Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется, что в нашей охотничьей литературе были описания Мещеры, т.е. Заокской части Рязанской губернии, почему я ограничусь только вкратце описанием этой местности части Рязанского и части Спасского уездов.
Путь в Мещеру
Так как с тех пор прошло почти пятнадцать лет, то я отчасти забыл собственные имена и сел, и деревень, но общий характер местности не изгладился из моей памяти.
Мне приходилось подъезжать к Оке и любоваться на луговую и лесную даль с двух сторон — у самого губернского города и у села Вышгорода. От Рязани вид, несомненно, чудный на Мещеру, но на первом плане луга, болота с небольшим сосновым сколком у деревни Борки (местожительство всех рязанских легковых извозчиков) и лишь вдали — темно-синяя полоса лесов. Со стороны Вышгорода (кажется, на 35 верст ниже по Оке) открывается вид на луговую сторону и раскинувшиеся по ней большие деревни с прилегающей темной массой хвойных лесов. Эти деревни отличаются своей численностью. Здесь русское население, но с нечистым выговором, и чем дальше вглубь лесов, тем больше замечается разница в произношении, а также и бытовой стороне.
Темный и неразвитый народ — мещеряки — живут крайне грязно, неряшливо и в обращении с посторонними кажутся грубыми, невеждами. А между тем, лучшие плотники оказываются из мещеряков — как владеющие с детства топором. В общем, мещеряки трудолюбивы, живут зажиточно, постройки у них обширные, дворы кругом загорожены и покрыты тесом. Между ними встречаются охотники, но редко.
Чем дальше от реки Оки, тем поселения реже и, наконец, совершенно редки, заброшены в лесной глуши. Дорога из Рязани идет мимо монастыря сплошными большими селениями по песчаному грунту. В сторону от этой большой дороги — поворот в более глухие места. По этому проселку я ездил в Борискую дачу. Казенная дача составляет центр, к которому прилегают частные дачи.
В этих лесах я не встречал рысей, но лосей, лисиц, куниц и прочего мелкого пушного зверя в изобилии, как и птиц всех категорий. Волки бродили тогда по окрестностям поселений, шлялись по лесам до глубокого снега, а затем выбирались в луга. Выводки волчьи тогда были нередки и истреблялись они частью капканами, а частью— приезжавшими охотниками псковским способом. Первый такой охотник был некий Рж-ский с псковичем Иваном, затем его место занял сосед О-в с псковичем Ефимом. Волки, кажется, и сейчас выводятся в обширных мещерских болотах.
Путь в Мещеру из Вышгорода пролегал через прибрежные к Оке села, затем очень скоро переходил в лесные болота, покрытые вырубками. Здесь зимой мы захватывали волков, лисиц, а ближе к лесам и лосей. Последние летом выходят из лесов в эти болота, спасаясь от комаров.
За лисицей по морозу
Бориская дача отстояла от Оки верст двадцать пять (если не больше), находилась внутри казенной и частной Губонинской дачи недалеко от села мещеряков Борискова, почему и получила такое название. В казенную дачу я имел доступ, как и в Борискую, но в соседней Губонинской управитель не был мне вначале известен, почему охотиться пришлось в ней только в последние годы. Лоси тогда бродили по всем дачам, но имели излюбленные места, в особенности в Бориской даче.
Пскович Ефим знал все эти места, а потому распоряжался лосями, как домашней скотиной на своем дворе. Тогда еще не было строгого соблюдения сроков охоты: мы знали 1 марта и 29 июня, но все же ноябрь, часть декабря и первую половину февраля посвящали лосиной охоте. Хотя были случаи, что неудача задерживала нас и до февраля. В последних случаях приходилось убивать безрогих быков.
Я убедился, что в Мещере лоси сбрасывают рога в середине января. Здесь же я встречал и убивал лосей с бычачьими острыми рогами. Попадались лоси двух сортов — темные и рыже-бурые, причем последние были крупнее первых.
1886 года ноябрь был, помнится, холодный. Сильные морозы неожиданно застигли меня с П.Л.Муратовым в лугах за Окой на поисках волков по пути к Мещере. Снегу было немного, выпал он на мерзлую землю и при сильном ветре уносило его с дорог и ровных мест в болота и леса. Мы потеряли волчий след, взятый от Вышгорода, и уже решили ехать на ночевку в ближайшее село за восемь верст, как неожиданно нашему взору представилась лиса, пересекавшая дорогу.
