Утиные зори всегда прекрасны
Диких уток много. Красивых, сильных, в полете стремительных. Но более всего они славны тем, что являют собою первостатейную дичь – особую, водоплавающую, – охота на которую популярна и высокоэмоциональна. А сами утки увесисты и необычайно вкусны. Их мясо густо напитано удивительнейшим ароматом, которого не найдешь ни в какой иной дичи.
есть птицы и звери, не охотиться на которых просто грех, потому что промышлять их сам Бог велел. Охота ведь, как это ни странно некоторым слышать, была, есть и будет, сколько бы ни критиковали ее сверх меры ретивые, но мало и однобоко образованные природолюбы.
Благодаря охоте наши далекие предки стали людьми. Охота испокон веков способствовала рациональному освоению естественных ресурсов, и она не просто добывание дичи, а еще праотцами нашими продуманное освоение запасов зверей и птиц, да-да! И она же необходимейшее средство регулирования численности животных. Разумеется, речь идет об охоте хорошо организованной и логически обоснованной. Культурной – в наше время.
Скудеет мир пернатой и четвероногой дичи? Согласен, однако основной причиной этому является не охота. С давних пор лесные пожары наносят живому дикому миру такой ущерб, какой не учинить всем охотникам и за десять лет.
А лесозаготовки? А загрязнение рек неочищенными бытовыми и промышленными стоками? Химия в сельском хозяйстве? Варварский туризм?
…Каждый охотник обладает удивительным и прекрасным чувством природы. Вот, например, что может быть чудеснее утиных зорь? Когда в начале погожего весеннего дня затаишься на берегу речки или озера и с волнением наблюдаешь, как зарождается и разгорается заря, и завороженно ждешь своего чудного мгновения… Когда меткий выстрел снимает со стремительного полета одну тяжелую птицу, другую… А там и сям носятся стаи крякух, чирков, шилохвостей, клоктунов, касаток, крохалей… Гуси в небе звонко заперекликались, где-то журавли курлыкают, по-над самой водой торопливо стелятся большие и малые стаи куликов… Сердце из груди рвется, мысли роятся воспоминаниями, и мечтам тесно. А память возвращает тебя в места, где осталось детство, в уже поседевшее время, когда впервые взял ты в руки, захлебываясь восторгом, отцовский дробовик, когда впервые помчался за oгороды на утиную зорьку, когда принес домой первого крякажа или чирка…
С годами охотничьи страсти утихают. Буйный азарт замещается трезвым расчетом, стремление застрелить все упорнее оттесняется желанием понаблюдать и полюбоваться. И почти предательски вырастает вопрос: разве только ты хочешь жить? Разве одни лишь люди умеют любить? Разве они – птицы, звери и другие братья меньшие – не такие же свидетели и жертвы и великолепных земных благ и земных страданий?
Однако все больше этак рассуждая, охоту я никогда не клял. Биологом-охотоведом я стал по призванию и буду им до дней последних. И я уверен: вся острота проблемы – в культуре охоты. Без нее трудно понять множество российских мужчин. И не только потому, что они прочно хранят в генетической памяти заботы, привычки и страсти своих предков, живших, в первую очередь, охотой, рыбалкой и прочими промыслами и лишь после них земледелием и скотоводством. На охоте человек общается с дикой, чистой, благородной и мудрой природой. Он физически закаляется, радуется трудному красивому выстрелу и трофею. На охоте он обостряет чувства, очищает душу и сердце от накипи и скверны. И с новыми силами окунается в ту жизнь, которую ему уготовила судьба, и стремится ее упорядочить, осмыслить и облагородить.
Зачем же я отстаиваю охоту вообще и на птиц в частности? Да вот хочу убедить читателя в том, что каждое дикое животное имеет для людей определенное значение. Одними мы восторженно любуемся, других строго охраняем, ну а на третьих охотимся… А есть и такие, что заслуживают очень сердитого слова.
