Было это в 1892 году. Я был тогда еще юным студентом 4-го курса. В 1891 году, как известно, свирепствовала сильная холерная эпидемия, и вот, в ожидании новой вспышки, в 1892 году формировались отряды для борьбы с холерой. Я, как человек, крайне нуждающийся в заработке, тоже предложил свои услуги.
Помню, как сейчас, что нас всех созвал к себе томский губернатор и за чашкой кофе сказал нам довольно длинную речь на тему нашей ответственности перед страждущим человечеством.
Когда публике был предложен список сел, где намечались холерные пункты, то более ловкие товарищи мигом расхватали ближайшие и более культурные пункты. Нам, нескольким простакам, достались некультурные далекие дебри. На мою долю выпало село Тымское, отстоящее от города Томска в 540 верстах (576 километров. — Прим. редакции) на север.
Приезд
Ввиду того, что мне приходилось жить среди диких инородцев-остяков, мне был прикомандирован полицейский стражник.
Получивши подъемные и захвативши с собой стражника, я на одном из пароходов компании Курбатова и Игнатова выехал из города Томска на далекий север, в дебри Нарымского края.
Была ранняя весна. Красавица Обь разлилась широким, безбрежным разливом. Но любоваться дикими первобытными картинами мало приходилось, так как дул резкий север-хивус (по-сибирски) и порхал снег.
В двое с половиной суток пароход добрался до города Нарыма. Было раннее пасмурное утро, и я не решился расстаться с теплой каютой, чтобы выйти на тент, тем более, что самый город отстоял от пристани в пяти верстах.
Здесь произошла, как потом я узнал, комическая, в духе гоголевского «Ревизора», сцена. Со мной по сопутности послана была амуниция для полицейской и жандармской стражи города Нарыма.
Стражник, мой телохранитель, вздумал разыграть шутку с городскими властями, пользуясь тем, что я не показывался из своей каюты. Когда пароход причалил, мой телохранитель послал городового к городскому голове с извещением, что прибыл полковник с адъютантом для передачи важной посылки голове.
Голова облекся в мундир и цепь, захватил жандармов и полицейских и с толпой явился на пристань. Здесь он от мнимого адъютанта торжественно принял амуницию, приглашал нас обоих на чай (меня, конечно, заочно) и, вообще, оказал нам самые высокие почести… Как он по первому взгляду не узнал в мнимом адъютанте шантажности, право, не понимаю.
Но случай этот — факт, удостоверенный командиром парохода.
В село Тымское прибыл я днем. Село стоит на правом обрывистом берегу реки Оби. Оно состоит из 30 домов и деревянной церкви. Вокруг села прекрасный корабельный кедровник, а дальше — девственная тайга.
Повыше села в реку Обь впадает приток ее река Тым — извилистая таежная речка. Левый берег ее низменный, представляет собой огромную площадь, покрытую сетью малых и больших озер.
Устроился я на квартире сначала у одного зажиточного крестьянина, а потом перебрался в хибарку к местному псаломщику, молодому простодушному парню.
Наступил май, проглянуло солнышко, пробудилась от сна природа. В ожидании холеры ходил я несколько раз в день на пристань — встречать пароходы, осматривать их в санитарном отношении. Обыкновенно, завидя вдали пароходный дымок, все население села спешило на пристань, кто со съестными продуктами, кто — так, из-за любопытства, а кто в качестве пассажира. Появлялись остяки в своих юрких обласках со свежей стерлядью и с разнообразными посудинами под водку.
С прибытием парохода на пристани закипала деятельная жизнь. Приходилось наблюдать курьезные сцены. Помню прекомичную фигуру остяка во фраке. Дело было так: пьяный мужик привязался к официанту с предложением купить у последнего фрак. Официант смекнул, что может выйти выгодный гешефт, сначала отнекивался и в конце концов заставил остяка дать за старый фрак баснословную цену (что-то около 30 рублей). Остяку фрак был узок; он кое-как напялил его на плечи и вот с растопыренными руками и в броднях вприпляску вышел на сходни: фурор был полный, публика хохотала до колик.
