9 октября в общественном клубе приволжского городка В–ка, М–ил М–ич Щ–ов, страстный охотник «по красному», предлагал своим хорошим знакомым собраться в деревне Плетневке, на расстоянии 18 верст от В–ка, чтобы, как он выражался, «поубавить бирючишков, да и прочей твари острастку дать».
Глава первая
Четырнадцать записных и незаписных охотников воспользовались любезностью М–ла М–ча и составили собою основную группу грядущей облавы на бирюков (волков, зверей. — Прим. редакции); впоследствии к ней присоединилось еще 5–6 человек — аборигенов Плетневки и ее окрестностей. Облава предполагалась на 17 октября.
Я был охотник-новичок и об облавах имел весьма смутное понятие, составленное лишь по не вполне обстоятельным литературным наброскам. Картина облавы и ее живописные детали, бойко и живо нарисованные мне рассказом одного из четырнадцати, подействовали на меня настолько обаятельно, что ожидание дня облавы с каждыми сутками становилось для меня все томительнее и томительнее…
Наконец настал давно желанный день и вечером 16 октября я, в обществе господина К–зе, весьма добродушного немца и бывалого охотника, обремененный огнестрельными и съедобными аксессуарами, двинулся в желанный путь.
— Хорошо ли ты, Семен, знаешь дорогу-то? — обратился мой спутник к вознице.
— Еще бы те не знать… Почитай разов со сто езжал… К примеру, кажинный пенек примелькался! — Семен тряхнул вожжами и гикнул: — Эй, Боговы!..
Справная парочка дружной рысцой покатила по гладкой, но очень пыльной дороге, с которой открывался, между прочим, сказать, прелестный пейзаж окрестностей. Налево широкою лентою извивалась Волга, а за нею безграничная степная ширь; направо сплошные леса, то прорезываемые глубокими рвами, то усеянные высокими шишками (холмы), а впереди поля и леса, леса и поля…
Кругом тишь. Погрузившись в созерцание этой чарующей картины, мы изредка перекидывались отрывочными фразами, восхваляя то ту, то другую картинку величественной природы.
— Поля-то, поля-то, батенька, какие!.. — с пафосом восклицал К–зе и как-то отчаянно махал рукой.
Я соглашался, не понимая и не угадывая той глубокой мысли, которая таилась в этих многознаменательных словах.
— Только улюлюкни, — продолжал он развивать свою мысль, — так вон из этих бурьянчиков этого русака высыпет, что грибов после дождя… И дней тут привольно… Люблю я эту охоту; сколько я с ней лошадей загнал!.. — К–зе опять махнул рукой и стал закуривать папиросу.
Опять молчание, опять природа привлекла и взоры, и мысли наши, как бы призывая к созерцанию своих неисчислимых красот.
Прошло около часа, а Плетневки не видать. Я стал терять терпение, почему и обратился к вознице со следующим вопросом:
— А что, Семен далек ли еще наш путь?
— Версты три с хвостиком (3,2 километра. — Прим. редакции) будет… Вот как минуем этот дол, — указывал он кнутовищем вдаль, — да взберемся на гору, тут и Плетневка. Так прямо в ворота и въедем…
На западе догорала последняя тонкая полоса бледной зари; засверкали небесные огоньки; на темном горизонте уже слабо очерчивался темный силуэт лесистых гор; просвистела над головой стая диких уток и вся природа погрузилась в сладкую дремоту. Стемнело совершенно; взобрались и на гору, за которой Семен обещал Плетневку.
Я напрягал свое зрение, чтобы проникнуть в густую тьму и найти или по огоньку, или по какой-нибудь другой примете, темный абрис Плетневки. Но старания мои были тщетны: ни звука, ни огонька, ни силуэта мельницы, ни лая псов не было слышно и видно.
— Ну что, Семен, должно быть скоро приедем? — снова спросил я своего возницу, в достаточных знаниях дороги которого я по каким-то непонятным побуждениям сильно сомневался.
