Продолжение. Начало здесь.
И вот минул год. Обалденная рыбалка на Саре распалила наше воображение, и мы с Виктором постоянно грезили о повторном походе на бесподобное озеро. Подошло время отпусков, а оно у нас неизменно: конец августа — начало сентября. Куда ехать? Конечно, на Сару!
Итак, мы двигаем на заветное озеро впятером. Переход по визиру пугает, но не настолько, чтобы изменить намеченный маршрут.
До озера добирались без особых приключений, если не считать небольшой неприятности, случившейся с брательником: натер ногу и разболелась голова, видимо, от перенапряга. Ребята, нагруженные сверх меры, по моему настоянию, ушли вперед, благо до озера оставалось меньше двух километров, я же, видя аховое состояние Юрия, предложил двигаться поэтапно: он с моим ружьем и связкой телескопических удилищ в чехлах потихоньку «хромает» вслед за мужиками, а я с рюкзаками, перетаскивая их поочередно, тащусь следом. Но вскоре, разгрузившись у озера, вернулись парни, подхватили рюкзаки, и мои «поэтапные» мучения, едва начавшись, закончились.
Тропка, ведущая к артельской избе, и сама изба почти по самую крышу заросли густой крапивой и иван-чаем, что свидетельствовало: на озере за истекший год никто не появлялся. Надев рукавицы и вооружившись топориками, принялись выкорчевывать заросли дурной травы, затем нарубили дров и растопили печь в избе, в которой стоял тяжелый дух сырости и затхлости.
Печь, сложенная из плиточника и обложенная крупными окатышами, топилась по-черному. Дым клубами плавал под потолком, сквозняком его тянуло в открытые окна и двери. Он не опускался до пола, можно было сидеть на корточках или даже развалиться на лежанке. Лежишь, раскинув руки, а чуть выше носа, как облака на небе, плывут бело-серые волны дыма и… ни одного комарика. За пределами же избы от них нет спасенья, и, если не намазаться антикомарином, измордуют в кровь.
В избушке
Кстати, все охотничьи и рыбацкие избушки (во всяком случае те, в каких мне приходилось останавливаться) топились по-черному. Дело не в том, что в таежных условиях сложно класть печи с дымоходом, дело совсем в другом: дым — самое эффективное средство в борьбе с плесенью и всевозможными грибками, пожирающими древесину. Дерево, пропитанное копотью, менее подвержено гниению, даже при обильной влажности. Вот почему в старину все деревенские бани топились по-черному, за счет чего и спасались от преждевременного гниения.
К тому же в охотничью избушку в летне-осеннее время после протопленной печи летучие кровососы залетать остерегаются — запах дыма для них смерти подобен.
Еще при первом посещении Сары изба поразила своей просторностью, в ней могли без проблем разместиться до десяти человек. Сразу за печью, что возвышалась рядом с входной дверью, вдоль левой стены в полуметре от пола на чурбаках «простиралась» широкая лежанка, на которой свободно можно было спать впятером.
Пойдя в избу, ее сразу же облюбовали Авилов с Ляминым и Юрий с другом Борисом. Меня на просторную лежанку не пустили, показали на менее комфортные нары вдоль противоположной стены. По существу это была широкая длинная лавка, на которой можно улечься вдвоем, но только ногами или головами друг к другу. Не очень вольготно, зато никто спросонья не двинет локтем в бок и не стянет под утро с тебя одеяло, когда в избе становится свежо.
Как бы извиняясь, Авилов бросил:
— Нe сердись, Максимыч, но ты иногда так храпишь… Вот там и храпи себе на здоровье, и нам спать мешать не будешь.
Я молча сгреб свой спальник и бросил на лавку, хотел обидеться, но передумал: правда есть правда, и на нее обижаться не стоит.
По-быстрому распаковав рюкзаки и почти на ходу дожевывая бутерброды, парни заспешили на озеро: не терпелось забросить снасти и узнать, каков нынче клев. Юрий с Борисом, зафрахтовав плот, расчехлили телескопические удилища и вскоре заякорились и заливчике, чуть в стороне от избы. Принялись ловить живцов и что-нибудь покрупнее на вечернюю уху.
