Ясно. Мороз градусов в 20. Тишина полнейшая. Ни звука. Уже совсем светло, но солнце как будто не решается выйти из-за леса, как будто боится замерзнуть, застыть в этом холодном безмятежном покое всего мира.
И глаза всех охотников, стоящих по линии, без всякой надобности то и дело взглядывают вправо, на алеющее там небо. В этих глазах столько ожидания, столько надежды, пожалуй, даже мольбы, что солнышко не выдерживает и мало-помалу выдвигается над лесом, медленно, медленно освобождаясь от оков утреннего тумана.
Королева тайги
Но вот оно уже отделилось от леса, и его лучи широко разлились повсюду, рельефно и ярко обрисовывая здешнее царство зимы. Длинная, широкая падь (долина), где мы стоим, вся засверкала матовым серебром. По ней вьется неширокая, блестящая своими полозниками лесная дорога. Черные пни и кусты, разбросанные кое-где по долине, еще резче подчеркивают могущество зимы. Снег завалил почти совсем пни, повис крупными, блестящими гроздьями на ветках кустов; а низенькие кустики так засыпаны им, что над могучим снежным покровом торчат только короткие и то обледенелые, обмершие жалкие прутики.
Слева долины и дороги идет довольно крупный березняк, весь обсыпанный снегом и устланный пушистым, светлым ковром. Его повисшие, словно истомленные, концы ветвей блестят ровно и спокойно, будто уснув навсегда, в полном забвении весны и будущего возрождения. О старых ветвях, сучьях, стволах и говорить нечего: покрытые снегом где сверху, где сбоку, они неподвижно стоят, как колонны и причудливые стропила огромного, бесконечного здания.
Но вот за еловой чащей, вдали, послышался глухой, нестройный шум и гам. Понемногу он проясняется… Выделяются голоса загонщиков, которые погорластей или покрикливей… Ельник оживает. И сердца охотников, проникнутые этой новой жизнью, забывают обо всем вокруг: о морозе, снеге, солнце, чудной зимней картине… О других картинах и впечатлениях, о житейских дрязгах, мелких и крупных повседневных делах и говорить нечего. Они еще вчера остались дома вместе с позабытыми часами на письменном столе, в конторке, в лавке… Теперь все сердца и нервы дрожат от одного ожидания, одного желания — увидеть хоть одну из быстролетных красавиц тайги, эту королеву лесного царства, в которую как будто скрылась на зиму вся жизнь тайги. Скрылась и дала козе новую силу, небывалую летом неутомимость, эластичность, обессилила ее и вместе с тем сделала самой желанной добычей для охотника. Да, весело, приятно видеть эту силу, энергию, грацию, красоту, но еще приятнее овладеть, победить ее… Победить королеву тайги и хоть на минуту почувствовать себя царем если не всего мира, то, по крайней мере, необъятного сибирского леса…
А загон все ближе. И сердце бьется сильней и сильней… Слышны уже не только голоса, но можно разобрать и что именно кричат они…
— Ваня, левей! Загон шире, ровней, — слышится звучный, на время загона повелительный голос правого «разводящего». Вдруг в левой стороне загона крики сразу поднялись на целую октаву, стали резче, пронзительней… Весь загон как будто еще ожил, весь проникся одной идеей, одним желанием, сразу вошедшим в него и охватившим его всецело.
«Здесь они… вот… двух… там… право рогаль… крепчей загой… гляди… чащей вали… не сдавай, ровней…» — теперь уже скороговоркой, без оттяжек, без передышки, наперерыв несется из ельника по всей линии…
И охотничьи нервы, кажется, и без того уже натянутые до последней степени, напрягаются еще. Охотники не успокоились, не затихли — нет, на их линии и без того было тихо совсем, — теперь они все умерли, окаменели, иногда в не совсем удобной, напряженной позе.
Только пары блестящих точек-глаз, там и сям сверкающих вдоль дороги, говорят о затаившейся здесь жизни. Все они впились в левую сторону еловой чащи…
Козы там, не прорвались, повернули к нам… на кого-то выйдут?
