Действительно, стрельба была нелегкая. В сплошном море бурьянов почти не было прогалин и полянок, зато они, сетью изрезывались тысячами извилистых троп, пробитых зайцами в густом перекати-поле. Едва слышался шорох взбудившегося зверка, как он уже исчезал за поворотом одной из тропок, мелькал у другого и исчезал снова. Только уши виднелись то там, то сям, указывая направление его извилистой, но тем не менее быстрой скачки. Все это были, конечно, некоторого рода оправдания, — но позор оставался позором…
ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
Охотничье Эльдорадо
Повалявшись часок-другой под тенью дырявого брезента, мы разошлись снова. Товарищи мои добили до полусотни, я же, делая над собою нечеловеческие усилия, чтобы не горячиться и стрелять только тех зайцев, которые держались более или менее прямого направления, с трех выстрелов сильно ранил двух косых, не попавших, однако, в мою тощую сумку. Третий же, отбежав шагов сто, сел на задние лапки, с очевидным намерением посмеяться надо мною (мне показалось даже, что он оскалил зубы) — и был таков…
Это был мой первый дебют. До второго, более удачного, мне пришлось ждать чуть не целый год. Поохотившись еще раз пять на зайцев, с теми же товарищами, и при тех же приблизительно условиях, но несколько удачнее, я неожиданно был вызван семейными обстоятельствами домой, в местечко Судак, где и пробыл всю зиму, весну и часть лета.
Для читателя безынтересно то, что я делал, в этот бесплодный для охоты промежуток времени, в Судаке, поэтому я прохожу его молчанием и останавливаюсь на происходившем в мое отсутствие в окрестностях Керчи.
Зайцев истребляли массами, стреляли десятками, травили сотнями простыми дворняжками, ловили в тенета тысячами. Да, господа, в тенета, в степи, в бурьянах, покрывавших эти заброшенные степи, как непроходимый девственный лес!
Обыкновенно партия поселян, человек в десять, большею частью степных татар из соседних к городу деревень, раскинув и укрепив на подпорках, стоймя, невысокую, аршина в полтора (около метра. — Прим. редакции), сеть домашнего приготовления, длиною саженей в пятьдесят (свыше 100 метров. — Прим. редакции) и, оставив двух человек с палками по одну сторону этих импровизированных тенет, заходили с противоположной стороны и начинали гон.
Зайцы опрометью бросались спасаться. Большая часть из них, конечно, проскакивала мимо сети, и только менее счастливые попадались в ее петли, где и были нещадно побиваемы палками. Каждый такой загон давал до десятка зайцев, а иногда, и более. Таким образом истреблялась масса, не в меру расплодившихся косых обитателей степей Керченского полуострова.
Чтобы дать понятие о невероятном их количестве, достаточно сказать, что некий господин Эйзеле, по ремеслу седельник и обойщик, бывший переводчиком при английском отряде, занимавшем Керчь, и открывший там, по уходе неприятеля, седельную мастерскую, малый расторопный и бывалый, стал скупать заячьи шкурки и отправлять их на шляпные фабрики в Париж, Марсель и Лион. Эта коммерция положила основание его благосостоянию, так как, в течение одного года, он успел скупить и перепродать таким образом двадцать пять тысяч заячьих шубок…
С четвероногим помощником
Зайцев истребляли не одни охотники и промышленники: их били во множестве степные орлы, ловили деревенские и чабанские собаки, истребляли лисицы. Последних расплодилось такое множество, что не редкость была, отправившись с легавою за куропатками, принести домой лисицу, а то и пару.
Такой случай выпал однажды и на мою долю с товарищем Яворским. Стояла зима. Выпал первый снег, явилось желание потоптать его, а предлогом — проводить залежавшихся собак. Не отойдя и полуверсты от городской заставы, мы вслед за собаками, перескочившими в виноградный сад через каменную высокую ограду, стали карабкаться на нее, пустив в ход, кроме конечностей, колени и локти.
Взобрались, видим: наши псы, — мой незабвенный, неизменный Том, и сестра его, Норма, — стоят в небывало картинной стойке над кустом виноградника, заваленным пушистым снегом. Мы переглянулись, мгновенно сползли со стены и сделали друг другу знак: правому — стрелять направо, левому — налево. «Пиль!». Раздаются два выстрела.