Вообще, как я потом узнал, остяков эксплуатировали ужасно, спаивая их водкой, настоянной на листовом табаке и стручковом перце. Масса дорогих мехов попадала в руки местных кулаков за гроши.
На неводном заведении
С весны в большую воду в село Тымское заходили все пароходы, а их ходило вверх и вниз от города Тюмени до Томска более 100. Когда же сбыла вода, пароходы стали проходить стороной — старым руслом.
Холерных больных не было, и вот я заскучал. Выручил меня мой хозяин-дьячок. В один прекрасный вечер он пригласил меня отправиться на неводное заведение купца Завадовского, отстоящее от села Тымского верстах в 10—12. Решили туда спуститься на лодке, а оттуда пойти пешком — пострелять на озерах уток. Любезный хозяин достал мне плохонькую шомполку, пороху и дроби, и на завтра с рассветом мы уже плыли к неводному заведению.
После четырехчасового плавания мы причалили к обширной песчаной отмели, или, по-рыбацки, «к пескам». Как раз рабочие завтракали, и огромный невод (версты в 2—3 длиной) сушился на кольях. Вдали, на крутом берегу, возвышавшемся над «песками», ютился ряд хижин грязных, наскоро сколоченных. Грязь всюду была страшная: кругом валялись остатки гниющей рыбы и серебрились кружечки чешуи.
Около построек и за ними серела густая чаща тальника с грязно-зеленой листвой. А вдали, за чащей, синела таинственная, непролазная тайга.
Встретил нас хозяин заведения, серая личность, в грязных просаленных пиджаке и шароварах, встретил просто, радушно. Скоро в его убогой каморке на стол появился жирный пирог из свежих стерлядей, запеченных в пшеничную корку, и чай. Ели мы с волчьим аппетитом. После завтрака хозяин повел нас посмотреть на процесс закидывания невода-левиафана.
Когда мы вышли на берег, то невод уже был сложен горой на громадный баркас-неводник, и группа рабочих стала завозить его на реку, постепенно выбрасывая в воду отдельные его участки. Это забрасывание заняло около часу. Когда эта процедура была окончена, то свободный конец невода был привязан к толстому проволочному канату, который прикреплялся к огромному вороту, приводимому в движение парой лошадей. Медленно, налегая всей грудью, заходила пара сильных животных. Завертывали канат около часу.
Когда тетива с кибасьями (наплавками) подошла к пескам, то вода по эту сторону прямо-таки закипела. Позади тетивы медленно двигался баркас, и рабочие со специальными совками и крючьями зорко оберегали рыбу. Но вот погонщик громко закричал на лошадей и стал быстро выбирать невод на песок: рыба кишмя кишела. Тут были и стерлядь, и щука, и сырки, и окуни.
Береговая артель рабочих быстро сортировала рыбу в садки. Но главный интерес представляла огромная мотня: в ней копошились целые «бревна». На этот раз из нее вынули: двух осетров весом около пяти пудов (почти 82 кг. — Прим. редакции) каждый, муксуна пуда в три (свыше 49 кг. — Прим. редакции), четырех нельм и около десятка крупных стерлядей. Тоня была удачная, и хозяин, довольный, добродушно похохатывал.
Крупная рыба, как потом я узнал, опускается хозяином до осени в огромное озеро, имеющее исток в реку Обь. Исток перегораживается, чтобы не ушла рыба обратно в речку. Глубокой осенью перед рекоставом рыба вылавливается из естественного садка живой, замораживается и отправляется гужом в город Томск.
Между тем невод был почти опорожнен. На песках выше невода слеталось хищное пернатое царство в ожидании вкусной добычи. Птицы сидели по рангу: впереди я заметил крупных хищников из породы орлов, дальше крупных чаек и, наконец, ворон и сорок.