Ветер с морозом давал себя чувствовать. Ванька и Васичка (сын Олимпыча) остались на дороге и присели. Ветер был с дороги в болото наискось, и мы торопились перехватить лису, чтобы не дать ей уйти в леса. Отъехав с версту от оставленных загонщиков, Василий посадил Муратова, отоптал снег за кочкой, повернул пегого обратной дорогой, оставляя на своем следу флажки. На пять-десять сажен от первого «номера» уместился я, а Михаил, усиленно отзванивая ворованными вожжами, продолжал заканчивать круг, втыкая правой рукой флаги. Хитрый Мишка, чтобы дать возможность Муратову убить лисицу, распластал мой тулуп с моей стороны. Я заметил его маневр. Мне оставалось только зарядить картечью, чтобы стрелять за линией, если промажет сосед. Время шло, казалось, долго. Василий и Михайло совершенно исчезли с глаз. Ветер усиливался, сосед перехватывал ружье, выражая не только нетерпение, но и безнадежное отчаяние…
Но вот до моего уха донесло ветром характерное «у-ка». Это кричал Васичка, затем раздался отчаянный голос Мишки.
«Лис прорвался вправо», — решил уже я, но Васичка продолжал нажимать. Я ждал лисицу справа. Мой сосед притаился так, что не сразу заметил налетевшего на него крупного темно-красного лиса. Пропустив за «номера» зверя, Муратов дал дуплет, и лиса закувыркалась в кочках. Я пошел к соседу. Он, спотыкаясь между кочек и путаясь в белом халате, уже тащил за хвост свой трофей. Но, Боже, на что был похож счастливый охотник. Все лицо его было багровосинее, местами появились подозрительные бледно-желтые пятна от действия мороза.
— Оттирайте лицо! Отморозили щеки!— кричал я ему.
Через час мы отогревались в избе, а через два выехали в Рязань, которая от нас была в десяти верстах.
Двойной «улов»
В 9 часов, подзакусивши немножко, мы выехали на четырех лошадях. Нагрузивши сани флажками, охотники разместились по двое в полном молчании.
Мы ехали узкой дорогой на село Бориское, предполагая встретить Ефима на грани возле Губонинской сторожки. Лошади бежали резво; низкие дуги кое-где задевали ветви берез, елей, осыпая инеем. У грани Ефима Олимпыча не оказалось, мы проехали дальше сторожки, разложили огонь.
Костер в лесу в ожидании загона имеет свою особенную прелесть. Невольно сосредоточенно принимаешь участие в розыске сушины, смолья на растопку; с удовольствием разломав сучки, подкладываешь их в костер, на ходу грея руки, поворачивая спину, так как лицо уже не терпит жар. Костер, чуть задымившись от зажженной бересты, постепенно разгорается, снег оттаивает кругом, образуя яму.
Окладчика Ефима Олимпыча все нет. Начинаешь строить предположения, будет ли загон, обложил ли он лосей. Незаметно проходит время, и незаметно откуда-то из чащи вынырнет Ефим Олимпыч. Если он с лыжами, значит лоси «ушодши»; если без них и на ходу снимает сосульки с обледеневшей бороды, значит, обклад готов…
Все приободряются и следят за его приближением, кое-кто задает ему вопросы, но Ефим их не слышит. Подойдя к костру, он снимает шапку, поправляет свою черную с проседью голову и спокойно, с достоинством на ходу отдает распоряжения Василию.
— Возле горов в К-ской обошедши, — докладывает он.
— Вы только проехамши, а лоси перешодши из Губонинской. Еще времечко есть! — успокаивает Ефим Олимпыч на замечания наши, что зря уехали далеко в Губонинскую, а лоси были возле нас…
Усевшись кое-как, мы уже полной рысью гоним обратно.
Уже за полдень. Солнце над лесом. Мы стоим на дорожке, лошади составляют один из флангов, за ними флажки. Я стою крайним. Передо мной густой осинник выдается мыском, за спиной ельник и начало болота, справа дорога идет с извилинами чистым местом. Мне виднеется только высокая сосна, за ней следующий «номер», влево лыжник уходит редким осинником с мелким ельником.
