Дед Делицин сидел на сосновом чурбаке во дворе своего старого дома. Плоское, покрытое глубокими морщинами лицо эвенка отливало бронзой загара. Редкие седые волосенки торчали на его давно не знавшем бритвы подбородке. В глубине двора, притулившись у покосившегося забора, лежал, разомлевший на солнце, входящий в пору собачьей старости, дедов охотничий пес Бобка.
Дед Делицин
Эвенк дремал. Благо днем комарье улеглось. Глаза старика прищурены, рот полуоткрыт. В полудреме вспоминал съезд Советов Западносибирского края в Новосибирске, куда он ездил на оленях за семьсот километров.
Много тогда приехало охотников и рыбаков из западносибирской тайги, все в шкурах и во вшах, депутатами назывались. Собрали в большом красивом зале. Дух у северян от красоты захватывало — такого никогда и во сне не видали. Отогрелись, разомлели. Вши тепло тоже очень любят — и зачесались рыбаки-охотники.
Председатель краевого исполкома дал команду — всех депутатов-северян отвезли в баню, а когда они помылись, в раздевалке их ждало чистое белье и новые, не дорогие, но вполне приличные костюмы. Родные одежды увезли на дезинфекцию, обещали вернуть в последний день съезда.
Постепенно восторг аборигенов сменился скукой — многое из того, о чем говорили с трибуны, было непонятно, а иногда и дико. Однако соглашались, поднимали руку — голосовали. Всем очень хотелось домой в тайгу — время было промысловое: черканы стояли не проверенные, женам одним управляться с оленями тяжело.
На третий день один депутат эвенк исчез. Подключили милицию. Разобрались быстро: он забрал свою одежду, купил в магазине лыжи, ушел домой пешком. В президиуме паника, в зале спокойствие и немного зависти — хорошо ему. Однако у костра сегодня ночевать будет, а через десять-пятнадцать ночевок и до стойбища дойдет.
…Во сне затявкал Бобка. Старик встрепенулся. Покурил трубку. Он не любил вспоминать прошлое: слишком тяжела была его жизнь после того съезда — выбрали председателем сельского Совета. В ту пору был он молодым и сильным охотником, которого признавала вся молодежь округи и уважали старики. А округа была огромной: на многие сотни километров вокруг простиралась тайга с ее неисчислимыми болотами, озерами, реками, по берегам которых стояли небольшие деревеньки селькупов.
А эвенки кочевали семьями вместе со своими оленями. Где корм, там и олени, а где олени — там и эвенки. У каждого рода свои угодья. У каждой семьи своя дорога в тайге. Всех нужно было обеспечить провизией, охотничьим припасом. Все это завозилось на оленях по охотничьим факториям, а проще — складам, на которых охотники сдавали пушнину, а взамен получали все необходимое для жизни и охоты в тайге. Детей нужно было отвезти на учебу в интернат, потом на каникулы домой в стойбище…
Расстояния — на аэроплане за час не долетишь. Ему хотелось просто жить, как все: охотиться, рыбачить, критиковать начальство, но партия сказала: «Надо». И он из года в год тянул свою руководящую лямку и даже обижался, когда райком, членом которого он был, заседал без него. А расстояние до райкома было такое же, как до интерната. Первым пошел учиться, а как иначе — председатель!
В стойбище построили дома. Эвенки загоняли летом в них оленей, спасая от гнуса, а сами жили в чумах. Как заставишь? Первым вошел жить в дом.
Отрадой в жизни Делицина была жена Дарья. Русскую красавицу взял он за себя с парнишкой, которого очень любил. Обучил его всем приемам охоты в тайге и рыбалке на реках и озерах.
Потом война… Уже не разъясняли, а требовали, чего и сколько нужно добыть, наловить и сдать государству. Требовал и он. Большая была радость, когда сын вернулся домой живым. Раны были не в счет.
Тяжелые перемены
Незаметно вместе с женой состарились. Сын уехал работать в леспромхоз, которые в районе открывались один за другим. Тайга вырубалась беспощадно.
Ровесники Делицина промышлять уже не могли, а молодежь подалась на легкие лесозаготовительные заработки. Почти все старики уехали с молодежью. Дед Делицин в числе немногих остался с женой доживать свой век в заброшенном стойбище.
О молодости напоминала лишь огромная лиственница, простоявшая не одно столетие посредине полуопустевшего стойбища. В сильный ветер шумела она о шамане, который, завывая, камланил вокруг нее о поединках между молодыми охотниками, о веселых пирах промысловиков, вернувшихся с таежного промысла и о слезах вдов по погибшим в тайге мужьям.
