Кто хоть раз проезжал по Сибирской железной дороге, тот знает, как томительно долго тянется время и как быстро, через какие-нибудь 1-2 суток, уже узнаешь в лицо всех пассажиров поезда и приблизительно не только можешь определить, к какой категории относится тот или другой из них, но даже при наблюдательности догадываться, с какой целью совершает такое длинное путешествие.
Кажется, ни на одной железной дороге так быстро не заводится знакомство не только с соседями по купе и вагону, но и вообще со всеми едущими в поезде, и с первых нескольких слов устанавливается то полуоткровенное, полудружеское отношение, которое так приятно в дороге. С кем и о чем только не переговоришь, пока проедешь одну западную Сибирь или возвращаясь назад в Россию — восточную или среднюю.
На одной из маленьких станций, не доезжая Омска, прогуливая измученную дальней дорогой собаку, я разговорился с каким-то чиновником, который тоже оказался охотником, притом хорошо знающим северные окраины Сибири. Он служил во многих городах Сибири и теперь окончательно поселился в Якутске. Это был, очевидно, человек и со средствами, и с хорошим (для Якутска) общественным положением. Разумеется, когда встречаются два охотника каких бы то ни было классов общества, сейчас же заводится соответствующий разговор и расспросы о дичи, а главное о количестве, добычливости охот: «Ну, а как?», «А сколько», «Какое поле?». Без этих вопросов, кажется, трудно обойтись двум охотникам, съехавшимся издалека, главное ненадолго. Меня не могли не интересовать якутские охоты, он же поспешил рассказать, что у них теперь организовано общество правильной охоты и то с большим удовольствием всей компанией охотятся на зайцев загоном. Относительно зверовой охоты отвечал как-то неохотно и жаловался, что за последние годы зверь откочевал в более глухие таежные места.
Я знаю, что если бы этот разговор мне пришлось бы передать своим знакомым, товарищам по страсти, то они бы, наверное, не воздержались от целого ряда насмешек и обидных слов по адресу моего якутского знакомого. Не зная его охотничьих способностей, я, конечно, не взялся бы его оправдывать, а напомнил бы только о том, что зверь всегда бежит от человека, где бы это ни было — и в особенности в Сибири, где не существует ни сроков охоты, ни лесной охраны, ни чего-либо другого, защищающего хотя бы временно зверя от посягательств на его шкуру. Пожалуй, скорее можно было бы найти в 30—40 верстах от Петербурга или от какого-нибудь другого большого города Европейской России сносную охоту, нежели в ближайших окрестностях хотя бы Иркутска.
Несмотря на то, что такого обилия дичи и зверя, как в Сибири, пожалуй, нигде больше не найдешь, но, в то же время, немало мест, где не только нет зверя, но и для мало-мальски сносной охоты по перу приходится делать поездки чуть ли не в сотню верст или, во всяком случае, около этого.
Одним из таких Богом обиженных охотничьих мест являются степи в Минусинском уезде, Енисейской губернии.
Абаканская и Аскызская степи
Все то, что мне приходилось читать об этих степях, поразительно мало соответствовало действительности. Их часто сравнивают с травянистыми равнинами юго-восточной России, что совершенно неверно, так как по характеру растительности между ними нет ничего общего. Пишут, что они покрыты «хотя не высокой, но густой травой», но на самом деле те места, где по степи возможно косить траву, являются островками или расположены по краям какого-нибудь засыхающего ручья. Прочие же грандиозные пространства покрыты низкорослой, не пахнущей полынью, колючим караганником и мелкой мягкой травкой, настолько редкой, что, вспорхнувший из-под ваших ног жаворонок и пересевший в 20—30 шагах — весь на виду. Я говорю про Абаканскую и Аскызскую степи, расположенные на юг от Минусинска и разделенные притоком Енисея, рекой Абаканом.