…Пригрелся я как-то на берегу просторного озера весенней порой, а когда уже горячее солнце стало припекать, задремал – ночь ведь в новом месте провел, в палатке, и печку-жестянку топить надо было, потому что ночь оказалась прохладной. И вот заклевал носом…
А в какой-то миг сдуло с меня сонливость налетевшим, как вихрь, свистом, гомоном и плеском воды. Я приподнялся, осторожно выглянул на озеро и увидел на его засиненной ясным небом глади сверкающую рябь и тысячи солнечных блесток. Я не сразу понял, что случилось, машинально стал искать глазами скрадок своего друга и не находил его, а приглядевшись к воде, разобрался: в озерную заводь опустился большой стая уток.
Это были кряквы. Серенькие утки, осушив себя частыми взмахами крыльев, опираясь хвостом о воду, спокойно кружились и купались, охорашиваясь и приводя в порядок рябенькое оперение, украшенное лишь скромными мазками зелени на кончиках крыльев. А вот брачный наряд селезней был блистательным. Моя оптика помогала рассматривать этих птиц, словно были они у моих ног. И вот чем я залюбовался, словно впервые увидел уток этого знаменитого зоологического вида.
Голова и верх шеи селезней синевато-зеленые, отграниченные ослепительно белым кольцом, зашеек и спина бурые, а поясница и надхвостье черные. На хвосте два кокетливых колечка. Зоб, грудь и бока темно-бурые, а брюшко бледно-серое с этаким чудесным струйчатым рисунком… Особенно красивыми были туго расправленные крылья с яркими тонами сине-фиолетового, черного и белого цветов, прекрасных в своей безукоризненной чистоте… Сотни раз держал в руках селезней-крякашей, а вроде бы только сейчас понял, что по-настоящему красивым может быть лишь живое существо.
Селезни демонстрировали свое роскошное, безупречно-элегантное свадебное одеяние, сверкая тропическими красками. Они безудержно носились, с хриплым посвистом крякая, увивались около своих более флегматичных, делом озабоченных подруг, пытаясь расшевелить их, отвлечь от житейской прозы и соблазнить. Эти щеголи быстро-быстро кивали головами, кланялись, привставали на хвосте, а потом, опустившись, трясли им. То их шеи изгибались и закручивались штопором, то селезни вдруг вытягивались вдоль воды, то устремляли клюв в небо. Распластавшись, распаленные женихи в экстазе прекрасной весенней страсти, подплывали к своим обожаемым существам, к единственным своим и что-то крякали, в чем-то убеждали, о чем-то просили. И разве же трудно было догадаться – о чем?
Присмотрелся я к уткам повнимательнее и заметил: все вроде бы в единой стае, а все… по парам. Правда, носились между ними и холостые «парни», но не находили к себе внимания. Вот один из них приблизился к немного отдалившейся от стаи паре и «загарце-вал» около уточки, сиплым хрипом что-то ей предлагая. А она возьми и покажи особым движением головы и необычным звуком своему законному на нахального чужака. И муж тотчас же нахохлил перья на голове, втянул шею в плечи и опустил клюв, предупреждая: нечего третьему здесь делать.
Но «третий» оказался настырным. И тогда соперники поровнялись впритык, со свистом застучали клювами по маховым перьям, забили крыльями… Казалось, вот-вот схватятся и полетят красивенькие перышки, потом опустятся на воду и поплывут. А по озеру понесутся бранливые крики… Но нет. Не полетели. Не понеслись. Продемонстрировав готовность к поединку, селезни вполне мирно расплылись. И я уж в который раз убедился: в диком благородном мире просто так, без веских причин не дерутся, там нет пресловутого тщеславия. Нет и намека на хулиганские выходки, а тем более разбойные.
Когда третий лишний уплыл, а суженные вновь замиловались, я подумал, не открывая Америку: в любви все живое прекрасно и неприкосновенно. И опустил свою мощную двустволку, хотя мог бы запросто двойным дуплетом оставить распластанными на воде восемь-десять этих красавцев. И до сих пор хвалю себя за это.
