Давно я собирался познакомиться с охотою на глухаря, послушать на току его своеобразную любовную песню; но все как-то мне не удавалось осуществить своего желания. Наконец, в 1890 году мне представилась полнейшая возможность исполнить мою давнишнюю мечту.
Я гостил у брата в имении С—кой губернии, в местности лесистой, изобилующей глухарями, и решил, что уеду отсюда не иначе, как испытав охоту на глухарином току.
Беседы за чаем
Был конец апреля. Снег почти весь сошел и только кое-где в лесу белелся, и то в ущельях гор, у подножия ветвистых и старинных сосен. Гуляя как-то под вечер, около усадьбы встречаю полесовщика Матвея, или Матео, как прозвали мы его с братом; возвращаясь из леса после обхода своего участка, он частенько заходил к нам почайничать и побеседовать. После взаимных приветствований и рукопожатий спрашиваю его:
— Ну что хорошенького скажешь, Матео?!
— Да вот, Миколай Петрович, бытие-то какое (бытие на жаргоне Матео означает случай): вчера перед зорькой обходил участок, так слыхал — глухарь поет, ну и знатно же… Да и сколько его — сила!
Для меня достаточно было услыхать «…да и сколь его — сила», и я, не откладывая в долгий ящик, решаю сегодня же ночью отправиться на ток.
Беседуя, мы незаметно подошли к усадьбе, и на этот раз по обыкновению Матео завернул к нам. Мы занялись чаепитием. Беседа с Матео еще сильнее разжигает меня. Он, страстный охотник, на вид широкоплечий, коренастый и, несмотря на свои пятьдесят лет, крепкий и бодрый мужик, с умным и энергичным выражением лица: он плотник, кузнец, механик, мельник — ну, словом, что хотите.
Живет Матео в селе Лесном, находящемся в нескольких десятках саженей от усадьбы брата. Семья у него большая; живут они зажиточно, занимаясь хлебопашеством и плотничая; у Матео трое взрослых сыновей, и он только руководит их работой, сам же служит полесовщиком у соседнего помещика.
— А вот бытие-то было, — продолжает повествовать Матео. — Ванька-то мой (сын его 18 лет) намедни какого ухлопал глухаря-то! Ведь вытянул 11 фунтов (около четырех с половиной килограммов. — Прим. редакции)! Ты вот, Миколай Петрович, послушай-ка меня: попроси у братца-то, Андрея Ильича, в проводники Гриньку, ведь он недаром у лесничего три года выжил — все то есть самые коренные места знает! Я и сам бы сводил тебя, да больно недосуг: сегодня ночью еду в город.
За беседой и чаепитием незаметно бежит время, вот и Матео, истово перекрестясь и поблагодарив «за угощеньице», ушел.
Прошу у брата позволения воспользоваться услугами Гриньки, который у него нечто вроде лакея и служит почти два года. Брат взял его, как сироту, из жалости. Гринька, ленивый, неряшливый, но хитрый и весьма услужливый, со скуластым веснушчатым лицом, тщедушный, он выглядит, несмотря на свои 19 лет, почти ребенком.
Гринька в душе охотник: когда заходит речь об охоте, он оживляется; ему нельзя доставить большего удовольствия, как просить указать места для охоты, проводить. Куда девается тогда его уныло-сонное выражение лица, он перерождается: глаза блестят, уверенно и бойко ведет он вас и гордо выглядит, когда удачна ваша охота; взгляд его красноречивей слов: вот, мол, куда я вас привел! Вишь, дичи-то сколько! Он помогает, указывает без всякой корыстной мысли.
Позвав Гриньку, я прошу помочь мне и идти со мною на охоту. Потолковали о том, куда идти, когда выходить, и наш выбор остановился на 50-й поляне.
В доме тухнут огни, и постепенно все погружается в сон.
В волнительном ожидании…
Предвкушая впечатления первой охоты на глухарином току и боясь как бы второпях при сборах не забыть чего-нибудь, я тщательно приготовляю и осматриваю все, не раз перебирая охотничьи «доспехи».
А время летит, кругом царит тишина, все спят, лишь изредка доносится унылый крик сыча да бой часов с церковной колокольни. Тянет и меня вздремнуть, глаза слипаются, не вытерпел: прилег и заснул.
— Вставайте, Николай Петрович, пора идти, а то опоздаем! — будит меня Гринька.
Быстро вскакиваю, собираюсь, и через несколько минут мы уже шагаем к лесу по дороге к 50-й поляне.
В воздухе чувствуется свежесть приближающегося весеннего утра, слегка морозно; после душных комнат дрожь пробегает по телу, зябнется, и как-то нервно позевывается.
Недалеко от усадьбы, не более полуверсты, начинается ряд гор, покрытых сначала лиственным лесом, далее смешанным, переходящим, наконец, в красивый, глухой и старинный сосновый бор.
Дорога идет в гору. Группы деревьев, разбросанных там и сям по краям дороги, вырисовываются темными, причудливыми силуэтами при красноватом свете заходящей луны.