В разных направлениях эти степи пересекаются горными хребтами, которые хоть немного оживляют горизонт тоскливого пейзажа. Мне приходилось ходить по этим степям с легавой или, проезжая верхом или в кибитке, отпускать ее точкой носиться вокруг, и ни разу она не подняла ни перепела, ни куропатки, ни зайца. Только ястреба да копчики кружили над нами в надежде поймать вспорхнувшего из-под наших ног неосторожного жаворонка.
Говорят, что раньше было много дроф, но уже теперь в Аскызской степи их значительно меньше. Из личных наблюдений и расспросов поселян мне удалось установить, что приблизительно на 10—15 кв. верст придется по одному выводку, но не больше. В Абаканской степи, где татары вообще не охотники, они многочисленнее, но, без сомнения, с заселением этих степей великолепная дичь будет совсем истреблена. По степным сенокосам я находил перепелов, коростелей и иногда пролетных дупелей (одного-двух). Стрепет совсем не гнездует в Синусинском уезде, и те экземпляры, которые находятся в минусинском музее, якобы добытые в тамошней местности, являются, бесспорно, случайно залетевшими, как и саджи, которые иногда громадными стаями перекочевывают через уезд.
Ключевых болот почти совсем нет, речушки лежат на огромном расстоянии одна от другой, и только озера (очень часто соленые) являются единственными водохранилищами. Иногда эти озера питаются речушкой, реже ключами, а в большинстве случаев представляют котловину, в которую собираются — иногда с громадных пространств — и держатся весенние воды. Научными исследованиями установлено, что озера в Минусинском уезде высыхают и с такой быстротой, что через несколько сот лет степи угрожает лишиться своих последних водных богатств.
Берега большинства озер совсем плоски и не поросши ни камышом, ни травой, так что стрелять на них уток можно не иначе, как только из шалаша, высмотрев заранее место, где они чаще всего кормятся. Выводные утиные озерки и болота чаще всего пересыхают к концу лета, и все утки, едва успевшие подняться на крыло, перемещаются на большие озера. Те же из выводных утиных мест, которые не пересыхают, представляют значительную трудность для ходьбы и, кроме того, обыкновенно поросли таким древовидным камышом, что удачно можно только охотиться в большой компании с несколькими собаками, специально натасканными по уткам, или просто с гончими, которые заставили бы уток взлететь или вышибли бы их на плесы или в луг. Со своей «вежливой» собакой я почти что не мог взять ни одной утки из камыша. Сначала я еще пытался, за неимением другой дичи, брать уток из камыша, но скоро совсем оставил эти попытки и, если не удавалось выстрелить по плавающим, то сейчас же начинал проискивать с собакой края камыша и отрезал от озера тех из них, которые в это время случайно кормились на сравнительно чистых местах. Нельзя сказать, что количество уток поражало бы, но разнообразие их большое, в особенности во время пролета. Встречаются следующие породы: кряковые, серые, саксун, чернядь, два вида нырков, шилохвость, острохвост, свищ, турпан, пеганка, крохаль, чирок-свистунок, трескунчик, чирок-коростелек, широконоска и др. В Минусинском музее находится оригинальный экземпляр утки под названием косатки — латинское название еще не установлено. От маховых крыльев ее идут книзу длинные закругленные перья, как у гагары-гребенушки.
По берегам озер, где камыш становится ниже, по кочкам и трясинкам всегда найдете бекасов и дупелей, но, так как площадь болот незначительна, то и количество добытых долгоносиков не может быть большим. Кулики и чибиса, конечно, тоже не отсутствуют. Кроншнепы встречаются далеко не по всей степи и озерам. В Абаканской степи, говорили мне, их множество; в Аскызской же, хотя они, бесспорно, выводятся, мне ни разу не удалось их увидеть, и только во время пролета иногда в сумерки зорь доносились из вышины их гармонические голоса.
Изредка попадаются пролетные таежные бекасы (верхачи), которые выдерживают удивительно крепкую и близкую стойку. Они отличаются от обыкновенных своим более темным и каким-то тусклым оперением, полет тот же — быстрый с неожиданными изворотами и зигзагами. Также встречал разновидность бекасов с почти дупелиным ровным полетом и не с совсем белым брюшком. Местные жители говорили, что кое-когда видают куропаток, но я их сам не находил и сильно сомневаюсь, чтобы они здесь гнездовали бы.
