Сказать, что Филипп когда-либо не испытывал жалости к добываемым им в тайге зверям, едва ли можно. За сорок с лишком сезонов таежного промысла, казалось, в конец можно было очерстветь, ожесточиться.
Месяцами один на один со стихией. Погода злит помехой: до половины ноября дожди со снегом — из зимовья не вылезешь, на небо не взглянешь — заливает; зверь не ходит. А если и пробежится по своим кормовым ходам, как будто не видит ловушек с самой доброй, по мнению Филиппа, наживкой: и кишки квашеные зайчиные, и рябчатина в пере, и рыба с душком. Ничего соболя не манит, когда урожай рябины, да еще голубицы.
В такой «красный» год едва не все звери будто пост соблюдают как вегетарианцы. Хотя, если приглядеться, надо заметить: не побрезгует соболишко заломами валежника, где от клятой сырости крышуется деревом его основной корм — мыши, да еще в россыпи лазит к пищухе — сеноставке. Одной на ужин хватает. После чего в ее норе, в сене и заночует. Чего же лучше.
Мастерство охотника
Расставив разрешенные ловушки, Филипп, кляня слякотную погоду, призвал на помощь верного Путика, кобеля — пятилетку, хорошо обученного и в самой силе собачьей. Правда, не без риска. Понимая, что при всеобщей сытости и дотошному кобелю нелегко найти короткий свежак нарыска соболя, хотя бы перескок через тропу. Но, зная все добрые манеры Путика, все же надеялся на собачий талант больше, чем на свои умения.
Друзья-приятели, такие же завзятые и лихие промысловики, по достоинству ценили в Филиппе его охотничье мастерство. Большого зверя — лося, медведя, да еще человека — курильщика табака, он в морозный день чуял, как и Путик, за сотню метров.
Сосед по охотучастку, Иван, дивясь дневной добыче белок и другого зверя, не единожды восторгался:
— Да тебе, Филя, можно по тайге-то без кобеля ходить! Путька у тебя заместо сторожа при зимовье проживает.
Сосед, конечно, знал много о жизни Филиппа. О том, что за годы скитаний исколесил он Сибирь. В Приморье приходилось промышлять зверя без помощника — лайки. Охотился гоном, как местные удэгейцы и эвенки. Тропил соболя, белку, да другого зверя по следам и накрохе (кормовая приманка. — Прим. редакции).
Кто понимает — тяжкая работа. Весь день бежать по следу и только к темноте находить маловероятный запуск — укрытие. А надо еще было как-то вызволить спрятавшегося на ночевку зверька из толстенной деревины. Часа два иной раз уходило на добывание урчащего хозяина дупла.
А другой и убегал в темноту, минуя сетку оклада по неладно торчащей валежине. Нередко приходилось ночевать возле соболиного пня в три обхвата. Ни огнем, ни шумом выстрела не выгнать из убежища зверька. Оставалось одно: ждать, он зверек проголодается и сам выскочит и попадет в сеть обмета.
Для такой охоты нужно особое здоровье, крепкое сердце и ноги. Вот это было у Филиппа в молодости. На любую гору едва ли не бегом, без передыха взбирался. По «бургану» — по речному лесу, по ровному и хотя и хламному месту, как олень махал.
Редкое чутье
Посох в руку взял только на пятом десятке, после того колено вывихнул. Ненадежна стала после того сезона левая нога. Так что пришлось страховаться посошком. И от гоньбы отказался, на самоловы перешел. Тут другая наука нужна. Хоть опыт от тех гонов сильно пригодился.
Филипп поднаторел в знании о повадках зверей настолько, что коллеги дивились его будто бы чудачества. Дальний сосед Кузьма утром по рации спрашивает:
— В тайгу сегодня идем?
Ночью у Филиппа засвербила, забеспокоила левая калеченая нога. Пришлось внепланово наложить на колено компресс с медвежьей желчью. И охотник знал о перемене погоды. И ведал, что звери тоже чуют, поэтому день будет неходовой, можно Путика не тревожить и заняться другим делом в зимовье. Хотя уже очень славно солнце играет. О том сосед и говорит:
— Погода-то баская (хорошая, классная. — Прим. редакции) какая! Пошли, не ленись!..
— Иди, сосед, — не смолчал Филипп. — А я погожу… Этот день не мой, завтра будет наш.
Путик о том и говорит, в катухе (конуре. — Прим. редакции) крепко лежит. Выскочил до ветру, крутанул на тропе, встряхнулся и назад, на теплую лежанку. Чем не примета…
— Ну ты и лентяй! — вздохнул Кузьма.
Филипп не обиделся на подначку, знал, что говорилось по-дружески, незлобливо, более для себя. Сосед так бодрится, самому неохота из тепла вылезать, а другого уличить в этом горазд. Знакомый прием.
Первый обход
Стихли наконец дожди. Ветер по-хозяйски прошумел в долине вдоль речки. В тайге установилась чуткая тишина. Хотя все относительно. Полной тишины в лесу не бывает, если знать о таежной жизни.
Дятлы стучат и перекликаются, мыши шебаршат, поползень шелестит на деревине. Все слышит Филипп. Белка уронит шишку и тишину словно расколет щелкотня от ударов о сухие сучья и валежины.
