист Рыжего на охоте.

История вышла по поводу тетерева, по которому они выстрелили одновременно: каждый из стрелявших присваивал себе убитую птицу. Спор поднялся горячий; для решения его пришлось прибегнуть к суду экспертов, которые по тщательном исследовании всех обстоятельств и по добросовестном осмотре убитого тетерева присудили честь убийства его Вангри. Но Вангри этим не удовольствовался:

— Видите, Рыжий, как нехорошо жадничать, — заговорил он, ядовито растягивая каждое слово и поводя своим обширным органом обоняния, как собака, причуявшая целый тетеревиный выводок. — Жадность никогда до добра не доводит: из жадности Вы дичь не стреляете, а давите Амуром. Ах Вы, златорунный, златорунный!

— Как давлю?

— Да так, давите, да и все тут; то есть не Вы давите, Амур давит, да ведь ни в чьей же, как Вашей сумке она в качестве стреляной помещается.

— Говорили ли Вы, Вангри, отроду что-нибудь другое кроме глупостей?

— А… Вы доказательств желаете? Извольте: можно и доказательства представить! Желаете?

Но Рыжий доказательств не пожелал: он, молча, выщипывал по одному волоску из своей длинной бороды, что служило у него вернейшим признаком затруднительности положения.

— Рыжий, пощадите Вашу бороду: пригодится на что-нибудь, — продолжал тем временем изливать яд человек с двухствольным носом.

— Убирайтесь ко всем чертям, Вангри! Оттягали тетерева и будет с Вас!

Тем дело и кончилось, и, хотя Вангри доказательств и не представил, но тем не менее реноме Рыжего сильно пошатнулось. Впрочем, на уменьшение количества дичи посредством зубов Амура это не повлияло нисколько.

На Замглае

Сам я был в этом отношении свидетелем только одного случая. Это было на Замглае. Конца нет этому Замглаю: верста на восемьдесят (свыше 85 километров. — Прим. редакции) тянется громадное, от трех до шести верст (от 3,2 км до 6,4 км. — Прим. редакции) в ширину, болото между реками Днепром и Десною. Островами раскинулись на нем густые леса и заросли, островами стоят посреди него села.

Замглай то тянется в виде низких влажных и плохих сенокосов, то образует непроходимые топи, то выжженное местами, представляет «выгары», на несколько верст заросшие тростником — приют диких уток; то идет высокими непроходимыми кочками, за которыми стеной высится лесная чаща, начинающаяся обыкновенно густым невысоким березняком, который сменяется постепенно более стройными и могучими растительными породами. Там, в этой чаще токуют тетерева, глухарь таится в наиболее крепких местах, бродит лось и дикая коза — красавица южного леса.

Хорош бывает Замглай ранним утром. Глядишь с высокой покатости его берега на стелющуюся перед тобою глубокую и обширную ложбину болота — и вся она укрыта туманом: лежит он и зыблется, как море, нет ни конца ему, ни края; над ним, как острова, всплывают рощи.

Откуда-то издали, из-за этого туманного моря, несется звонкий крик журавлиной стаи, ответный крик несется откуда-то сверху. А красное солнце огромным сплюснутым шаром без лучей выходит из-за тумана и поднимается выше и выше. Все ярче и лучезарнее становится оно; миллионами искр заблестела мокрая трава и, свиваясь клубами, поднимается вверх и тает розово-сизая дымка тумана.

С раннего утра забрались мы с Рыжим на это болото у села Петрушина: там в древности дупеля встречались в невообразимом количестве. Но в то время, как мы туда отправились, дупеля успели уже отойти в область преданий и напрасно мы с рвением, достойным лучшей участи, меряли болото вдоль и поперек: кроме нескольких коростелей да перепелок ничего не попало в сетки наших ягдташей.

За куропатками

Порешили перейти на Петрушинский остров и попытать счастья в зарослях и на сенокосе.

Мой друг рыжий — замечательный охотник. Часть вторая
Серая куропатка. Рисунок подобран автором.

— Найдешь куропаток — подавать голос! — обратился ко мне Рыжий.

— Ладно.

Я знал очень хорошо, что это условие всею своею тяжестью падает на одного меня и что если красный друг отыщет куропаток раньше, то перестреляет, сколько сможет, а голоса ни за какое благополучие не подаст. Я это хорошо знал и несколько раз покушался наказать приятеля и палить по куропаткам в одиночку, но традиции совместной охоты и общественное чувство всегда как-то нечаянно брало перевес над практическими соображениями и благоразумием.

Едва подошел я к болотцу, заросшему тальником и седою, жесткою травою, торчавшею словно усы одного моего знакомого майора, большого любителя коньяку и ералаша по четверти копейки, впрочем весьма почтенного человека, едва успел я сообразить, что болотце стоит исследования, как увидел, что моя Веда, сука, по-видимому, легавая, и имевшая, помимо великого ехидства, много положительных хороших качеств, делает мертвую стойку.

С треском поднялся выводок куропаток; одна легла под выстрелом, другие разбились в кустах. Я уселся в траву, уложил подле себя Веду и начал издавать дикие звуки:

— Рыжий! О-о-о! Рыжий!

Молчание.

— Красный! Го-го-го-го!

Молчание было мне ответом. Отдохнув несколько, я начал ту же музыку. И вот на горизонте показалась массивная фигура моего приятеля; освещаемая полуденным солнцем, ярко-красным пятном рисовалась его длинная борода на белом фоне охотничьего одеяния. Огромными шагами он направлялся в мою сторону. Я перестал вопить.

— Куропатки?

— Они!

— Где?

— Здесь.

Рыжий еще хотел спросить что-то, но Амур уже стоял у куста. Мой друг отправился к своей собаке. Пиль! Куропатка вылетела; прыжок со стороны Амура и, схваченная на лету, она бережно была им доставлена своему хозяину.

— Молодец, Амур! Старайся и впредь также!

Больше, впрочем, с куропатками нам ничего не удалось поделать… собаки работали плохо и куропатки сверх всего этого забились в чащу непроходимую.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

Н. В., 1877 г.

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий