В семидесятые годы я работал техноруком в одном из леспромхозов. Молодой, сильный, я любил свою работу до самозабвения. Все было в моих руках: люди, техника и план, который нужно было выполнять, во что бы то ни стало. Но для выполнения плана помимо людей, техники и моей энергии еще был нужен лес, или, как говорят лесорубы, лесосечный фонд.
Прекрасная неделя
Весной, когда в тайге уже растаял снег, весело бежали бурные ручьи по распадкам, а березы пухли от переполнявшего их сока, организовалась маленькая экспедиция, в которую кроме меня входили инженер производственного отдела по лесосечному фонду и мастер подготовительных работ. В течение недели нужно было осмотреть лесные массивы, предназначенные для освоения в ближайшие пять лет.
Это была прекрасная неделя в нашей жизни: мы пили березовый сок, ели уху из ельцов, шагали напрямую через нерастаявшие болота, любовались подснежниками на березовых косогорах, спали в палатке; комаров, сводящих на нет все прелести таежной жизни, еще не было.
Массивы, изображенные на карте лесосырьевой базы леспромхоза, теперь мы видели воочию. На карте рождались будущие лесовозные дороги, стоянки мастерских участков, зимние гаражи. Радостно было сознавать, что все намеченное нами, еще совсем молодыми людьми, будет так, как мы задумали.
К вечеру пятого дня, когда наш маршрут подходил к концу, вышли на сосновый косогор у кромки большого мохового болота.
На чистине косогора стояла срубленная из сосновых бревен избушка. Жилье было летнее — стены плохо проконопачены, крыша сделана кое-как из тонких жердочек, покрытых толем. Лесоустроителям, жившим здесь два года назад, по-видимому, лучше было и ни к чему — лишь бы дождь не мочил да ветер не дул. От комаров их защищали полога.
Внутри избушки стояла сварная железная печь и полный мешок окаменевшей от сырости и времени соли. По углам, на земляном полу, валялись батареи к рации да разный хлам, который остается от людей, улетающих на «большую землю», после пятимесячной жизни на комарах. Вокруг избушки шелестел сухими стеблями высоченный кипрей — вечный спутник заброшенного жилья.
Около получаса мы осматривали стоянку, находя заржавевшие лопаты, банки из-под консервов да пустые бутылки.
Страшная находка
Между порогом и углом избушки, у самой стены, лежали покрытые пожухлой травой и опавшими листьями останки собаки — скелет, обтянутый шкурой с клочками белой шерсти. Время и насекомые сделали свое разрушительное дело, но все же шерсть сохранилась хорошо.
Собака умерла от голода, свернувшись калачиком у стены жилья, где жили люди, привезшие ее в тайгу на вертолете. Все лето она была им надежным помощником и другом в их трудной лесной жизни: находила и облаивала глухарей, из которых они варили суп, предупреждала о близости крупного зверя, а для тех, кто не любил охоту, была просто маленьким развлечением в таежном быте — можно было бросить ей кость или сухарь, погладить по пушистой белой шерсти, полюбоваться ее стройной красотой, какая бывает у западносибирских лаек.
Лето прошло. Прилетел вертолет, и люди улетели, бросив свою помощницу. Никто из них не спохватился о собаке, ставя ногу на трап гудящего вертолета. Нет, они не забыли о ней, просто каждый успокаивал себя подленькой мыслью: «А почему я, почему не кто-то другой?».
Они не смотрели в глаза друг другу, суетливо бросая вещи в пузатое чрево вертолета. Собака была всех и ничья, в город ее никому везти не хотелось, а в поселок, где один из проворных экспедиционных парней «прихватил» ее мимоходом, вертолет не залетал. Дверь вертолета задвинулась, и машина, взревев, взмыла ввысь.
Лайка долго недоуменно смотрела вслед вертолету, который скоро скрылся за гривой кедрача на другой стороне болота. Потом она побежала к избушке и стала обнюхивать брошенные людьми ненужные вещи.
Собака не понимала, что брошена навсегда. «Раз есть избушка и вещи, которые пахнут людьми, значит, их нужно охранять, а люди вернутся», — подсказывал ей инстинкт. Она ждала их день, и два, и неделю. Убегала в тайгу покормиться мышами и вновь возвращалась к жилью — ждать.
Быстро летели осенние дни, все чаще хмурилось небо и шли холодные дожди, а ночью замерзала вода на болоте. Вещи, оставленные людьми, уже не пахли ими. Они пахли просто лесом, как пахнет все в тайге.
Выпал первый снег. Начались большие холода. Собака не лиса и не соболь — на мышах по снегу прожить не может. Человек веками отучал ее от этого. Веками действовал закон: ты мне находишь дичь — я даю тебе корм.
Однажды вечером лайка свернулась у стены клубочком, стараясь сохранить остатки тепла в исхудавшем теле, а утром она не поднялась. Шел снег. Выла на ветру тайга, и было очень холодно. И уже умирая, лайка все ждала людей, которые летом так ее любили и ласкали…
Хорошая собака лучше худого человека
Все это мы поняли, не говоря друг другу ни слова. Поняли потому, что выросли в таежном крае, который постигали с малых лет в нелегком таежном промысле. Помнится, настроение у нас стало паршивым. Мы выкопали найденной лопатой неглубокую ямку, насколько позволила плохо оттаявшая земля, и похоронили высохший остов собаки. И сразу на душе у меня стало легче.
Как будто мы что-то поправили в нелегкой собачьей судьбе, сняли часть вины людей перед нею.
За ужином инженер производственного отдела, здоровый, неуклюжий парень, кряхтя, достал из рюкзака бутылку тройного одеколона, которую мама положила ему в рюкзак с наказом натирать ноги, если простудится, и сказал: «Давайте помянем…».
И мы помянули. Для нас не было ничего необычного в том, что поминаем собаку. «Хорошая собака в тайге лучше худого человека» — так гласит древняя, как сама тайга, сибирская заповедь. Правда, тройной одеколон — не самая подходящая выпивка, но тогда, в семидесятые, все, что советский человек мог выпить, делалось из чистейшего питьевого спирта.
Рано утром, позавтракав, мы упаковали свои нехитрые вещи в рюкзаки и тронулись в путь.
Впереди нас ждали таежные километры последнего дня перехода. Впереди у всех нас была жизнь, в чем-то похожая и не похожая одна на другую, о которой мы еще ничего не знали. Но одно мы знали твердо — память о собаке, брошенной в тайге людьми на верную гибель, останется в наших душах навсегда, потому что большое добро и большое зло не забываются.
И еще я понял тогда, что хотя собака и друг человека — не всякий человек может быть другом собаки, а значит, просто хорошим человеком.
Владимир Вилисов, Томская область
Этот материал был опубликован в нашей газете «Охотник и рыболов Сибири» в ноябре 2007 года.
