Бывают такие дни: с утра встанешь без малейшей светлой мысли или надежды, и сразу нахлынет на тебя вчерашняя, третьегодняшняя, прошлогодняя, постоянная хандра — твой верный и неизменный спутник чуть ли не с самой колыбели. Она росла с тобою вместе, стерегла каждую твою ошибку, каждую неудачу.
Хандра
Что подкашивало твои силы, что порочило тебя, то шло на пользу и на доброе здоровье твоей хандре. И всякий раз, как заговорит она, слышишь, что голос ее стал мощнее, что сборник ее песней увеличился лишним сказанием. Голова как свинцом налитая, мускулы усталые, руки падают, словно привязанные.
Станешь ли думать о чем-либо, всякая тема заканчивается могучею, ужасною песнею хандры; примешься ли за какое-либо дело, требующее соображения, или просто за механическую привычную работу, хандра стоит тут же и зорко сторожит тебя.
Чуть оторвался от дела, чтобы обдумать новую мысль, чуть позволил какой-нибудь мысли промелькнуть в незанятой голове — и опять очутился в знакомом заколдованном кругу, и опять раздается голос неумолимый, голос смертельной тоски. Измученный, бросаешь дело.
Душа неутомимо роется в прошедшем и настоящем, ищет хотя бы одного уголка в жизни твоей и твоих близких, на котором можно было бы отдохнуть. Все отравлено хандрою. То, чем успокаивался вчера, третьего дня, в прошлом году, нынче не годится… подломлено. Что казалось счастьем, стало минутною ничтожною забавою в ряду сильно неутешительного свойства мыслей и явлений, ничтожною искрою потухающего уголька среди глубокого мрака.
Весь мир окрашен в темный цвет. И чудное летнее небо с высоко несущимися по нему белыми облаками кажется пошлою насмешкою природы и возбуждает массу печальных мыслей и тяжелых ощущений. Поддайся только хандре, и заведет она тебя далеко, может быть, туда, откуда нет и выхода.
Вскочишь, как ужаленный. Скорей к людям, где раз заведенная жизнь бежит своим порядком, несмотря ни на какие личные ощущения и мысли, где быстро, как волны, сменяются явления, охватывающие человека, и несут… куда — неизвестно, но все-таки несут. Ах, возьми меня ты, жизнь, и унеси, куда хочешь, но только подальше от моей хандры!
Но жизнь молчит. Течение ее в нашем мирном городке так ничтожно мало, что проходят годы, десятки лет, а мы все стоим ввиду тех же событий и явлений. Перед нами раскинулся все тот же мертвый залив, в котором выросли и процветали наши деды и отцы, виднеется все та же болотная кочка, на которой блаженной памяти предок мой Артамон основал свое гнездо и вывел многочисленное потомство.
Если в течение десятков лет мы еще не выплыли из своего болота в настоящее русло, то что же значат дни. Далеко ль уплывешь?А что значат в сравнении с днями часы, куда уйдем искать жизни? Промелькнет целый ряд знакомых лиц, мест и явлений. В одну секунду встанет, как живая, неприглядная картина обыденной жизни.
А хандре то и на руку, она позаботится осветить ее должным образом и затянет опять свою заунывную песенку. Опять повалишься, как сноп, на место, и найдет на тебя ожесточение какое-то. Так на же, грызи меня вволю!..
Неожиданное предложение
Дверь растворяется. Входит мой знакомый и, не снимая пальто и фуражки, подходит к столу и садится. Человек он из задумчивых, и это меня нисколько не удивляет.
— Вы что нынче делаете?
— Да, как видите, ничего. Но вот надо бы сделать то-то, — я начинаю перечислять все, за что я принимался и что вынужден был бросить.
— А я хотел было предложить Вам, знаете, что?
— Что?
— Поедемте-ка на Подвешанную мельницу.
— Неудобно, — говорю я, — надо бы вот то-то и то-то покончить.
Но говорю неискренно. В голове мелькнуло: «А что, в саком деле, не махнуть ли?».
— Как хотите, а хорошо бы. Мы всего побыли бы нынче вечер и завтра утро, а к вечеру вернулись бы.
Голова уже работает, как организовать поездку. Я согласен. Начинаются необходимые распоряжения. Моему знакомому раньше, как через три часа, ехать нельзя. Мы живо соображаем, кому чем заняться по части подготовки и организации поездки, и расстаемся, довольные друг другом, выпив предварительно в знак удовольствия.
Летит посол к профессору элоквенции (красноречия. — Прим. редакции) — Богдану Тарасовичу Бесхвостову.
Бесхвостов является предварительно, по своей привычке чуть не оборвав колокольчик, хотя дверь не заперта.
Он, наоборот, с расстановкою снимает пальто, вешает его на вешалку, ставит палочку в угол и подходит ко мне медленно, с форменною фуражкою в руке. При этом неизбежное «Имею честь кланяться» и неизбежный вопрос о здоровье. Все — как следует по чину.
Пока происходит эта процедура, я все время терпеливо стою у дверей комнаты.
Разговор с профессором
— Вот что, Богдан Тарасович, пойдемте в Подвешанное.
— Это значит на судачков?
— На судачков.
— Что же, дело хорошее. Знаете, судак теперь богатый. Поймать этак пескарика или уклеечку и в теплечке прямо потихоньку спустить… Только вот что, барин, когда же мы поедем?
— Да часов в пять вечера, раньше нельзя.
— Эх, барин! Поздненько.
— Что за поздно, ничего… успеем. А завтра день разве не перед нами? Нужно будет, еще зарю возьмем.
— А не лучше ли завтра? А я бы тем временем, знаете, червячками запасся бы и на всякий случай лягушечек прихватил бы.
— Это Вы все успеете. Идите и готовьтесь, а через два часа я пришлю к вам лошадей.
— Ну, как хотите, я не у спорных дел. Только вот что, барин, надо на всякий случай, воля ваша, парочки две рогаточек захватить.
— Это зачем? Что же, Вы думаете, самойла (сом. — Прим. редакции) попадет?
— Да кто ее знает. Все, знаете, не мешает. Тем более теперь ему самая пора. Потому икру отбил, и пошла такая трава…
Н.Л., 1881 г.
Эта часть рассказа была опубликована в нашей газете «Охотник и рыболов. Газета для души» в июне 2018 года.
