Раздумаешься иногда… Проходят перед тобой все эти отрадные воспоминания… Представится вдруг этот треск крыльев выскочившего из-под собачьей стойки дупеля, этот милый, серый долгоносик… крик сорвавшегося бекаса… мягкий, бесшумный, а в ветер — как полет пера, полет гаршнепа… Или лес… тишина, чаща, собака ищет… Вдруг этот нежданный треск по сучьям… Обертываешься: замелькал красавец-вальдшнеп!..
ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО — В № 3 (142).
С весны по осень
А вот опять лес, только поляна с невысокими кустами дубняка, березняка; сухая, густая трава… вечереет. Солнце опускается к горизонту и красным светом облило все вокруг — и поляну, и лес. Тишина, глушь, сухой лесной запах.
После томительного жара дня как хорошо! Идешь и любуешься этой чудной картиной; сухие головки высокой травы и цветов бьют по коленям; созревшие семечки обсыпаются за голенища. Как хорошо на душе! Как легко! Как счастлив! Что чувствуешь в это время — невыразимо. Вдруг собака остановилась, вытянулась и повела носом в сторону, втягивая воздух.
Осторожно, как можно тише, забыв все окружающее, подходишь. «Вперед! Вперед!» —шепчешь. Собака осторожно, как бы в пух ступая, подвигается вперед, снова встала. Так же осторожно подходишь снова:
— Пиль! Пиль! Еще вперед!
Собака медленно, вытянув голову и хвост, протянула еще несколько саженей… и уперлась окончательно… И всего этого вдруг — опомнишься — лишиться! Просто даже страшно становится! А придется лишиться и скоро, если каждый из нас не будет стараться елико возможно заботиться о том, чтобы у нас вместо существующей безобразной охоты водворилась правильная, рациональная.
Хороша весенняя охота, много она дает удовольствия, но гнетет тяжелое сознание того, что этим мы губим себе охоту в будущем, и совесть страждет. Весна настоящего года первая, когда я охотился, до сего времени я ни одной весной не позволял себе этого и разрешил лишь потому, что охотятся все… Мне, следовательно, почему же и не охотиться?..
Спустя неделю или полторы после Петрова дня ходил за бекасами и дупелями; проходил отличные знакомые места, где только лишь прошлый год приходилось убивать пар 5-6 бекасов, теперь поднимал всего штуки три-четыре.
В конце июля и августа находил их больше, но все-таки мало, дупелей же было совсем мало, так что их убито за все лето 11 штук. Некоторые же охотники при почти каждодневной ходьбе убили кто две пары, кто восемь, а кто и ни одного.
В сентябре уже месяце, охотясь за вальдшнепами, некие свободные люди нечаянно в теплых кормных местах нападали на дупелей, и одному из них удалось убить в эту охоту, кажется, 13 штук, затем еще двум — штук шесть или семь.
В июле ходил три раза за тетеревами и убил семь штук. В первый раз убил одну старку и очень жалел по ней, так как тетеревята оказались только с перепелку, но мои терзания и угрызения совести парализовались сознанием того, что это сделано совсем непреднамеренно. Выскочила первой старка, я ее и убил; не знал же ведь я, что тетеревята так малы. В это время они должны были быть уже порядочными — это же запоздалый выводок…
Тем не менее во второй раз я отправился через две недели и убил опять старку и трех молодых, но уже довольно больших, так что на полете-то и не различишь со старой. Тут еще у меня один тяжело раненный улетел и упал в густой лес. Когда заметишь направление полета подбитой птицы, тогда еще с хорошей собакой, пожалуй, и нетрудно отыскать, но вот тут-то именно этого и не было.
Вылетела из-под собачьей стойки пара. Я — раз-раз! И увидал только то, что один полетел как ни в чем не бывало, а о другом и ничего не знаю: улетел ли тоже, или убит? Но этого нашел убитым в 15 саженях (свыше 30 метров. — Прим. редакции) под кустом, а куда улетел первый и опустился ли — второпях и по неудобству местности не замечено. Но благодаря моей «старухе» он найден и торжественно в числе других троих принесен домой.
Расплата от небесной канцелярии
В первую охоту меня как бы в наказание, хотя и за непредумышленное преступление, два раза принимался мочить сильнейший ливень. Первая невольная ванна продолжалась, впрочем, недолго, только лишь час, но зато страшные, оглушительные раскаты грома вдруг над самой головой, так что невольно, инстинктивно бросишься бежать. И это продолжалось несколько раз. Сначала и где-то вдали — едва слышные перекаты. Вдруг тра-та-та! Внезапно, быстро, неожиданно, над самой головой.
Инстинктивно закрыв голову руками, как бы в защиту от удара согнувшись, быстро бросился бежать вперед. Миновала эта страсть, и легко стало. Скоро прошел и дождь… Кое-как сохраненная в сетке блуза, скинутая среди дня в облегчение от жары, заменила мокрую рубашку, которая, выжатая, отправлена на ее место, и я пустился дальше, вышел из леса; скоро проглянула избушка караульщика.