Обустройство стоянки
Виктор с Ляминым, вычерпав из утлой лодчонки воду и наспех подконопатив борта, а заодно подтянув крепления страхующего треугольника, настроились на жерлицы. Мне же без зазрения совести порекомендовали закончить обустройство нашей стоянки и заняться приготовлением ужина:
— Дядя Вова, рыбак ты не такой уж заядлый, поэтому займись лучше хозяйством. Нарви свежей травы на подстилку под спальники, дровишек для костра заготовь, картошку для ухи почисть. Через часок-полтора запали костер, а мы скоро со свеженькой рыбкой подгребем. Уху будем варить.
Опять я крайний… Но артачиться не стал, взял топор и углубился в лес заготавливать дрова, заодно нарубить веток можжевельника для веника, чтобы подмести пол в избе и площадку кострища, а также навести порядок у летнего столика и вокруг рыбацкого дома, где пустых консервных банок и другого хламья накопилось до чертовой матери.
День был на исходе. Провозившись с обустройством, не заметил, как солнце расплавило вершины далеких деревьев и начало сползать за горизонт.
Первыми приплыли Виктор с Ляминым. Я помог им выбраться из лодки и вытянуть ее повыше на пологий берег.
— Ну как? — с любопытством заглядываю я через борт.
— Хреново, — сплевывает Лямин.
— Не то слово, — подхватывает Виктор, — не пойму, что случилось с озером? Куда подевалась щука? Неужели ушла? Практически никакого клева…
На дне лодки в набравшейся мутной воде моталось с десяток снулых щук-недомерков, граммов по семьсот-восемьсот (Авилов обзывает их почему-то щупаками) и пара средних окушков. Не густо!
— Может, к смене погоды такое затишье в клеве? — высказываю я предположение.
— Ты еще скажи, что щука зубы меняет, — ехидничает Виктор.
— А что? И такое может быть. У Сабанеева, если читал, написано: если щука ушла в траву и прекратила охотиться — значит у нее смена зубов, — начинаю я цитировать знаменитого писателя-натуралиста.
Лямин поглядывает то на меня, то на Авилова и скептически лыбится, слушая наше словоблудие.
Подчалили Юрий с Борисом. В их садках улов побогаче — почти ведро плотвы и окушков. Среди них есть несколько экземпляров покрупнее: подъязки, подлещики, густера, красноперки.
«Шестерная» уха
Через час, когда на потемневшем небе заподмигивали первые бледные звездочки, на костре в закопченном эмалированном ведре забулькала наваристая уха. Большой спец по ее приготовлению дядя Витя, прежде чем приступить к делу, долго шарил в садке друзей-удильщиков, скрупулезно сортировал их улов и интриговал нас:
— Мужики, сегодня я вам «шестерную» уху сварганю. Жаль, нет стерлядки или, на худой конец, десятка ершей — «семерная» бы получилась…
— По-моему, ты, дядя Витя, гонишь… «шестерная», «семерная»… Еще скажи — «десятерная», — встреваю я в его разглагольствования и пытаюсь подначить друга, — какая разница, сколько в уху пойдет пород рыб? Шесть или семь? Уха — она ухой и останется.
— Не скажи, дядя Вова. К примеру, уха из плотвы, окуня и щуки — один аромат. Из леща, язя и щуки — другой, а соедини их имеете — третий. И совсем другой навар и аромат будет, если к ним добавить стерлядку или ершей… Голова закружится, и язык проглотишь!.. Самая ходовая, исконно русская уха — тройная. Я же предпочитаю из максимального числа рыбьей родословии.
И вот аромат уже щекочет ноздри, вызывая обильную слюну, которую не успеваем сглатывать. Мы вожделенно поглядываем на ведро, облизываемое жарким пламенем, и ждем не дождемся, когда же наш шеф-повар закончит колдовать у костра. Уже приготовлена посуда на столике, горкой нарезан хлеб, расставлены кружки и, наверно, на пятый раз протерты о полы курток походные деревянные ложки, роспись на которых от долгого использования порядком поистерлась, но тем они и дороги, что служат нам не первый год и незаменимы при еде пищи, только что снятой с пылу-жару.