— Вон луна-то какая: скоро рассвет, — шепчет Гринька.
Дорога все круче и круче поднимается в гору. Вот мы и в самом лесу; почва под ногами, местами лужи с весенней водой. Тихо-тихо в лесу: куст не шелохнется. Надвинулась тучка. Какой-то зверек, пыхтя и сопя, перебегает дорогу: это еж вышел на охоту; ухнул филин, гулко раскатилось эхо, и опять все тихо.
Вот и 50-я поляна: местность красивая, высокая, дальше — низина. Поляна полукруглая, большая, около полуверсты.
Справа сосновый бор, слева ряд стволов берез, осин, лип и кое-где причудливыми пятнами виднеются сосны с их пушистыми вершинами.
Медленно и осторожно мы продвигаемся вперед. В лесу еще темно; с низины поднимается туман; в воздухе чувствуется сырость; луна заходит. Сквозь дымку тумана едва видны стволы ближайших деревьев. Засвистала птичка — предвестница утра.
Предрассветный ветерок пробегает по вершинам деревьев, плавно покачивая их. Чуть зорька. Разнообразные трели и щебетанье пташек начинает звонко раздаваться тут и там в весеннем воздухе.
Но что это?! Характерный оригинальный звук раздался налево в лесу, отрывочно сначала, затем подряд сильней, переходя в своеобразную песню.
— Слышите, барин, это он, глухарь запел! — чуть дыша, шепчет Гринька.
— Подходите, я вас здесь подожду.
Затем другой, еще, еще в нескольких местах сразу. Лес, молчавший несколько минут тому назад, ожил! Мы остановились и замерли… А песнь сменялась песнью. Очнувшись и перейдя поляну, я осторожно вступаю в лес. От волнения трудно дышать… Сердце так и стучит… Какое-то нервное, напряженное состояние.
Мечта сбылась!
Всматриваюсь, иду на слух, боясь опоздать, подпрыгиваю, останавливаясь, когда прерывается песнь глухаря. Токуют сильно, в нескольких местах сразу! К которому подходить?! Я растерялся: подошел к одному, но, не дойдя, свернул к другому; руки трясутся, волнуюсь…
Вдруг справа раздается треск: громко захлопав крыльями, слетел спугнутый мною глухарь!.. «Сорвалось!» — досадую я и стараюсь под песнь глухаря подойти к другому; все ближе и ближе… И вдруг я увидел: налево от меня на толстом ветвистом суку накренившейся старой березы, ближе к вершине, темным, огромным комком выделялся глухарь на фоне светящегося неба.
Вот до этой сосны допрыгаю, думаю, и можно стрелять. Боясь, как бы опять не спугнуть, я подхожу в песню и прячусь за стволами ближайших деревьев. Дорогу загородила упавшая гнилая береза, поросшая мхом, но, обойдя осторожно ее, я иду дальше и, наконец, подхожу.
Как-то нахохлившись и распустивши хвост, глухарь продолжал свою песню весны. Треснул сучок под ногой — я так и замер… Глухарь насторожился, смолк, вытянул шею и, наклонив голову вниз, стал зорко осматриваться, но, успокоясь, запел опять.
Взведя курки, едва переводя дыхание, вглядываясь, я выжидал, притаясь за толстою сосною; выбрал момент, прицелился и вмиг надавил собачку… Гулко раскатился выстрел, все окутав синеватым дымом… Неужели мимо?! Минуту ничего не видно… И как бы в ответ, резко шлепнувшись о землю, упал глухарь. Как из земли вырос Гринька:
— Вон как ловко вы его ахнули! — говорит он, успев поднять глухаря и торжественно поднося его ко мне. С приятным и радостным чувством удачной первой охоты я принялся рассматривать свой трофей… Налюбовавшись и забрав его с собой, мы двинулись дальше.
После выстрела и шума падавшей птицы ближайшие глухари смолкли, но, пройдя полверсты, в самый конец 50-й поляны, мы опять услыхали характерное щелканье, а следом и песнь глухаря; токует осторожно, с большим промежутком.
Глухарь снялся, не подпустив меня на выстрел; заслышав резкое хлопанье крыльев, как вкопанный, остановился я… Прошла минута, две… Смотрю, глухарь летит почти ко мне навстречу; я заволновался, выстрелил… Промазал!..
Светало. Ток слабел. Восток заалелся, ярко окрасив вершины леса.
— Пора домой, барин, теперь светло и поздно — ничего не убьете! — говорит Гринька, подходя ко мне.
Свернув налево, мы двинулись в обратный путь. Издалека чуть слышно доносилось бормотанье глухарей; в бору стучал дятел. Солнце взошло, приятно согревая весенними лучами.
Мы подходили к усадьбе… В поле звонко раздавалась песня жаворонка. Вдали синелся бор.
Н. Новиков, г. Казань, 1900 год.
Этот материал был опубликован в нашей газете «Охотник и рыболов. Газета для души» в апреле 2013 года.
