Многие профессионалы считают, что для осуществления эффективного самоловного промысла вес приманки должен быть около пятисот граммов. С учетом того, что часть приманки съедают птицы, мыши, соболя, а часть просто выветривает, ее приходится снимать, заносить в избушку и в тепле «подквашивать», а также добавлять новую. На весь промысловый сезон длительностью в четыре месяца необходимо около одного килограмма на одно орудия лова.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
А у Василия их насторожено двести пятьдесят штук. Несложно подсчитать, что за зиму он готовит четверть тонны «деликатесов» для соболя, что является основной головной болью для любого промысловика.
Он подправляет приманку лопаточкой, которая крепится на тонкий конец посоха, аккуратно счищает насыпавшийся за неделю снег, проверяет очеп, представляющий собой жердь длиной около четырех метров, которая крепится к дереву гвоздем или на рогульке на высоте примерно полутора метров над землей. К тонкому ее концу крепится цепочка от орудия лова.
Жердь пригибается к земле. В таком положении ее удерживает гвоздь без шляпки, вбитый в одну из стенок шалаша, на который одним из звеньев цепляется цепочка с орудием лова. Попавшийся зверек инстинктивно стремится выскочить из шалаша, сдергивает цепочку с гвоздя, и толстый конец жерди оказывается на земле, а соболь — вверху, где его не трогают ни птица, ни росомаха, ни мыши.
В третьей ловушке висел соболь, словно яркий золотистый шарфик, утерянный сказочной феей. Зверек попался левой передней лапой. После долгих и бесплодных попыток высвободиться, так и застыл, устало и удивленно склонив набок голову.
Каждый его златой волосок, пушинка выпрямились, расправились, стремясь как можно дольше сохранить тепло и жизнь своему неудачливому хозяину. Да так и застыли в таком положении, придавая меху необычную пышность, удивительную объемность, осязаемую шелковистость и неповторимость. Под лучами яркого солнца искрился и сиял каждый волосок в отдельности, в то же время приумножая и усиливая естественную красоту всего меха. Не зря его испокон веков величают царским.
В дальнейшем мне приходилось видеть в общей сложности не одну сотню тысяч соболиных шкурок: у охотников, на пушных базах, помогал готовить лоты на Международном Ленинградском пушном аукционе, принимал и сортировал сам, наблюдал в готовых изделиях — крашеных, тонированных, но никогда не встречал более эффектной «выставки» соболиного меха, чем это делает Природа в естественных условиях!
К вечеру мы сняли еще шесть соболей. Затем поднялись к вершине горы, где взяли с лабаза, изготовленного Василием в сентябре около добытого изюбря, по увесистому куску мяса. Тяжелая поняжка и так успела за долгий день оттянуть плечи, а теперь и совсем придавила меня к земле.
— Терпи. Избушка рядом! — подбодрил Василий.
Спуск пологий, но усталость и непомерный груз требовали большого напряжения и внимания.
На одном из крутых поворотов я не успел вовремя сгруппироваться, правая лыжа зацепилась за маленькую невзрачную пихточку, и со всего разгона упал в снег. Поняжка и ружье больно ударили по шее.
Лежал в сугробе вниз головой. Руки в глубоком снегу не находили опору. Ноги с перекрещенными лыжами где-то наверху. Снег в рукавицах, за шиворотом, на лице, в ушах. Он таял, и холодные струйки воды орошали мое тело.
С трудом высвободил из креплений сначала правую ногу, затем левую; сбросил поняжку и, побарахтавшись несколько минут, принял сначала горизонтальное положение, затем вертикальное.
В избушке
Еле передвигая лыжи, подъехал к зимовью, занесенному снегом по жестяную трубу, из которой с легким гудением вырывались клубы густого дыма вперемежку с быстро гаснущими искрами.
В избушке было холодно — за долгое отсутствие хозяина стены, пол и потолок промерзли насквозь. От раскаленной докрасна жестяной печи волнами шел горячий воздух. Через несколько минут стало тепло и по-домашнему уютно. В эмалированном чайнике закипела вода. Мы сели к столу.