Делицину давали хорошую квартиру в поселке и машину для переезда, но он и слышать не хотел о перемене места жительства. Да и как он мог жить без тайги, реки, лиственницы, у которой поборол не одного соперника под огненный взгляд темных Дарьиных глаз. «Не хорошо бросать родные места», — думал он.
Беда нагрянула неожиданно, как удар медвежьей лапы из засады — умерла Дарья. Приехал сын, похоронили. Первый раз в жизни заплакал старый эвенк.
Старика определили в дом для престарелых. Через три месяца он сбежал и вновь поселился в своем стареньком домишке. В избе был полный хаос. Без жены эвенк сильно постарел и иссох, но выглядел вполне здоровым.
— Что, дедуля, плохо в доме для престарелых-то? — спросили его.
— Хорошо, паря, — ответил Афанасьевич. — Чисто. Врачи лечат. Кормят вкусно и кино показывают.
— Чего ж ты сбежал?
— Не могу я, паря, там — скучно: тайги нет, реки нет, рыбалки нет. Костер во дворе разожжешь — ругают.
Решили до зимы старика оставить в покое.
Поездка на озеро
В конце весны леспромхоз построил в дедовом стойбище вахтовый поселок. Отремонтировали пустующие дома, построили клуб, столовую. Загорелся электрический свет по вечерам.
Появилось у старожила много новых друзей-товарищей. Ровесников, конечно, не было. Все много моложе. Но относились к старому эвенку с большим почтением и называли его уважительно Афанасьевичем. С одними он рыбачил, а другие просто приходили послушать его рассказы о прошлом. Слушая Делицина, лесорубы становились лучше, чище душой — меньше пакостили в тайге.
Михалыч зашел к деду во двор. Делицин встрепенулся от его приветствия, суетливо привстал с чурбака:
— Страстуй, паря, Михалыч. Второй день тебя с Алексеичем жду, а вы все не идете, язва вас забери.
Он радостно пожимает руку приятеля.
— Поедем, Афанасьевич, карасей неводить, — предложил Михалыч.
Лицо эвенка расцвело сплошной улыбкой:
— Поедем, паря, поедем! Озеро знаю, сейчас карась там шибко ловиться должен, все приметы к тому.
Договорились встретиться в конце дня после отъезда рабочих в поселок на выходные. Вечером, повесив бредень на жердь, понесли с Алексеичем к берегу. Погрузили в дюралевую лодку поверх обласа и помчались по июньской реке навстречу ветру, пахнущему черемуховым цветом и зеленью тальников.
Река петляла. Сочно завывал за спиной подвесной мотор «Вихрь». Делицин сидел на переднем сиденье, покуривал свою трубочку и все время улыбался. Все ему дорого и близко: и берега, белые от черемухового цвета, и полет иволги над рекой, и летящий орлан — могучий царь сибирских птиц.
На одном из поворотов вплотную подлетели к лосю, который стоял у самой воды, очумело таращась на несущуюся стрелой лодку. Эвенк мгновенно преобразился, весь сжался в комок, кажется, готов врасти в дно лодки, не отрываясь смотря на зверя, он правую руку вытянул к Алексеичу и громким шепотом повторял одно и то же:
— Тавай ружо! Тавай ружо!
Но ружья не было, да и права на отстрел лося — тоже, хотя закон и разрешал эвенку добывать одного лося в год, но по лицензии. Зверь, очнувшись от оцепенения, круто повернулся и одним прыжком исчез в пойменной тайге. Алексеич смеялся, а дед сокрушенно качал головой:
— Убежало, паря, мясо.
Подъехав к берегу, переложили бредень из лодки в облас и потащили к озеру по едва заметному в траве желобу волока.
Потеря и обретение
Озеро открылось из-за осиновых зарослей неожиданно: в неподвижной глади воды отражаются береговые травы, зеленый лес и закатное солнце, уже наполовину скрывшееся за вершинами деревьев.
Тихо перетянули бредень от берега к берегу и повели вдоль озера. Делицин плыл за неводом в обласе, посматривая на балберовые поплавки. Наконец старик дал команду заводить и, взяв с одного берега Алексеича с веревкой, привязанной к крылу бредня, быстро переплыл к Михалычу.
Торопливо потянули крылья, постепенно сближая их почти вплотную. Нижние тетивы свели вместе, а верхние подняли повыше над водой, чтобы рыба не перепрыгнула через бредень. В мотне ворочались крупные золотистые караси. Афанасьевич, не спеша выбирая рыбин, укладывал их в берестяной кузов.