Наконец ведро водружено на чурбак рядом со столиком, и Виктор принимается торжественно разливать черпаком уху по чашкам, а я с не меньшим пафосом «разбулькиваю» положенные пятьдесят граммов по кружкам. Юрий тут же предлагает тост:
— Дай нам Бог наслаждаться ароматной ухой Виктора Викторовича в таежных условиях еще как минимум двадцать лет подряд.
— Хороший тост, — подхватывает Лямин, — и у меня маленькое дополнение. Не дай Бог последняя!
Мы хором под бряканье кружек:
— Не дай Бог последняя, и многие лета.
Керосиновая лампа на середине столика тускло отгоняет темноту вокруг, еле освещая наши склоненные над мисками головы и мелькающие ложки в руках. Слышатся сопение, сладострастное чавканье. Мы обжигаемся, с шумом втягивая ароматную жижу через полураскрытые губы, и жмуримся от блаженства. То и дело раздаются возгласы типа:
— Мама родная, какая вкуснятина…
— Мужики, я сейчас язык проглочу…
— Ну Виктор, ну волшебник…
— Шеф, можно еще добавки?
— И мне со дна, погуще…
То и дело кто-то вскакивает из-за столика, бросается к ведру с миской, черпает пару поварешек юшки и продолжает смаковать знатное блюдо, которое обожает, если сделать опрос, чуть ли не половина человечества на земле, особенно мужское население при выезде на природу.
Сахар для «скусу»
Ведро пустеет буквально через двадцать минут. С не меньшим рвением принимаемся за рыбу, которую дядя Витя, сварив в самом начале, выловил в отдельный котелок.
Отдуваясь от перенасыщения, я выбираюсь из-за столика и, кряхтя, валюсь на лапник недалеко от костра. Один за другим следуют моему примеру сотрапезники.
— Спасибо огромное, дядя Витя, — сыто икая и вытирая пот со лба, поворачиваюсь я к другу. — Я склоняю голову перед твоим поварским талантом.
— На здоровье. Я рад, что уха вам понравилась. Но постойте, вы чего развалились, а посуду мыть кто за вас будет?
— Не гони лошадей, дай отдышаться…
Я продолжаю льстить другу:
— Да, уха у тебя отменная получается. От кого опыт перенял?
— От деда. Вот уж заядлый рыбак был…
— А скажи, друг, — перебиваю я его, — а зачем ты в уху вылил стопку водки и бросил несколько кусочков рафинада?
— Узрел глазастый. Ты фильм «Поднятая целина» видел?
— Ну видел.
А как там на полевом стане дед Щукарь гутарил? — Виктор на несколько секунд делает паузу. — Правильно: «Для скусу, — говорил он. — Для скусу». Вот и я стопочку и сахарок в уху добавляю для скусу. Одни добавляют полстакана пшена, другие — мелко накрошенную морковь, а я предпочитаю дедовский рецепт: комковой сахар и толику водочки да хорошую приправу, где главенствующее место занимают перец, лучок и укроп, и, конечно, по возможности — в зеленом виде.
«Надо взять на вооружение», — отмечаю я мысленно и прячу дяди Витин рецепт не в дальние закоулки памяти, а чуть поближе на полочку, потому как пользоваться им придется частенько и дома, и в полевых условиях.
Сегодня я дежурный по стану и шеф-повар на кухне. Последняя представляет собой хорошо вытоптанную площадку недалеко от избы с кострищем посередине и рогатулинами, вбитыми в землю по краям костра, с перекладиной для котелков и чайников. Рядом столовая — дощатый столик на четырех столбиках, врытых в землю, вокруг такие же скамейки. На столике горкой вымытая в озере посуда и некоторые продукты в пакетах.
Рыбалка
Юрий с Борисом уже отчалили на своем плоту на излюбленное и прикормленное место в соседнем заливчике. За три дня, что рыбачат на удочку, в избе под потолком уже натянуто столько снисок с вялящейся рыбьей мелочовкой, что нам приходится ходить в полусогнутом состоянии, то и дело задевая головами рыбьи хвосты и чертыхаясь. Не меньше снисок на чердаке.
— Куда вам столько? — ворчит Авилов.