Посмотревши на тоню, мы возвратились в избушку хозяина, где нам был предложен чай с тем же стерляжьим пирогом. Ночь мы провели на сеновале, спалось плохо, так как около заведения бродил медведь, да и беспокоили комары. По словам хозяина, в окрестностях ходят два огромных медведя, так что каждую ночь караульному приходится отпугивать их выстрелами из ружья.
Утром раненько, после чая, отблагодарив радушного хозяина, мы переправились на луговую сторону и побрели к селу Тымскому. Утро было яркое, веселое. Солнышко весело смеялось, смеялись блестящие длинные озера, смеялась изумрудно зеленая осока, густо обступившая озера.
Веселыми трелями заливались птички, весело покрякивали утки, перекликаясь между собой на различные лады. Мы со спутником скоро направились к ближайшему озеру. Я подкрадывался к ближнему берегу, он заходил к противоположному. Кто из нас выстрелил первым, право, не помню, но, Боже, что получилось: сотни уток закружились в воздухе.
Оба мы стояли, разинувши рты. Так мы шли от озера к озеру, но, несмотря на обилие дичи, убили что-то двух-трех уток. Вернулись мы домой измученные часам к пяти вечера, кое-как попили чаю и улеглись спать, проспавши что-то около суток.
Заинтересовался я и рыбной ловлей, благо речка Тым была недалеко. Доставши примитивные снасти, я нередко утрами и вечерами ходил на ближайшее плесо подергать сорожек и окуней; клев был всегда богатый. Улов я передавал постоянному своему спутнику — подростку Андрею, а тот продавал его на пароходы бедной публике.
За глухарями и тетеревами
Наступила осень. С половины августа начались утренники. Из тайги стали вылетать глухари и тетерева. Были случаи, когда они садились на крыши изб. Саженях в двухстах от дьячковской квартиры, у опушки кедровника, было старое русло речки Тым. Русло это заровнялось песком, и вот получилась площадь саженей сто ширины (свыше 210 метров. — Прим. редакции) и около 300—400 длины (640—850 метров. — Прим. редакции). По краю этой площади росли могучие старые березы. На них утрами и вечерами вылетали тетерева и копалухи. А глухари бродили по песку.
Помнится, что дьячок как-то позвал меня на это место. Вышли мы раненько, на солнцевсходе, с одним ружьишком. Скоро дошли мы до опушки кедровника и уселись под могучей сухарой березой на свалившуюся толстую осину.
Утро было звонкое, светлое. Бодрящий заморозок пощипывает за щеки. Солнышко еще не выглянуло из темных недр тайги. С ближайшего озера поднимался туман, и сквозь его густую завесу раздавался зычный гогот гусей.
Где-то бормотали косачи. Настроение у нас обоих было самое благодушное. Мы по очереди сосали из одной трубочки и, кажется, мало заботились о том, что сидим совсем на виду.
Вдруг над нашими головами раздалось громкое хлопанье крыльев. Я взглянул на сухору и увидел двух копалух, с шумом усаживающихся над нами.
Так как у нас было одно ружье и об очереди мы позабыли условиться, то между нами завязался спор, кому стрелять. Птицы между тем преспокойно сидели и дожидались, пока я выхватил ружье из рук дьячка и срезал одну из птиц. Скоро на соседнюю березу прилетел табунок тетеревов, по которым стрелял дьячок.
Затем из чащи тайги вышли на песок два огромных глухаря. Перед нами была какая-то фантасмагория, какая-то живая панорама.
После этого утра мы не раз с дьячком ходили на песок поохотиться и возвращались всегда с парой или двумя парами птиц.
Подходил сентябрь, и кончался срок моей командировки. Не без сожаления покинул я заповедный девственный уголок, где было пережито мной немало хороших часов. Что-то сталось теперь с этим уголком? Какие метаморфозы перетерпел он за эти годы?
И. Евфратов, г. Барнаул, 1910 год
Этот старинный рассказ был опубликован в нашей газете «Охотник и рыболов Сибири» в апреле 2009 года.