Раз… — гулко льется по лесу звук выстрела почти с самого левого края загона.
Раз… раз… — уже ближе сюда, к правой стороне.
Раз… — и лес на минуту, целую минуту, замер, затих…
Сердце, только что успевшее забиться сильно-сильно в ожидании желанной добычи, сразу оборвалось, словно упало в пропасть неопределенного.
Где они? Куда исчезли? Сколько их? Может быть, убиты? Кем? Далеко ли стреляли?
Загоны
Все эти важные и неважные, нужные и ненужные вопросы целой кучей, как будто отовсюду, лезут в голову, наполняют ее, давят изнутри и, не находя себе ответа, сжимают тоской грудь.
Между тем загон, только что начавший было подвигаться на нас прежней ровной, спокойной подковой, опять прорывается дикими воплями, нечеловеческим визгом, ревом, свистом — словом, всякими звуками, какие только могут вырваться из человеческого горла в критическую минуту.
На этот раз вопли ближе к нам, к правой стороне, и, заслыша их, сердце снова вмиг загорается надеждой и тревогой. Тоски следа нет, глаза блестят, все тело от волос на голове и до кончика ногтей дрожит, словно торопясь надрожаться теперь, когда еще можно.
Вон… вдали за кустами, что-то мелькнуло, еще, еще…
Сразу в сердце раздается победный марш. Ура! Коз повернули — они летят прямо на цепь стрелков, шагов за сто от нее, чего-то пугаются. Крутой поворот, и они мчатся вдоль цепи, на этот раз прямо к нам. Их шесть штук, и раздающиеся выстрелы только подбадривают охотничью душу, заставляют еще больше застыть и задавить в себе всякий порыв к дрожи. Теперь охотник только глаза да стальные мускулы.
Нервы, завистливые мысли, тревога, боязнь чужой удачи — все исчезло, душа успокоилась… Ведь шесть коз — хватит всем, и с каждым мгновением, которое проходит до вашего выстрела, глаза все спокойней глядят на летящую к вам, прямо к вам, добычу.
Вот уже с соседнего «номера» стукнуло раз… раз… И после этих выстрелов козы, словно решившись, наконец, идти напролом, поворачивают и несутся сквозь цепь охотников.
Ваш выстрел тоже: раз… раз… Мгновение — все козы за цепью… в кустах… потом в лесу — нет их, исчезли…
И опять тоска, на этот раз полная бессильной злобы на себя и, конечно, на весь мир, охватывает вас всего…
А тут, как нарочно, негодный белячишка, слегка перепрыгивая через кустики, катит прямо на вас, нахально подскакивает шагов на тридцать, садится на полянке, вздыбливает, начинает прислушиваться. Вы, конечно, пренебрегаете им, вкладываете в ружье картечь, шумите, вертитесь — словом, совсем не стесняетесь зайца. А он, послушав загона, вспрыгивает и продолжает прыгать к вам. Ему осталось шагов двенадцать, но в это время загонщик мелькнул в лесу перед вами, загон кончается… ружье с досады вскинуто — и все 27 картечин вдрызг разбивают несчастного зайчишку.
Через несколько мгновений направо от вас снова — раз… раз… по чем — неизвестно. Но вот следы вашей картечи пересекли козью дорожку. Ура, ура!.. На этот раз вы кричите без удержа, без стеснения, гордо, не боясь высказать свои чувства, свою радость.
Коза в пяти шагах от вас лежит на боку. Ваши товарищи спешат к вам, осматривают следы, кровь, клочки сбитой выстрелами шерсти, козу…
Коза, безусловно, ваша: вы стреляли последним, картечь в левом боку, куда стреляли только вы. Картечь ваша, мелкая…
…Потом на козьей дорожке, за вашей козой, находят опять кровь, находят еще козла, опять с вашей картечиной в вашей стороне. Но на этот раз вы видите, что чужой картечи в другом боку больше, и великодушно уступаете козла.
…Потом идут еще загоны, раздаются еще выстрелы, убивают еще коз — все это вас теперь уже только радует.
Василий Е—олов, 1901 год