«В обклад шесть лосей!»— мысленно повторяю я и молю Бога, чтобы рогач был между нами, чтобы вышел на меня… В лесу тихо-тихо. Малейший треск дерева от мороза кажется выстрелом. Нечаянно задетая веточка царапнет по сукну охотничьей куртки, хотя бы о рукав, и воображение этот тихий шум превращает во что-то особенное: нервно вздрагиваешь, оглядываешься — все тихо кругом. Но вот недалеко как будто бы грянул выстрел, условный выстрел Ефима в кругу, из его пистонной лебеды, и лес ожил — загонщики начали свое «у-ка» на разные голоса, прислушиваясь друг к другу. У Ванюшки и Васьки арапники изредка на чистом месте, отчетливо отхлопывая, как выстрелы, делают свое дело: лось прислушивается и осторожно рысит, торопится подальше от неприятного, тревожного звука.
Голоса загонщиков на местах раздаются ясно, отчетливо. Ефима не слышно. По обыкновению он в кругу направляет лосей на «номера»…
Треск сучка влево заставил меня вздрогнуть. Невольно пригнулся я за куст осинника. Впереди меня по осиновой чаще пронесся глухой шум. Лоси, наткнувшись на левую черноту, круто повернули на второй «номер». Гулко пронесся в воздухе выстрел второго «номера». Лоси шарахнулись на третий «номер». Дуплет последовал вскоре за выстрелом соседа. А голос Ефима надрывается. «Ука-ука»— раздается в кругу. Загонщики уже двинулись с места и помогают Ефиму сбить лосей обратно на стрелков. Сделав петлю от третьего «номера» внутрь круга, лоси своим следом вышли на черноту влево от меня, отсюда полным ходом пошли мимо моего «номера». Я не успел взять на мушку первого лося: из осинника он вылетел, как бекас. Навскидку я пустил ему пулю. Скакавший позади рогач свернул ближе ко мне. Его я выцелил и положил на дороге.
— Готов! Готов! — прокричал я Ефиму, оказавшемуся где-то недалеко.
Загон кончен. Небольшой рогач лежал на левом боку. Ефим уже осматривал место, где я стрелял первого. Он нагнулся к земле.
— Ну, что?
— Шерстинка! Попадено, знать, — ответил он и быстро пошел на лыжах вслед за ушедшим лосем.
Подошли остальные охотники. Каждый из нас был с трофеем, каждый наперебой рассказывал, как он выцеливал и видел, куда попала пуля. Это общая страсть доказывать, что он спокойно выцеливал— на самом же деле руки «ходенем ходят с непривычки», как выражался Михайло. Через полчаса вернулся Ефим. Пока Василий потрошил добычу, Ефим успел проследить за лосями.
— Попадено высоко! Кровь сказалась! Маненько отдохнет, успокоится. Два еще ушедши не стреляными.
Ефим был того мнения, что не следует идти за раненым, иначе он уйдет очень далеко, а следует дать ему успокоиться.
Мы уехали, веселые, довольные, на хутор, а Ефим пошел «проведать» раненого. Часа через два и второго моего лося привезли на хутор.
Последние охоты с Ефимом
В ту же зиму я провел несколько дней в Мещере со страстным охотником-драгуном бароном Цеге фон Мантейфелем, одним из моих сотоварищей по кавалерии.
Высокого роста, худой, крайне симпатичный стрелок, прекрасный спутник на охоте (так как не терялся ни при каких обстоятельствах), он не был требователен и мирился со всякими охотничьими невзгодами. Мантейфель стрелял из берданки так, как другой не сумеет из прекрасного дробовика.
…Мы приехали к полдню на хутор. У Ефима оказался готовый круг. По воле судьбы не удалось Ефиму выгнать лосей на стрелков. Загон шел долго и вяло. Мы же, довольные и этим, вернулись в избушку и принялись убивать время беседой и едой.
Поздно пришел Ефим: он вновь обложил лосей, но далеко. Помню, москвичи удивлялись неутомимости ног обкладчика.
— Наши обкладчики после загона думают об отдыхе.
— Ну, а Ефим охотник в душе, каких редко.
На другой день загон был в мелколесье на границе К-ской дачи и какого-то неизвестного владельца, торговца городского, где в покосившейся избушке жил сторож, откормивший с коммерческой целью несколько штук рогатого скота сеном самого грубого свойства. Ефим обошел лосей, вышедших на жировку в эти мелоча. Круг оказался очень маленький.
Мы стояли на просеке. Не помню точно, кто убил одного лося, возвратившегося после выстрела в круг и упавшего в даче торговца. Мантейфель из берданки положил лося за гранью. Кончился загон. Другие два лося прорвались через флажки после выстрелов. Вывезли лосей на дорогу. Конечно, как всегда, общее удовольствие, шум… Вдруг появляется по дороге подозрительный субъект в пальто и котиковой шапочке, заявляя, что лосей не отдаст, так как они убиты в даче его хозяина без разрешения. Одна половина охотников была на стороне протестанта, но дело уладилось благодаря нескольким рублям, сунутым в руку приказчика, как оказалось, выпившего предварительно в сторожке для храбрости. Он видел, что охота началась, и ждал финала, согревая себя водкой.