Слышу замечание бывалого охотника: пару селезней мог бы взять и на законных основаниях, и без вреда для утиного «народца»… Так-то оно так, однако тут дело глубже. Тут собака зарыта! Но давайте по порядку.
Принято считать, что селезни кряковых уток, в отличие от строгих однолюбов у свиязи, мандаринки, широконоски, пеганки и других, – семьянины никудышные. После бурного свадебного апреля-мая они-де быстро остывают и, не дождавшись появления в гнезде своих деток, уединяются, потом собираются в мужские клубы и в красивой беззаботности живут до самой осени. Жируют, мол, на солнышке регулярно «загорают», напрочь забыв и о страстях, и о подругах. До следующей весны.
Однако эти нелестные оценки селез-ней-крякашей не совсем объективны. Да, брачные узы у кряковых уток свободны, к тому же крякаш груб. Но все же брачной избраннице верен. Бывает, конечно, при случае ничтоже сумняшеся изменит. Но ведь и она с удовольствием отведывает запретного плода! Просто живут они без предрассудков, а биологически это вполне целесообразно. А вот по большому счету крякаш подругу свою оберегает не только от врагов, но и от назойливых холостяков. И семейный участок строго охраняет.
Уединяется на линьку? Да. Но вот после смены пера он в свою семью возвращается и печется о ней. Сколько раз приходилось видеть во второй половине лета выводки крякв, и не так редко при них плыл папаша.
Кряква – утка главная. Она широко распространена почти по всему земному шару. От субтропиков до лесотундры. Была бы водичка! Пусть и в горах! Даже
крупные города осваивает. В Москве их обосновалось поболее тысячи пар. Даже утят в первопрестольной выращивают! И не только в ней.
Зимовать они к югу далеко не улетают. Приамурские, например, холода переживают в основном в Японии, Северо-Восточном Китае и на Корейском полуострове. А возвращаются рано — с появлением первых проталин. Под Хабаровском — в конце марта — начале апреля. И гнездятся они рано. Кряквы как бы открывают весну во всей ее красе. Но просят «весеннего слова» и крачки, чибисы, жаворонки, лебеди, журавли и гуси…
Сергей КУЧЕРЕНКО
УТКА ОТ УТКИ…
Я рос под извечными трассами весенних и осенних перелетов водоплавающих птиц и потому знаком с ними давно и крепко. Но особенно рано и хорошо узнал я крякв – тех самых, от которых в незапамятные времена человек завел домашних уток. Это теперь их редко в каком селе встретишь, а лет полсотни назад водились они чуть ли не в каждом дворе. И не какой-то изжелта белой пекинской, в природе не существующей породы, а точь-в-точь как дикие кряквы, с расписными семицветными селезнями и их более скромными в одеянии, но поразительно голосистыми подругами.
…Однажды в начале мая промышлял я щук, на первом весеннем паводке лавиной поперших в траву и кочку, и случайно нашел гнездо кряквы с тремя свежеснесенными яйцами. Принес их домой, отец эту находку припрятал, многозначительно улыбаясь, а через несколько дней подложил под усевшуюся на гнездо крякуху.
…И все вылупившиеся птенцы поначалу были совершенно одинаковы! И жить под бдительным надзором матери выводок приступил по единым законам утиного естества. Им еще не было и суток, а они уже бодро попискивали и не отставали от своей мамы, и уже плавали, и даже ныряли, и прекрасно знали, чем и как кормиться. Метко схватывали с травы и воды насекомых и паучков, чуть позже стали пробавляться травкой и водорослями. И быстро росли, обрастая настоящим пером.
Но в двухнедельном возрасте мои найденыши стали отличаться особой самостоятельностью, заметной диковато-стью и резвостью. Они то и дело норовили улепетнуть в тростник или кочки, а на истошно-призывный кряк взрослой откликались куда неохотнее сводных сестер и братьев. И несмотря на то, что отец обрезал дикарям быстро отраставшие маховые перья, сбежали они и от него, и от меня, и от своей любящей мачехи.