— Теперича в секунду доставим, не более как версты с четыре осталось… (около 4,3 километра. — Прим. редакции) Тпрр… Трр. Эк избило дорогу-то, — флегматично промычал он и поехал шагом.
Ответ Семена рассмешил моего спутника, но совсем озлобил меня.
— Да что ты, таловая голова, с ума сошел, что ли? — закричал я на своего мучителя. — Раньше оставалось три версты, а теперь четыре?
— Одна-то, барин, выросла… — ухмыляясь, обратился он ко мне и как-то глупо захихикал. — Ведь тут дорогу-то меряла бабушка клюкой, да и та махнула рукой! А насчет Плетневки не сумлевайтесь: вот за этой шишкой будет овраг, а за оврагом-то сейчас и гумна… Эй вы, голуби, трогай что-ли! Ну-у!..
Мой спутник все еще смеялся «над точностью русского человека», как он выразился, а я, не на шутку раздосадованный, решился молчать и ждать уходящей от нас, как марево, Плетневки.
Прошло добрых полчаса, когда Семен, с тем же хихиканьем и с претензиями на остроту, нараспев проговорил:
— Вот и подъехали что ни на есть к первому месту, кабаком прозывается, духом крепким отзывается!..
— Где ж нам искать сборный пункт? — спросил я своего спутника.
Ответом на, мой вопрос был говор, долетавшей до нас со двора ближайшего шатрового дома, в окнах которого светились очень яркие огоньки. Мы слезли около него, заглянули в окна; действительно здесь был сборный пункт.
Глава вторая
В довольно опрятной и просторной горнице, за очень длинным столом, на котором пыхтел пузатый самовар, сидели пятеро охотников и вели очень жаркий разговор. Шумным приветствием встретили они нас и пригласили присоединиться к ним.
Мы сняли шубы и прочие доспехи и уселись за чаепитие. Темою разговора была, несомненно, охота, во всех ее видах; особенною говорливостью, если можно так выразиться, отличался Н–ла П–ич С–ов, субъект весьма живого темперамента, приятный собеседник и лихой собутыльник. Всевозможными эпизодами из своей охотничьей жизни, преисполненными то глубокого комизма и юмора, то чрезмерного охотничьего зуда и жара, он услаждал присутствующих!.. Мы застали его повествование в тот момент, когда он начал его о когда-то бывшей облаве.
— Встали мы на номера, — начал С–ов, — предупрежденные ожиданием волков. Е–ний А–ич был на облаве в первый раз. (Тут рассказчик ткнул пальцем по направлению к молодому человеку, но обладавшему огромною лысиной, который усердно занимался чаем и бутербродами: это был именно тот Е–ний А–ич Л–ин, имя которого упомянул рассказчик). Слышим — загонщики близко: кое-где раздались и выстрелы. Вдруг загоготали: Бирюк, бирюк, держи, не пущай!» И слышу я, что гонят, примерно, на номер Е–ния А–ича. Думаю: «Экое счастье этой лысенке!». Сошла облава на нет: я туда, где бирюк шел. Глядь, а наш-то охотник на березе, как тетерев, сидит, да по лысине поглаживает. Понял я в чем тут дело и давай хохотать, да так, что пару суток спазмы одолевали.
Все смялись, а Е–ний А–ич, улыбаясь, обратился ко мне:
— Если на вас, С–н И–ич, в первый раз волк выйдет, то сейчас же на березу: это хорошая примета. С тех пор не было ни одной облавы, чтобы я хоть одной лисицы, не говоря уже о зайцах, не убил.
— Еще счастливее будете, — говорил мне С–ов. подтрунивая над Л–ным, — коли с березы-то калачика бросите. Кушайте, мол, на здоровье, ваше степенство, и напредки к нам пожалуйте: мы, мол, вашу милость вот эдак же на березке поджидать будем!