Ловушки подняты и наживлены. По своей традиции, в первый обход, Филипп идет на девятый день. Если есть окно в пару-тройку суток, то Путика обяжет поработать. Не беда, что сыровато и следов нет. Кобель любит проверять дуплистые дерева и всякие подозрительные хламные места. Пока хозяин обходит иной завал, Путик пронюхает валежины, куда влечет запахами, понятными только ему.
На другой день Филипп вышел из зимовья еще в темноте, будто желая наверстать упущенное в прошлые дни. Через 20-30 минут рассвет. А пока надо успеть добежать до известного ягодника — голубичника, где встретить солнце. Самоловная чудница (тропа. — Прим. редакции) ведет туда. Так что и свои орудия доглядит и ягодник проверит. Так как знает, что соболя не откажутся от сладкой и особо едомой голубицы.
Путика не надо порскать. Ему довольно увидеть ружье на плече. Пожалуй, если бы пес мог говорить, то он бы мог порассказать, где искать соболя сегодня. Скорее всего — в голубичнике. Эти юркие животные сегодня там. Охота предстоит с десертом — с ягодами.
Звериный плач
И верно — едва забрезжило, а Путик уже гремел вокруг невысокого гнилого пенька — остолопа, где кто-то прятался. Ненадежное это укрытие для соболя. В щель виден дрожащий черный хвостик. Его едва не цепляет зубами кобель.
Филипп надел легкую рукавицу — верхонку из мягкой ровдуги (замши) — и поймал соболька за задние лапки. Передними тот безуспешно пытался цепляться за гнилые стенки полого пенька.
Что в этот момент испытывал зверек, можно только представить. Страшные большие враги окружили его запуск. Один грызет пенек, лает, рычит. Другой за лапы тянет из казавшегося надежным укрытия. Борьба не на равных, несправедливая, безжалостная!
Остается последнее средство — мольба. И тогда соболек жалостливо, пронзительно по-щенячьи заверещал. Это был не обычный плач, а звериный. Редко когда дикое животное стонет, разве что перед смертью.
Крик ужаса слабого перед сильным врагом, как последняя защита, обращенная к тому, кто способен убить, но может и пощадить, отпустить. Не лишать жизни. Но это последнее, на что мог пойти зверек — разжалобить врага, вызвать хоть какое-то ответное чувство сострадания.
Едва ли такие четко сформированные мысли прокрутились в диком сознании соболька, которого в эти секунды извлекли из спасительного дупла. Но Филипп понимал зверька, и какое-то ответное чувство невольно всколыхнулось в нем. Не единожды доводилось слышать злобное соболиное урчание в дупле или в другом убежище.
Но тут иной звук — такой тонкий, в котором заключалось отчаяние, безысходность в ожидании казни, ужасный испуг щенка перед вершителем его судьбы, последние слезы; на другие ни надежд, ни сил уже нет. Было и требование — отпусти, негодяй, я жить хочу!
Голубица
Филипп бегло осмотрел сжавшегося в комочек на его рукавице соболька. Это оказалась молодая самка с отменно дорогой черной шкуркой. Особенную ей ценность придавали рассыпанные по спинке светлые ворсины, напоминающие седину. Белым было и горловое пятно. Оно охватывало даже нижнюю челюсть зверька.
Охотник неоднократно слышал от приемщика пушнины о высокой стоимости таких шкурок при продажах на аукционе, особенно заграничном. До 100 тысяч рублей порой давали за одну штуку. А на приемных пунктах за большинство сдаваемых шкурок можно было получить по две-три тысячи.
Вот какая удача! Настоящий самородок в руках! Неожиданная и дорогая добыча почти развеселила Филиппа, он ослабил хватку, едва не выпустив на свободу зверька. Именно в этот момент в охотнике зажглось и созрело решение — отпустить соболюшку на волю. Пусть живет и каждый год таких же красавцев рожает!
Филипп ослабил зажим задних лапок и поднес соболюшку к сосне. Зверек как будто понял, что это дерево — дорога к воле от страшных врагов. Освобожденный, он мигом вскарабкался и спрятался в ветках кроны. Ранее не склонный к сантиментам, охотник высказал вслух все то, что ощутил за минуту пронзительного соболиного плача:
— Живи, голубка! Так то, Путик, мы решаем!
И уже для себя, усмехнувшись в свою седую бороду, добавил:
— Голубица, да и только. Как есть голубица…
О потомстве заботиться нужно
Путик с укором в подвизге бросился под дерево с соболюшкой, посчитав, что зверюшке удалось вырваться из хозяйских рук. Пришлось взять собаку на поводок. Молча поспешая, отходили от сосны. Пес еще несколько раз оглядывался, силясь понять, почему же они оставляют верную добычу.
И только новые сладкие и горячие запахи, которые Путик ощутил вскоре, привели его в рабочее состояние. После чего он облаял невысокий кедр. В кроне дерева копошился порядочный соболь. До того зверек кормился там же — на голубичнике.
За погожий утренний час Филипп добыл с помощью верного помощника двух соболей, нисколько не жалея об отпущенной «голубке».
Вечером по рации сосед Иван поинтересовался:
Филипп ответил, озадачив соседа:
— Поохотились удачно. Трех взял, одного отпустил. Пожалел, уж больно хорош оказался. Да и надо помнить, что не след всех губить. И о потомстве заботиться нужно!
С чем сосед и согласился.
Валерий Тарасов, Иркутская область