— У нас в Питере столько друзей. В пивбаре не успеешь достать из пакета рыбешку, подлетают: «Угости».
— Некоторые сниски уже подсохли. Можно снимать, — напоминаю я.
— Завтра заменим. Эти — на чердак, с чердака — в мешок.
Авилов с Ляминым перебирают сети, готовят их к установке.
— Где ставить собираетесь? — интересуюсь я.
— У острова, — бросает Виктор, — Я там такой омут нашел. Метров десять глубиной. Думаю, весь крупняк там отдыхает.
— Поставьте мою новую ряжовку.
— Обязательно. Я ее уже приготовил.
Вы лодку проконопатьте: во все швы хлещет. И крепление катамаранное разболталось, еле держится. Нужно срочно отремонтировать.
— Сделаем.
— А лучше на резинке плыть. Безопаснее.
— Да ну ее! Подтравливает где-то, часто подкачивать приходится. Да и сети ставить неудобно: крутится, как хорошая баба задом.
Мужики укладывают сети в лодку, а я закидываю за спину ружье: все продукты к обеду подготовлены, сварить недолго, можно и пробежаться по ближайшим буграм, погонять рябчиков. Повезет — может, глухаришка выпорхнет.
Огибаю по еле приметной тропочке залив, где на плоту рыбачат братан с другом, взбираюсь на крутой бугор. Огромные сосны и ели здесь не так густы, и передо мною, как на ладони, почти все озеро, во всяком случае, эта сторона, где стоит наша изба.
Присев под кряжистой в два обхвата старой сосной на мягкую многолетнюю подстилку из опавшей хвои и откинувшись спиной к темно-коричневому бугристому стволу, я вытягиваю ноги, которые утопают в густом беломошнике, и наслаждаюсь умиротворяющим покоем, ощутимо исходящим от окружающей природы. Каким-то приятным теплом отдает в спину от ствола сосны, отчего благодатная нега растекается по всему телу, и такое ощущение, будто тебя, укачивая, уносят в неведомую даль теплые волны. Благодать. Это, конечно, все фантазии моей разомлевшей души, но все равно очень приятно сидеть вот так, расслабившись, ни о чем не думая и не терзаясь о бренности мира, сидеть и наслаждаться единением с природой, почти физически ощущая себя ее неотъемлемой частичкой.
Я с интересом наблюдаю за происходящим на озере, за Юрием и его другом, сидящими на скамеечке плота спиной друг к другу и забрасывающими удочки по обеим сторонам плота. Через короткие промежутки времени кто-то из них подсекает, и тогда видно, как на солнце трепещет серебром пойманная рыбешка. Парни вполголоса о чем-то разговаривают между собой, но разобрать невозможно — далековато.
Не помню, то ли где-то читал (возможно, даже у Виталия Бианки), то ли слышал от кого-то из бывалых охотников об одной странности в повадках медведя: будто бы он страсть как любит подглядывать за человеком. Найдет вблизи от пасеки или стана рыбаков и охотников какое-нибудь укромное место повыше, схоронится, лежит и наблюдает: что делают люди, каким таким интересным делом заняты? Будто что-то перенять хочет. День пролежит, не шелохнется. Бывает, и назавтра заляжет. Любопытный зверюга.
ЧП на воде
Вот и я, как тот мишка косолапый, сижу, наблюдаю и вижу, как к острову на лодке-мотыльке (с высоты моего бугра схожесть катамаранного устройства с распластанным на воде мотыльком поразительна) плывут дядя Витя с Ляминым. Лямин — грузный мужик, под сто кило — сидит на веслах ближе к носу лодки, Авилов — на корме с рулевым веслом. Напротив узкой оконечности острова они останавливаются и начинают меняться местами. Видно, как лодчонка в катамаранном треугольнике ходит ходуном, заваливаясь то на один, то на другой борт. Я замираю: «Что они делают? Сейчас же кувыркнутся… Нашли время меняться местами…» Хочу заорать, предостеречь об опасности, но… поздно. Что- то с глухим треском, слышным даже у меня на бугре, лопается на катамаранном креплении, и Виктор бултыхается в воду. Я вскакиваю, онемело раскрываю и закрываю рот в попытке закричать, позвать на помощь Юрку с Борисом и не могу: в горле — ком, будто кто кляп загнал.