— Полно, болтушка, болтать-то! — как бы укоризненно, но добродушно, проговорил Л–нин. Много ли сам-то ты волков убил?
— Много ли?.. Да ведь я на березу-то, мой ангел, не лазил, — протянул Е–ов и погладил Л–на по лысине, за что получил от последнего порядочный тычок в довольно объемистое брюхо.
Дверь с шумом растворилась и на пороге появилась какая-то невзрачная, сутуловатая, в коротенькой поддевке фигурка.
— Мир честной компании! — крикнула фигурка и как-то неуклюже дрыгнула коротенькой ножкой.
— А, Дибич! — Откуда нелегкая принесла? — спросил С–ов.
— Об этом речь впереди…. А теперь соблаговолите наперсточек всероссийской «спотыкаловки»! Продрог, как пес… — фигурка потирала руки и так комично подергивала носом, нижнюю губою и всем корпусом, что ее миниатюрная, ходуном ходившая персона чрезвычайно сильно напоминала собою картонного дергуна.
Пропустив с маху два наперсточка «спотыкаловки» и закусив жареной уткой, Дибич (прозвище) увидал меня и вежливо отрекомендовался:
— Н–ай А–ич Б–ов.
После сего он сообщил, что во въезжем доме есть еще семь человек охотников, которые давно уже поджидают нас и теперь приглашают переселиться к ним в соседи. Мы отказались, отговариваясь тем, что здесь и тепло, и чисто, да и собираться вновь было бы очень неприятно.
— Ну как, Дибич, поживаешь? Как охота? — спрашивал С–ов.
— Живу по-старому, колочу вальдшнепов и теперь еще помаленьку. За осень 73 штуки взял, да и где брал-то — в болотах, как дупелей. В лесу сушь, земля как камень, долгоносый там весь нос себе переломал и высыпал он отощалый на болота; держится крепко, шагах в 5–10 вылетает из-под собаки.
Потеха, братцы мои, как ваш следователь приезжал сюда на вальдшнепов. Собрался я на охоту и только что взошел на болото, смотрю — далеко впереди что-то возится, — не то человек, не то собака, а возле болота на телеге баба сидит. Иду дальше, смотрю человек и с бляхой на груди. Думаю: «Что бы это значило?» Подошел к нему и спрашиваю: «Кто ты?» — «Сотский Плетневский», — отвечает. «Что же ты тут делаешь?» — «Вальдшнепа ищу, следователь послал; поди, говорит, на болото, да попужай: коли, говорит, есть что, так скажи мне, я и поеду». «Что же, наше?». «Как есть ни одного!». «Ну так пойдем, я тебе покажу!».
Только отошли шагов 15, Карошка потянул и стал. Пиль! Вылетел вальдшнеп. Тррах! Свернулся комочком и бряк. «Гляди», — говорю. Не успел поднять этого, как мой Карошка опять стоит. Пиль! Вылетает пара. Раз, раз! Лежат. «Ступай, — говорю, — скажи своему барину, что вальдшнепы-то есть, да приходить, мол, не велели, потому до тех пор ни одного не останется, все у Н–ая А–ича в ягдташе будут». Так я в этот раз 13 штук и ухлопал; следователь не приезжал, да и хорошо сделал, ни пера не нашел бы: уж где мы пройдем с Карошкой, так уж верьте, вычистим голее ладони, — Дибич крякнул и, сплюнув через зубы, налил снова наперсточек излюбленной им «спотыкаловки».
— Господа, лясы следовало бы пока и в сторону, а о деле поговорить пора, — тихо проговорил весьма симпатичный и уважаемый всеми Н–ай Н–ич Д–в.
— Да, да… пора, пора!.. — отвечали все в один голос.
Решено было пригласить сельского старшину и лесного объездчика и разузнать от них, что предпринято М–ом М–ем Щ–вым, так сказать, по облавному вопросу и какая инструкция дана Ф–ом Е–чем, местным лесничим и руководителем облавы, объездчикам относительно выбора места.