Поговорив немного с обитателем ее, что-то тяпавшим на дровосеке, я двинулся по какой-то заросшей, глухой дороге, осторожно пробираясь между мокрыми кустами, выбрался на удобное такое местечко с небольшими, редкими деревьями, кустами и остановился, озираясь вокруг.
Только бросив взоры свои на собаку, вижу, что она стоит в какой-то недоумевающей позе — на всех четырех ногах, с поднятой кверху мордой и опущенным хвостом. Что-то вроде тихого, мелодичного кудахтанья послышалось мне. Прислушиваюсь — ясней. Э, да это, должно быть, тетерка! Опускаю осторожно руку в карман и извлекаю жестяную коробочку, заменяющую мне пистонницу; с трудом, посредством ножа, осторожно вынутого из патронташа, сковыриваю старый почерневший от дождя пистон и надеваю новый; затем то же и с другим.
Когда все это улажено, отправляю прежним порядком обратно мою импровизированную пистонницу; подвигаюсь вперед. Думаю: «Не выстрелить, подмокло. Но авось!». С шумом вылетела старка. Раздался сверх ожидания выстрел, и злосчастная полетела в траву. Бросилась собака торжествовать свою победу, за нею направляюсь и я, поднимаю и, полюбовавшись, кладу в сетку.
Ну теперь выводок мой! Зарядил, собака опять стоит. Подхожу ближе, ближе, удивляясь, что так долго не поднимается; подхожу вплоть к собаке, нагибаюсь над ее мордой и вижу прижавшегося тетеревенка — как раз с перепелку. Я взял его, подержал немного, пожалев об убитой матке, и пустил обратно, намереваясь отправиться дальше искать другого выводка, но снова закапал дождь, сначала редкий, но чрез минуту полил как из ведра.
Я прикурил тут же под кустиком на корточках, представляя собой мужика, спасавшегося в поле от дождя под бороной. Все, дескать, не каждая капля капнет! Сижу час под ливнем, и надежды на спасение никакой. Кругом — мрак, ни малейшего светлого местечка на небосклоне. Надолго, значит, пойдет.
Начинаю петь одну за другой знакомые песни, чтобы хоть сколько-нибудь сделать незаметным это гадкое положение. Запас их, наконец, истощился, пробирает дрожь. Кроме того, чувствую, что меня разломило от почти двухчасового сидения не шевелясь, в одной позе. Оглянулся на собаку: она опустила уши, вздрагивает, скорчила такую кислую физиономию… жаль даже стало.
Нужно, однако, делать нечего, подниматься. Едва разгибаю спину, у-у-у… загудело, сапоги полны! Выливать где уже тут, пойду. Выбрался на дорогу и скорым шагом, насколько позволяли отяжелевшие сапоги, марш-марш.
Вся дорога лесом. Захватила ночь. В одном месте пришлось идти совсем узкой дорогой по меже. С одной стороны — высокой стеной темный, крупный лес, а с другой — тоже темной стеной, но лес ниже — молодой дубняк и березняк.
Неприятно чувствуешь себя, хотя и неоткуда ждать опасности. Главное-то — ночью и под дождем, давно промочившим уже до костей.
Но вот выбрался из этой темноты, из этой канавы на свет Божий, кончился лес, и передо мной — полотно железной дороги. Выбравшись на насыпь, я с лучшим настроением духа еще проворнее тронулся в путь, чтобы поскорей скоротать это слишком уже неприятное путешествие; дождь же все продолжал орошать меня. Пришел уже домой в 11 часов ночи, пробыв, следовательно, под непрестанным дождем целых пять часов!
Невзгодам нет конца
Подобный же дождичек помочил меня, когда я возвращался с другой охоты — за бекасами и дупелями. Это было темной, непроглядной ночью, когда, как говорится, зги Божьей не видать. С плохо знакомой дороги я сбился и шел наугад. По временам страшный блеск молнии освещал на мгновение передо мною окрестность, и затем все снова погружалось в непроглядный, густой мрак.
Но вот издали доносится неопределенный шум. Прислушиваюсь: дождь — вдали, по реке. Может быть, пройдет стороной. Нет, все ближе, ближе — значит, скоро уже опять будет баня. Готовлюсь, жду с секунды на секунду.
Действительно: ударила одна крупная капля по носу, вот другая — по фуражке, третья, четвертая… и через минуту разразился сильнейший дождь, промочивший меня в каких-нибудь 15 минут до костей… но сразу перестал. Просветлело небо, и я выбрался на знакомую дорогу.
Невзгодам же суждено, однако, повторяться в этот день. Не успел я пройти и ста саженей, как опять заблудился. Хотя уже и не так темно было, но местность такова, что легко спутаться: узкая дорожка лесом, однообразие и ночь все-таки. Попал в густые кусты, которые меня, несколько было «провянувшего», вымочили снова.