«Мать твою… — проносится в голове, — он же в болотниках и телогрейке… они через минуту, как гири, на дно потянут».
Лодка, накренившись, резко осела на корму, где, раскорячившись в неестественной позе, сидит Лямин, вцепившись в борта. Рядом с лодкой выныривает Авилов, барахтается, но до борта дотянуться не может. И тут я начинаю орать во всю глотку, истерично, пересыпая слова непотребным матом:
— Сашка, в душу… твою мать… помоги ему! Прыгай в воду! Прыгай в воду, падла!..
— Я не умею плавать, — доносится до меня жалобно.
— Прыгай, гад! Держись одной рукой за борт, второй помоги ему дотянуться до лодки! Дай ему руку, трус долбаный!.. Юрий! Борис! Плывите к острову!
Я срываюсь с места. В последний момент боковым зрением замечаю: Авилов вдруг делает рывок в сторону и, тяжело шлепая руками по воде, начинает вразмашку плыть к острову, до берега которого не меньше тридцати метров.
«Плыви, плыви… Дай Бог тебе силы», — как заклинание, шепчу я, мчась к избе.
Не помню, как я подлетел к стоянке, как столкнул с берега слабо накаченную резиновую лодку и, автоматически кинув в нее насос-лягушку, принялся остервенело грести к острову.
Подплываю. Виктор мокрый и обессиленный сидит на прибрежных камнях, лицо иссиня-бледное. Его колотит, видимо, не столько от холода, сколько от перенесенного шока. Лямин, все так же раскорячившись в нелепой позе, на полузатопленной, накренившейся лодке пытается грести руками, по сантиметру толкая ее к берегу.
Я бухаюсь на камни рядом с другом. Запыхавшись, хриплю:
— Я же просил, убеждал плыть на резинке…
— Все нормально, дядя Вова. Не кипятись. Чего теперь руками размахивать… Я вот сижу и не могу сообразить, как я сумел выпутаться из сетей под водой, которые вместе со мной выпали из лодки и переплели ноги?.. — кисло улыбается Авилов.
— Е-е-е мо-о-е, — холодею я от услышанного. — Так ты еще и с сетями навернулся?..
— Прости, и твоя новая ряжовка на дне.
— Да хрен с ней, с ряжовкой. Достанем. Главное, ты выплыл…
— Не достать. Глубина под десять метров.
— Кошкой на бечевке зацепим…
— Слушай, Максимыч, а у нас выпить есть?
— Есть. Я фляжку заначил.
— Это хорошо. Как-никак второй день рождения.
— Тебе надо переодеться в сухое. Сейчас подкачаю лодку, и рванем к избе.
Из-за мыса показываются на плоту Юрий с Борисом.
— Что случилось?
— Плывите сюда. Помогите Лямину добраться до избы, — машу я друзьям рукой.
Уже у костра, когда страсти немного улеглись, я спрашиваю у раскрасневшегося и разомлевшего Авилова:
— Скажи, ну на какой черт вы стали меняться местами? Согласись, что это и явилось причиной твоего купания.
— Ты меня уже достал, дядя Вова. Я тебе в который раз повторяю. В том месте мы решили поставить пару сетей. Лямин и говорит: ты спец по этим делам, вот и займись установкой. Давай меняться местами. Ну и… поменялись, — Виктор уже без осуждения смотрит на сослуживца по колонии и просит: — Все, мужики, хватит разборок. Все позади, и все хорошо, что хорошо кончается. Забудем, а то до мордобоя дойдем.
Домой
А на другой день из поселка пришел нарочный, принес телефонограмму Авилову, в которой сообщалось о критическом состоянии здоровья отца в Курске. Надо сниматься.
С таким радужным настроением мы собирались и ехали на это озеро, и вот так неудачно, почти трагически она заканчивается. Посоветовавшись, решили: уходит Виктор, а мы остаемся еще на недельку, жалко бросать: только-только начался жор щуки и заметно увеличились уловы при проверке сетей. Но в последний момент вдруг засобирался и Лямин, сославшись, что много дел в колонии и надо выходить на службу. Ушел с Виктором.