Не более как через четверть часа сельский староста, в сопровождении сотского и лесного объездчика, низко кланяясь, стояли перед нами. На вопросы Д–ова староста отвечал, что М–ил М–ич приказали завтра чуть свет гнать человек 40, а не то и 50 в лес, а объездчик отрапортовал, что Ф–р Е–ич облавничать наметил близ Ивового куста, верстах в пяти от Плетневки, в Плетневских же дачах.
Вполне удовлетворенные этими ответами, мы отпустили представителей сельских властей, заметив им, что если дело будет хорошо улажено, то и они, и загонщики получат деньги и будут угощены водкой. Польщенные нашим обещанием, власти прорекли нам глубочайшее спасибо и удалились.
Спать было еще рано, а потому все занялись вопросом — как бы скоротать скучный деревенский вечер. Четверо уселись играть по сороковой в винт, двое стали приготовлять патроны, а Дибич предложил идти ради потехи на свадебный сговор.
— Ишь, старый хрен, чего захотел! — погрозился шутливо С–ов. — Али бока целы? Здесь, брат, парни-то не «аглицкие джентельмены», а медведи белые; они тебе за своих девок-то так погладят по косточкам, что век будешь помнить. Знают ведь, что ты за птица: лаком до девочек-то, хоть и давно уж черту в дедушки годишься.
— Нет, братец ты мой, здесь не таков народ и не таковы нравы; здесь коли баба с заезжим человеком и вздумает завести шуры-муры, так на это смотрят мужики сквозь пальцы. В прошлом году здесь солдаты проходили зимой и сделали стоянку; один из них и напроказничал с бабой… Муж орет чуть не на всю деревню. Подходят мужики и давай его урезонивать: «Что ты, Аким, зря-то из пустяков ерепенишься… Экое диво! Солдат кровь проливает за нас, солдат, можно сказать, человек Божий… А ты бабой для экого человека-то скупишься… Вот у меня Матрена с двоими балагурит, да и то я ни гу-гу, потому, где солдатику взять… Он человек странный — без дома, без пристанища».
— То солдат, а то Дибич. Солдат-то свой брат, а Дибичи-то у них спокон веков на шее висят и не стряхиваются. Где солдату дармовщина, тут с нашего брата шкуру сдерут: там на грешок солдатика рукой машут, а нашего брата дубьем провожают, да приговаривают: «извините, Ваше благородие, что еще плохо отпотчевали!». Поди-ка сунься по-солдатски то, так они тебе порасчешут куафюру то (пышную прическу. — Прим. редакции) так, что с десятью лысинами прискачешь, да и ребрышки-то похрустывать станут.
— Что-то больно много ты страху нагоняешь? Иль бывал в эдакой-то переделке? Сознавайся коли, что таить-то: не скажем, сору из избы не вынесем… — подшучивал Дибич.
— Бывать-то не бывал, а вот от эдаких-же хахалей, как ты, слыхал… Нам это рукомесло (ремесло. — Прим. редакции) несподручно, потому мы в законе обретаемся… А вот для вашего брата-крепостника этот закон не писан…
Дибич замолк и понурил голову, а его собеседник растянулся во весь свой рост на длинной пристеночной скамье и, подложив руки под голову, скоро захрапел…
За столом молча резались в винт и только по временам возникали громогласные пререкания между партнерами, обличавшими друг друга в промахах и ошибках. «Вот вам и пять бубен!.. Без двух!» — «А зачем вы без козырей говорили, коли у вас только два туза?» — «Не надо было резать валетом, на пять не режут: там дама бланк и взяла»… и так далее и тому подобное.
Винт окончен. Часы показывают полночь. На полу приготовлены постели, а в другой комнате ужин. Закусив на скорую руку, мы улеглись на свои неприхотливые ложа, поручив Д–ову разбудить нас не позже пяти часов утра.
