«Вот все так думают, что знают, как балду устроить, — вещал Тальяныч, — а приедут на карьеры — и шиш! Потому что с хитринкой штука. Ты слушай, слушай, когда знающий человек говорит. Я свою из ниток делаю, с ножками. Вяжу черные узелки — это ножки, красное тело, и, главное, белую головку. Должна быть эта… как ее… контрастная естественность».
ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО — В № 1 (56).
На новом месте
Сажусь в надежде уж тут точно кого-нибудь поймать. Мах. Удар о дно. Ослабил. Подтянул. И кивок по горизонту. Мах. Удар о дно, ослабил. И тык! Что кивок! Рука почувствовала. Такое, если раз ощутил и понял, мозг не забывает уже никогда. Ни с зацепом, ни со свалом перепутать рыбий удар невозможно. Тут, главное, не в эмоции ударяться, а действовать сосредоточенно. Чтобы не промахнуться. А я промахнулся. Не знаю, уж как, но рыба захватила крючок краем губы, и при первых переборах выплюнула его — сошла.
Вот тут сам себе не позавидуешь! С одной стороны, сердце екает, в душе какая-то истома: клюет! А с другой стороны, предрассудки — уже в оба уха: « Если первую не поймал, примета не очень хорошая. Может больше и не подфартить. Срочно надо кого-то раздразнить». Срочно! А как? Примета сбывается. Лунка молчит. А мужичок наблюдает, что я буду делать дальше, потому что у него тоже не особо клюет.
Я решаюсь уйти в сторону. Такой благородный жест доброй воли. Мол, ты только трех поймал, я пока не одной, но мне твоей рыбы не надо.
Вновь звонит телефон — это Тальяныч:
— Ну, как там у вас?
— Нормально!
— Понятно! А я уже устал рукой дергать. Прет безумно. Только тряхнешь, уже есть, — разгадка не очень веселого голоса кроется в последнем предложении. — Мелковата только что-то сегодня.
Я говорю, что надо бурить следующую лунку, и даю Тальянычу отбой.
Клюнул окунь!
Из-за замороженных лесов поднимается солнце. Туман рассеивается. Дальний берег карьера заполонили автомобили, прибрежную зону заняли рыбаки. Палатки, мешки, одинокие фигуры, кипящий самовар на льду, вялое передвижение. Человеческая суета.
Зато у нас простор. На льду осевший иней искрится мириадами бриллиантов, а еще так музыкально скрипит под ногами. Мой соперник тоже перебазировался. Я бурю лунку, а сам мысленно уговариваю окуней хотя бы с полчасика поклевать на мою, так любовно и трудно сделанную снасть.
Сбрасываю с рукавицы леску. Груз на дно не падает. Распускаю леску. Яма. Глубокая яма.
И не успеваю оценить всех преимуществ, как кивок сгибается без удара. Я подсекаю. В глубине ворочается рыбина. Я кончиками пальцев держу леску. И медленно, вместе с движением рыбины поднимаю вверх. На половине пути понимаю, что из-подо льда добычи могу и не достать. Кричу мужичку, нет ли у него багорика. Как ни странно, мой недоверчивый сосед с готовностью вскакивает со своего ящика, роется в рюкзаке и несет мне складной багорик. Видя, что выпустить леску из рук я не могу, он опускается на коленки и ждет, пока морда окуня ткнется в нижний край лунки.
— Ух, ты! На ботало взял, — говорит мужичок, когда я снимаю с крючка увесистого, светло-желтого, с коричнево-зелеными широкими полосами окуня-окунища.
Мы знакомимся и расходимся. Я бурю лунку в двух метрах от первой. Чувства смешанные. Опасение — не зря ли еще одну дырку сделал? Сейчас засветится! И все! Тут же здравый рыбацкий смысл: такие здоровые окуни стаями не живут, максимум два-три. При поклевке одной крупной рыбины вторая может больше и не клюнуть. Тем более что у канавы должен быть свал. А на свалах, как известно рыба должна держаться. Взмах. Пусто. Взмах. Пусто.
А вдруг больше не будет? Это второе, нервное, чувство. И тут же следует удар. Но окунек оказывается небольшим, граммов на пятьсот. В противоположность красноплавниковому светлому красавцу, этот почти черный, с очень тусклыми плавниками. Ничего толком понять не могу. Несколько минут машу впустую, перехожу на первую лунку. И при втором взмахе поднимаю на лед красавца с вольфрамовым «пирсингом» на нижней губе. Солнце, морозец, искрящийся снег начинают радовать. Все получилось.
А как же «естественность»?
К трем часам дня пакет, в котором лежали мороженые окуни, был увесист до состояния непреодолимой радости.
На выезде с карьеров меня поджидал Тальяныч:
— Ну, как?
— Отлично!
— Да ну? Покажи!
Я, хотя и знаю рыбацкую примету — уловом не хвастать, достал пакет, показал окуня.
— Ну-ка, ну-ка, — Серега придвинулся ближе. — Кормил? На мормышку мотыля сажал или мормыша? Подкормку у Бори покупал, или на рынок в Челябинск ездил? Мормыша долго варить надо?
Я показал снасть.
— Во, блин, — Тальяныч отступил на два шага, сдвинул на затылок шапку. — Вот на это? Серьезно? А я не поверил!
Теперь недоверчиво смотрел на Тальяныча я:
— А как же «контрастная естественность»?
— Чего?
— Как чего? Это же ты у меня на работе пел, что окунь на «балду» здесь клюет, что нитки нужно разные, ножки, контрастная чтобы естественность!
— Да? А! Точно-точно! Это я как раз телевизор посмотрел. Там Андрей Решетов, ну, это рыбак знаменитый, рассказывал. Мол, ловил.
— А ты?
— Да я подумывал сделать. Да ну их. Волокиты, думаю, много. Мормышкой обойдусь. Но теперь точно сделаю. Точно.
Серега отступил от меня, сел в свою «Ниву»:
— Вот ведь, а? А я думал, брешет.
Он газанул, и, не попрощавшись, уехал.
— Притрепнул, выходит, — «пнул» Тальяныч, как обычно. А у меня получилось!
Владимир Бреднев, Тамбовская область