Хотел пробраться через них на поляну, но кусты оказались так густы, что пришлось вернуться назад. Да и слишком уже неприятно промокшему, прозябшему ходить по мокрым кустам, которые обдают на каждом шагу холодными брызгами. Пошел опушкой их: больше не было дороги. Долго шел, версты три (3,2 км. — Прим. редакции). Но вот, кажется, и большая дорога?
Она и есть! Ну, слава Богу, теперь доберусь. Все-таки верст шесть (6,4 км. — Прим. редакции) сделал крюку. Блуждание, так же как и купание, постигло меня и вторично.
Смеркалось, когда я усталый и голодный возвращался из-за Бокина с еще более усталой и голодной собакой. Нужно было пройти узенькой тропинкой, которая сокращала мне дорогу, через кусты. Но я ошибся, не рассмотрел ночью, а ходил-то здесь немного, следовательно, местность зная нетвердо, пошел совсем по другой дорожке, которая повела меня, правда, в громадную площадь кустов.
Долго шел я, надеясь выбраться, но признаков хороших все нет. Только вот в темноте передо мною лошадь, другая, а налево, за кустом, вдруг показались несколько человек мужиков вокруг дымящегося костра. Я свернул к ним и спросил о дороге.
Один сказал, что я не пройду здесь и что мне нужно вернуться назад; а несколько, что пройду — только, говорят, «иди влево, там тебе будет мочега, мочегу перейдешь — сейчас направо будет тропка, по край крупного Шлихтинского леса, ты так по ней и иди — выйдешь прямо на большую дорогу».
Я послушался большинства. Действительно, прошедши наугад саженей 100 (свыше 200 метров. — Прим. редакции) влево, встретил озеро, заросшее камышом и кустарником. Попробовал было в одном месте. Думаю: «Э, глубоко, тут застрянешь, пойду дальше, там, может быть, помельче». Пробую — сносно еще, ничего; иду дальше… но погрузился выше колен, в сапоги полило… Теперь уже нечего разбирать — пошел напрямик! Ну кое-как выбрался!
Вылил из сапог воду, иду разыскивать указанную тропинку по краю большого леса. Дорог множество — наделаны мужиками, вывозившими отсюда сено. По какой идти? Пойдешь по одной, ее перерезает другая; отправишься по этой, думая: «Не эта ли настоящая?». Идешь, идешь, вдруг и эта выводит на другую, ведущую куда-то назад. С час уже бросаюсь с одной дороги на другую, а желанной тропинки все нет и нет.
Но вперед! Еще попытка!.. Через полчаса, однако, судьба сжалилась: дорога найдена, а через час и дома…
Нежданные трофеи
После 8 сентября ходил несколько раз в лес за вальдшнепами и нашел всего пару; ходил по огородам и не видал ни одного; ездил в село и эта поездка завершилась тем, что, прожив и проскитавшись там по лесам, кустам, огородам и болотам два дня, нашел и убил только лишь всего одного гаршнепа и трех налетавших голубей да истратил три рубля денег.
После недалеко от города дня четыре или пять кряду рано по утрам находил в одной небольшой березовой роще трех вальдшнепов, но они мне все не давались. Только лишь вступаешь в нее, собака становится; делаешь несколько кошачьих шагов вперед, а они уже, саженях в 70 замелькали между деревьями и переместились в густой молодой сосновый лес, где их и убить-то почти что невозможно, да и нет времени: спешишь обратно домой и на службу.
Все-таки я настойчиво продолжал их преследовать до того времени, как, однажды пришедши, не поднял уже ни одного и с тех пор рощи этой уже не посещал, так как думал, что вальдшнепы совсем уже исчезли, да начались уже и большие морозы. Только однажды, захватив всего 8 зарядов, отправился поискать зайчишек, совсем забыл о вальдшнепах и нашел их в одном густом заросшем саду и в густом кустарнике за этим садом 8 штук, из коих убил 6.
Вечером по приходе наделал зарядов и на другой день еще затемно отправился на это благодатное местечко, но не нашел уже ни одного. А на другой день выпал снег, и стала зима. Вальдшнеп же был, но только он прошел одним днем — 14 сентября, и некоторые свободные счастливцы в этот раз настрелялись-таки его порядочно.
За тетеревами осенью не ходил: поднимаются в это время далеко, следовательно, нужно дальнобойное ружье, а я такового не имею; по этой же причине не бывал на утиных перелетах и не убил ни одной матерой утки. Чирят убил пяток, охотясь за бекасами.
Перепелов весной видел и убил только пару, но не слыхал этой прошлой весной и позапрошлой ни одного, тогда как в прошлые весны у нас за рекой с берега вечерней и утренней зорями много, бывало, слышишь перепелов.
Осенью убил их 14 штук, некоторые были очень жирны. Пара еще у меня, принесенные подбитыми домой, — старка перепелка и поршок (птенец. — Прим. редакции) перепел, здравствуют и до сего времени в садке. Крылья у них зажили, срослись, и они совершенно приручились, так что часто выпущенными гуляют и клюют у меня на столе.
Зимой по пороше убил четырех зайцев, да осенью одного — всего пять.
А. И. Гладышев, 1882 г.