Глава третья
Не было еще пяти часов, когда Д–ов, расталкивая легонько спящих, приговаривал:
— Эй, господа, вставайте, не то волки уйдут!
Услужливая хозяйка уже суетилась около стола, приготовляя чайные приборы; в кухне сильно пыхтел и волновался пузатый самовар.
— Черт побери всех этих «кометных писак»! — вскричал С–ов, влетая, как бомба, со двора почти в deshabille (не одетым. — Прим. редакции). — Врут и врут бессовестно… Как ни таращил я свои глазенапы во все части неба, так хоть бы хвостик какой — ни-ни! Только шею с этой проклятой шлюхой отвертел… — С–ов ощупал шею и пошел умываться.
— А каково утро-то, господа?! — заметил доктор, сделав маленькую рекогносцировку вольного воздуха. После дождичка, да такая благодатная тишь! В лесу не шелохнет, каждый шаг, каждый шорох слышен… Если есть какой зверь, так уйти будет нелегко…
— Как здесь зверю не быть, — заметил Д–в. — Вы посмотрите какие леса-то! Сильвасы американские!.. Бирючишки в здешнем уголке до того дерзки и смелы, что не остерегаются и по деревням заглядывать: каждую ночь не одного, так двух и больше баранов режут.
Едва мы успели напиться чаю, как к воротам нашей квартиры подкатили четыре экипажа, на которых попарно разместилась партия охотников, избравшая себе квартирой въезжий дом.
— Доброго утра, товарищи! — крикнул Щ–ов, входя к нам, опоясанный патронташем, с кинжалом за поясом и с ружьем в кожаном чехле. — Долгонько нежиться изволите… Не по-егерски… Ну живо, живо! В поход… Загонщики, я думаю, уж на месте, — покрикивал он своим мягким, певучим голоском.
Мы не заставили себя долго ждать: через десять минут выезжали из ворот и длинным цугом, с лесным сторожем во главе, весело ехали к Ивовому кусту.
Вот и Ивовый куст, вот и сторожка, около которой шумела густая толпа загонщиков всех возрастов: тут были и подростки, и седые старцы, и дюжие мужики, одетые в самые разнообразные костюмы, начиная с рваного полушубка и кончая суконной чуйкой (верхняя одежда в виде длинного кафтана. — Прим. редакции), имевшей претензию на щегольство.
О разных материях гуторили мужики, но чаще всего слышались громкие восклицания насчет выпивки, сопровождаемые зауряд нецензурными междометиями.
— Не так ли я баю, дядя Трофим? — выкрикивала рваная поддевка, в таком же рваном картузе, хлопая по плечу приземистого, с проседью, мужика, в вывороченном полушубке. — Пошто нам деньги? Нам подавай хлебного, потому с устатку хлобыснуть стаканчик за первый сорт… А деньги, ежели, к примеру, господа дадут, все едино на пропой пойдут, потому работа-то не Бог весть какая трудовая… Так что ли, дядя, коль те в шею! — И поддевка увесисто, но дружелюбно, ткнула в затылок дядю Трофима, отчего последний едва не потерял равновесия.
Около сторожки стоял молодой человек в форменной фуражке лесного ведомства, в сером коротком полушубке и что-то горячо объяснял верховому, очевидно, одному из крыловых загонщиков. Это был Ф–р Е–ч М–ен, распорядитель облавы, оказавшийся впоследствии наиретивейшим и весьма сметливым знатоком по части облавы.
Встретив нас любезным приветствием и упрекнув в медлительности, он повелительно скомандовал загонщикам идти в загон. Длинной вереницей потащилась разнокалиберная толпа под управлением вожаков-объездчиков к ближайшему оврагу, где, вытянувшись в цепь, должна была ждать условленного сигнала Ф–ра Е–ича.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
С. И. Сл–ов, г. В–в, октябрь 1882 г.