Вечер у нас прошел бурный по поводу запрещений и толкований статей закона по сему предмету.
Третий и четвертый загон были в один день. Я ранил молодого бычка в первый загон, остальные лоси прошли вне выстрелов. Ефим обложил раненого, и он вышел на Кемпе, который положил его из своего штуцера в пяти шагах. В тот же день от нас уехали двое— Кемпе и Шенбрунер. Старик Шенбрунер привозил с собой дробовик проволочного дамаска, весь испещренный раковинами. Помню, что знаменитый оружейник, так восхитительно знавший свое дело, уверял меня, что «чем больше раковин, тем лучше ружье бьет». Шенбрунер ружейное дело начал изучать со времени своей службы мальчуганом — кантонистом в крымской кампании, и потому не имел себе соперников.
Полагаю, что все вновь испеченные оружейные мастера с их блестящими каталогами должны бы позавидовать покойному Ивану Ивановичу в знании своего дела. Он был оружейный мастер из любви к искусству.
После отъезда двух охотников осталось нас четверо. Загоны были у нас, но неудачные. Все же это не мешало нам быть в прекрасном расположении духа.
Этой главой я заканчиваю свои охоты с Ефимом. На следующую зиму он перешел к Муратову, у которого, кажется, и до сего времени служит. Теперь Ефим, должно быть, очень стар. Мне же не суждено было впоследствии встречать обкладчика, не уступавшего ему своей неутомимостью и страстью к охоте.
Вскоре я расстался со средней Россией и переселился в Вятскую губернию, северо-восточный край, совершенно мне незнакомый и чуждый, весьма интересный не только в охотничьем отношении, но и в бытовом.
Жизнь в Малмыжском уезде
Приехал я в Малмыж на почтовых в марте 1889 года.
Малмыж не произвел на меня приятного впечатления. Хотя он на берегу реки Вятки, но место не нагорное, скорее низкое; из города нет красивого вида на лесную даль по левую сторону реки. Двухэтажные деревянные домики самого обыкновенного типа. Я возмущался крутыми лестницами в верхний этаж с частыми маленькими ступеньками.
В Малмыже охотников оказалось много, начиная с самого исправника и кончая помощником провизора. Вся эта публика охотится по перу с сеттерами, пойнтерами, ездит на тягу с этими же псами, не брезгует зайчишками, если они подвернутся прежде срока, и посиживает «на чучелах». Я ехал в Вятский край, мечтая об оленях и медведях, почему расспросы мои исключительно вертелись около этого. Я получал ответы, что для охоты на зверя нужно ехать в Сюмси или Кильмез — села, заброшенные в далекой глуши казенных лесов этого уезда.
Недолго пробыл я в Малмыже, так как маршрут мой был в Вятские Поляны, большое торговое село ниже по реке Вятке. Вятские Поляны состоят из одной главной улицы, дома коей выходят огородами, задами к реке. Весь берег Вятки увален навозом и уставлен ниже села лабазами, куда хлебные торговцы ссыпают купленный за зиму хлеб, чтобы в марте нагрузить на баржи. В селе я сразу набрел на охотника Морозова. Это молодой купчик, симпатичный, разбитной. У него был хороший красивый сеттер; но — увы! — Морозов, кроме птиц, ничего не стреляет.
В конце марта мы ездили на тока, но неудачно. Я в это время получил предложение от одного лесничего К.М.Льв-кого поохотиться на токах в казенном лесу. К большому моему огорчению, мне не удалось воспользоваться его любезностью.
Л-ский жил в своем небольшом поместье, вернее хуторе с мельницей среди лесов. Вокруг— охотничье эльдорадо. Как он сам, так и его супруга, оба— страстные охотники. Мне передавали, что г-жа Л-ская навскидку убивает бекасов, вообще болотную дичь.
В апреле я совершал прогулки на лодке в затоны, где охотился на уток. В общем, охоте этой я не симпатизирую, как вообще всякой весенней охоте, но вся прелесть была в наступавшей весне. Тянуло в леса, болота, подальше от грязного села с его однообразной, скучной жизнью.
Иосиф Поплавский, 1900 год