И как-то опустело на Саре. Стало скучновато без Авиловских полушутливых-полусерьезных подначек и подковырок. Я перебрался с опостылевшей лавки на общую лежанку и вплотную занялся засолкой и копчением пойманной рыбы. Под коптильню была приспособлена сорокаведерная металлическая бочка из-под горючки. Ее мы установили на примитивную печурку, сложенную из камней, в которой постоянно поддерживался не очень жаркий огонь. Внутри на дно бочки укладывался слой щепы из ольхи, в изобилии растущей по берегам всех речек и озер. От нагрева днища щепа обугливалась, наполняя бочку клубами ароматного дыма. Почищенная и подсоленная рыба подвешивалась к проволочной решетке, сплетенной чуть больше диаметра верхнего края бочки. Тушки рыбы размещались не очень густо, чтобы не соприкасались между собой, и вся сниска опускалась внутрь бочки. Решетка закрывалась сверху плотной мешковиной, можно в два-три слоя, чтобы дым не улетучивался сразу и как можно дольше находился в бочке.
Через несколько часов копчения рыба готова — пожалуйте кушать. Вкуснятина отменная.
За неделю мы накоптили щук, лещей, подъязков и крупной сороги почти полста килограммов, сколько-то съели на месте, а остальное еле дотащили втроем по визиру до лежневки, оттуда нас забрала служебная машина. Плюсом к тому — мешок вяленой мелочовки, которую наловили Юрий с Борисом. Он был хотя и не такой тяжелый, но весьма габаритный. В общем, две ходки делать пришлось. Только к вечеру и дотащились.
Попытался я заякорить самодельной кошкой утопленные сети, но бесполезно: то ли место не угадал, то ли кошка оказалась никудышной, но снасти так и остались на дне озера. И охота в ту поездку не удалась. Были добычей только пара рябчиков и одна утка. Правда, почти носом к носу столкнулся с рысью.
Ветер в тот день был порядочный. Лес шумел тревожно, и на душе было как-то неспокойно. По озеру гуляла волна, и ребята сидели в избе, резались в карты. Я решил сходить на соседнее небольшое озеро, где накануне спугнул табунок свиязей. Авось, повезет и сегодня. Не повезло. Облазил все мочажины — пусто.
Встреча с рысью
Возвращаясь, задумался. И будто кто слегка в грудь толкнул — остановись. Замер, оглядываюсь по сторонам. Никого. Только гул вершин. А на душе такое ощущение, будто кто-то пристально смотрит на меня, аж между лопаток мурашки забегали. Поднимаю глаза и встречаюсь с холодными желтыми глазами дикой кошки. С двадцати шагов она показалась мне огромной. Распластавшись на нижнем суку кряжистой сосны, что навис над самой тропкой, рысь буквально слилась с окружающей растительностью. На фоне желтеющих листьев, зеленой хвои, седого мха и темно-коричневых ветвей ее пятнистый мех составлял единое целое с их окраской.
Только на какой-то миг мы встретились глазами, и она поняла, что обнаружена. Пятнистой молнией метнулась сверху в заросли можжевельника и бесшумно исчезла. Я даже пальцем не успел пошевелить в момент ее прыжка. Забыл и о ружье, и обо всем на свете, и, если честно, меня в тот миг парализовал страх.
Я читал и слышал о методах охоты рыси на более крупную дичь, превышающую в несколько раз ее вес и рост. Бросившись с дерева, она в пять секунд перегрызает горло лосю и оленю.
Не менее получаса я сидел на стволе поваленного дерева у той разлапистой сосны, пока не прекратилась дрожь в ногах. Я и ребятам не рассказал о встрече с таежной хищницей только потому, что было стыдно признаваться, как тогда перетрусил…
Вторая родина
Через неделю после возвращения в Североонежск позвонил из Курска Виктор Авилов, рассказал о своем горе — умер отец, мать осталась одна, и он вынужден взять перевод в родной город, но тут же заверил, что ежегодно во время отпуска все равно будет приезжать на рыбалку в северный таежный край, ставший его второй родиной, где он родился во второй раз…
Владимир Неунывахин