Очистив мотню от ила и травы, устроили перекур. Делицин поискал в карманах свою трубочку и не нашел.
— Утопил, паря! — подавленно охнул он, и лицо его выразило такое горе, что друзьям стало не на шутку жаль старого эвенка.
— Ничего, — попытался утешить его Алексеич. — Купим новую! Похлеще этой!
— Нет, паря, новой не надо… — Афанасьевич, сокрушенно качая головой, встал и пошел тяжелой старческой походкой к лодке.
Пока светло, завели еще одну тоню в обратную сторону. Подтянув невод, выбирая карасей, Алексеич с мальчишеской радостью достал из мотни дедову трубку. Промыв и уложив бредень и рыбу в облас, потащили к берегу реки.
Эвенк сидел у костра, смотрел в огонь и весь его вид говорил о большом несчастье. Он даже не спросил друзей об улове второй тони. Напарники молча развесили невод на кустах для просушки.
Сварили уху. Стемнело. Комары гудели к ночи все сильнее. Выложив рыбу на свежеснятую бересту, посолив ее сверху, Алексеич достал почерневший от времени курительный инструмент эвенка.
У деда от изумления раскрылся рот, затем он, быстро схватив левой рукой трубку, смотрел на нее, как на седьмое чудо света. Михалыч с Алексеичем смеялись, рассказывая, как поймали ее в невод, а ведь могли бы и не заметить, вытряхнуть вместе с илом. Афанасьевич, улыбаясь, набил трубку табаком из кисета. Старик, ласково щурясь на огонь, долго курил.
История с медвежонком
После ухи начались охотничьи воспоминания и рассказы. Эвенк внимательно слушал друзей, лишь изредка кивал головой в знак согласия или усмехался в знак сомнения. Наконец он вынул трубку изо рта:
— Это, паря, что, вот я, когда был молодым, у медведицы медвежонка отобрал!
Друзья недоверчиво смотрят на старика.
— Плыл в обласе, в конце июня, по Кети, а маленький медвежонок по песчаной косе бегает, я потихоньку причалился, обошел его сзади, со стороны леса, и схватил. Только связал и в облас положил — катит медведица из тальника. Смекаю, паря: в облас сесть не успею — задавит. Я нож вытащил и стою у воды. Она заревет — и ко мне, я тоже заревел и к ней — она отступает. Долго так танцевали и ревели, а потом она последний раз рявкнула и — в тальники, я — в облас и давай грести что есть силы. Так и увез медвежонка.
Отнять у медведицы медвежонка — дело очень сомнительное, но Афанасьевич врать не умел и сообща решили, что все дело было в молодости медведицы, а Алексеич пошутил:
— Это, дедка, она твоей физиономии испугалась, ты ведь в ту пору годами не умывался.
Эвенк, улыбаясь, согласился:
— Да, паря, в старое время наш народ шибко грязно жил. Много болели и умирали много. Когда дома нам стали строить, не хотели в них жить. Загоняли летом оленей от гнуса, а сами жили в чумах. Зато теперь все разбрелись по леспромхозам, на тракторах работают, денег много зарабатывают, в бане моются, телевизор смотрят. А в тайге не то что медведя — глухаря добыть не могут!
Афанасьевич, сердито хмыкнув, задумался о чем-то своем.
Тоска одинокого человека
Короткая июньская ночь отступила на запад, с востока светлело. Пора было собираться домой. Друзья высадили старика у его домишка. Он не спеша наложил карасей в свой кузов и долго тряс по очереди руки товарищей. В его глазах была тоска — тоска совсем одинокого человека, потерявшего свое прошлое и не нашедшего себя в настоящем, которое он старательно строил более пятидесяти лет, поверив в светлое будущее.
— Не грусти, старина, — сказал Алексеич, — сегодня суббота, а в понедельник увидимся к обеду! Чего привезти тебе из поселка?
— Ничего, Алексеич, не надо. Все покупаю в столовой, разве что, если сможете, купите мне табаку для трубки.
Мотор взревел, забурлила вода за кормой, и эвенк Делицин становился все меньше и меньше. Он стоял, сгорбившись, улыбаясь своей доброй улыбкой и не спеша махал рукой. Михалыч смотрел на его удаляющуюся фигурку и думал: «Какой народ угробили! Отняли у них все: обычаи, родовой уклад, их любимых оленей и дорубаем последнюю ягельную тайгу, которая была для них домом…».
Владимир Вилисов, Томская область, Верхнекетский район
Этот рассказ под названием «Преданье старины Советской» был опубликован в нашей газете «Томский охотник и рыболов» в июне 2009 года.