Я осмотрелся. Просторная высокая избушка срублена из толстых, аккуратно обработанных топором и тщательно подогнанных пихтовых бревен. Пол и потолок изготовлены из расколотых вдоль и проструганных ручным рубанком кедровых бревен.
Напротив двери — неширокий длинный стол, по бокам вдоль стен — нары, застеленные изюбриными шкурами, сверху подушки и шерстяные одеяла. Около печи — еще один маленький стол, используемый как кухонный. На стенах — полки с чистой посудой: в кастрюлях уложены тарелки и чашки, закрытые от мышей крышками, кружки перевернуты дном вверх. На стене висят две сковороды, поварешка, кухонное полотенце.
В самом углу, около двери, — небольшой рукомойник. На полке рядом — мыло, зубная щетка, зубной порошок, бритвенный прибор. Над рукомойником квадратное зеркальце. На «кухонном» столе двухведерный оцинкованный бачок с крышкой под питьевую воду.
Под потолком вдоль дальней от печки стены прибиты две длинные тонкие жердочки. На них разложено более трех десятков деревянных правилок на соболя разных размеров.
Везде чистота и порядок. Такое положение меня порадовало. У ответственного, аккуратного человека во всем порядок — в мыслях, в делах, в поступках, независимо от того, где он находится: среди себе подобных или в глухой тайге.
На следующий день мы проверили чуть более сотни ловушек: за неделю в них попало двенадцать соболей.
Обработка пушнины
За долгие годы промысла у Василия выработался свой неповторимый уклад таежной жизни и профессиональный подход к осуществлению различных «производственных» операций. Вернувшись вечером в избушку, он развешивал на заранее вбитые в стену гвозди замерзших соболей, топил печь, пил чай с пряниками и как был в легкой суконной куртке и ичигах, так и ложился спать на пару часов.
Отдохнув, ставил на печь вариться мясо и принимался за соболей. Как правило, все промысловики первичную обработку пушнины производят в избушках, что весьма непросто и хлопотно. Так вот, у Василия это было отработано словно по системе Тейлора, хотя, ясное дело, о великом американце он не имел ни малейшего представления.
Мне пришлось за свою жизнь более тридцати лет общаться с промысловыми охотниками непосредственно в тайге и вне ее. И никогда не встречал ничего подобного.
Все охотники производят разрезы на тушке соболя, белки или любого другого животного обыкновенным охотничьим ножом, у которого режущая часть начинается снизу от рукоятки и через полтора десятка сантиметров плавно переходит в закругленный носок. Чтобы сделать разрез, приходится развернуть нож вверх острием и начинать разрез от пятки задней ноги зверька через анальное отверстие к противоположной пятке.
При этом носок ножа, как бы ни старался человек, довольно глубоко разрезает не только тонкую шкурку, но и глубоко вспарывает мягкие ткани, которые весьма долго приходится отделять от мездры. Обычно носок ножа натыкается на густой пух, препятствующий свободному движению, отчего нож или выходит наружу, или врезается глубоко в мышцы, а еще хуже — рвет тонкую шкурку. После того, как она высохнет, отчетливо видны неровности и выхваты, отчего теряется товарный вид и снижается качество.
Я сразу обратил внимание на то, что Василий работал маленьким складным ножом, у которого полностью спилена режущая часть и превращена в обушок. А обушок заточен в режущую. Надрез делается таким образом: обушок снизу скользит по мягким тканям, словно лыжа; режущая часть вверху беспрепятственно производит разрез кожи по намеченной линии, не нарушая цельности мягких тканей зверька.
Василий взялся готовить ужин, а я принялся за соболей. Чтобы снять шкурку с одного зверька, обезжирить ее и «посадить» на правилку, мне потребовалось не менее получаса.
Посадка шкурок соболей Тувинского и Алтайского кряжей производится в соотношении один к четырем, то есть четыре ширины укладываются в одну длину шкурки. В этих целях «парную» шкурку «подсаживают» на правилке мездрой наружу, как бы сжимают ее в гармошку и высушивают.
Опытный охотник изредка поглядывал на мою работу, но до поры до времени помалкивал…
Геннадий Лапсин
Этот рассказ был опубликован в ноябрьском номере нашей газеты «Алтайский охотник и рыболов» в 2008 году.