— Контракт нарушен, Яворский! Вы стреляли по моей лисице!
— Нет, это моя, Ваша вон — в снегу налево. Оказалось, что мы почти одновременно положили двух лисиц, а третья, пользуясь нашим спором, уходила без выстрела. Это был целый выводок, и такие случаи бывали не раз с другими охотниками, даже и летом.
Куропаток развелось тоже не менее зайцев, хотя отыскивать их и следить за разлетевшимся выводком в беспредельном море бурьянов — было гораздо труднее.
Тут надо было добрую испытанную собаку, и тут-то показал себя мой незабвенный Томушка, только что вышедший из щенячьего возраста. Не могу отказать себе в удовольствии вызвать его милую тень. Тома я выменял четырехмесячным щенком у Яворского, о котором я упоминал выше, за складной нож с вилкой и ложкой, в отделке из польского серебра.
Воспитание и дрессировка пса
Собака эта происходила от чистокровной английской черно-подпалой суки-пойнтера и от неизвестного отца; но несомненно, что в жилы его попала не одна капля крови хорошего гончака. Это удостоверяла его грубоватая шерсть, железные ноги, совершенная нечувствительность к телесным наказаниям и, более всего, непобедимая наклонность гонять по зайцу, даже голосом. В остальном, как по безукоризненному по чистоте складу всех частей тела, так и по внутренним качествам, он был идеальной собакой.
Воспитание его я начал с того, что поместил его в одной комнате с живой и плохо еще прирученной куропаткой. Тут же помещался и я, когда бывал дома, а дома я бывал только в часы еды и спанья, и тут же, в промежутках посвящал несколько минут воспитанию своих сожителей. Тому при этом запрещалось пачкать в комнате и рвать мою подушку, одеяло, платье, сапоги и прочее.
О том же, что он может задушить куропатку, мне и в голову не приходило, да к счастью не приходило и ему, так как в долгие часы моего отсутствия из квартиры, он, то стоя, то лежа, делал над нею бесконечные стойки, а когда она меняла место, медленно, шаг за шагом, как тень, следовал за нею в новый угол, и опять стоял или лежал в почтительном от нее отдалении. В таком положении я заставал его обыкновенно, возвращаясь домой из гостей или со службы.
Только поздно вечером находил я его мирно спящим на моей подушке, которую он тогда уступал мне, чтобы перебраться ко мне в ноги. Ни поноске, ни «тубо» я его не учил, но он как-то сам стал таскать и подавать мне все, что валялось в комнате, а в шесть месяцев уже хорошо различал слова: шапку, палку, туфли, сапоги, и приносил мне с великою радостью именно ту из этих вещей, которую я требовал.
Так стояло дело дрессировки Тома до отъезда моего в Судак, когда я, выехав неожиданно ночью, покинул его, вместе с куропаткой, на произвол судьбы и моей квартирной хозяйки. И та, и другая мало заботились о моих сиротах, вследствие чего куропатка вскоре сбежала, а Том разгуливал по улицам, набережным и пристаням, и лишь изредка заходил домой пообедать и, еще реже, ночевать.
В это время он был два раза украден и увезен на суда, стоявшие на рейде. В первый раз его случайно отыскал там его прежний хозяин Яворский и отобрал, а во второй, как мне рассказывали, Том сам спрыгнул с барки в воду, когда его везли, доплыл до берега и явился, весь мокрый, с обрывком веревки на шее, домой.
Эти немногие, пришедшие мне теперь на память проделки моего дикаря, уже указывали несомненно на недюжинный собачий ум. Когда же он познакомился с ружьем и дичью, то положительно стал моим учителем в деле охоты. При огромном верхнем чутье и природной мертвой стойке, он понял охоту с первого выхода в степь.
Утром он был еще дурак-дураком, носился зря по степи, гонялся за ласточками и бабочками, а в вечернее поле того же дня я уже убил из-под него десяток куропаток и нескольких зайцев. Первых он мне подал так же аккуратно и вежливо, как подавал в комнате шапку и сапоги, а зайцев приволок, схватив за шею или за ногу.
Лев Зотов, 1884 г.