На меня, привыкшему и влюбленному в лес, с его болотинками, потными местами, кочковатыми брусничниками, степь сначала действовала самым удручающим образом. Но я скоро привык и стал находить в ней своеобразную, какую-то мне еще неизвестную красоту. Хороши вечерние сумраки в степи: такой тишины я еще нигде раньше не слыхал. Мне нравилось уходить далеко от поселка, в котором приходилось работать, или, возвращаясь с охоты, останавливаться, ложиться на землю и вслушиваться в тишину долго-долго… Молчалива, нема степь, и в молчании ее чувствуется величавая глубина и мудрость.
Я любил вставать до рассвета и смотреть, как просыпаются таежные горы и дышат в предрассветном холодке облаками тумана и пара, словно угрожающие великаны срываются с вершин утесов, встают из глубоких ущелий и падей, готовые устремиться, обрушиться на степь. А если отойти подальше от предгорья Саян, ближе к Минусинску, и взглянуть на степь с птичьего полета или с вершины холма, то кажется она в предрассветных лучах солнца морем, а там, далеко на юге, скалистый остров, о который ударяют белые валы и бегут назад, извиваясь и расходясь во все стороны.
Ербинская и Джиримская степи
Эти степи являются продолжением Абаканской и Аскызской степей, лежат на север от первых, а также и от уездного города Минусинска. Они разделены Енисеем и тянутся: Ербинская (продолжение Абаканской) — по западному, а Джиримская (продолжение Аскызской) — по восточному берегу его. Первые две, вышеописанные с юга, вплотную подходят к предгорьям Саян, и граница резко очерчена между степью и тайгой, которой сплошь покрыт Саянский хребет, начиная с самого подножья его. Ербинская и Джиримская степи постепенно переходят сперва в подтаежную, а потом в глухую таежную местность. Переход этот очень плавный. Около самого Минусинска уже попадаются довольно значительные полоски леса, ревниво охраняемые от порубок, затем севернее, по буграм и склонам хребта, тянутся березнячки, а верст через сто уже порядочные одинокие острова, в которых можно найти коз, волков, лисиц.
Земли, удобные для хлебопашества, в этих степях давно уже засеиваются, а менее удобные или совсем негодные — заселяются переселенцами. Насколько молода и девственна здесь земля, можно видеть из того, что местами в течение 18 лет подряд (не давая ни одного года отдыха и не удобривая) сеют пшеницу, правда, только яровую. Но, как и пятнадцать лет назад, так и на восемнадцатом году, если только весной перепадали хоть какие-нибудь дождички, она даст такой же прекрасный урожай. Если же весной было мало дождей, и лето было засушливое, то урожай, разумеется, значительно хуже, но на хорошей земле все-таки что-нибудь, да родится, и не бывало случаев, чтобы совсем ничего не собрали бы. Но это на лучших землях, обыкновенно же на четвертый год земле дают погулять одно лето и снова с успехом берут хороший урожай.
Охота в этих степях немного богаче, только дроф значительно меньше. В Джиримской степи мне не приходилось их встречать, а также находить их признаков. В Ербинской степи их нетрудно наехать, но не позднее половины сентября.
По узким полоскам березняка и боярышника, если они недалеко от полей, попадаются перепела, куропатки, тетерева. Перепелов я подымал очень мало, иногда за целый день только несколько штук. Лет десять назад куропаток было такое множество, что в лютые зимние морозы их стреляли в огородах и садах в самом Минусинске, но за последние пять лет количество их поразительно уменьшилось. Некоторые охотники высказывали предположение, что куропатки откочевывали в южные степи, но это неверно: я их там нигде не находил. Наоборот, чем больше к северу, тем чаще попадались они и тетерева. Но я не особенный любитель куропаток и потому не очень старательно разыскивал их. Мне больше нравятся тетерева, и я из-за одного недобранного выводка готов был ходить и ездить за 8-10 верст. Таких крупных молодых тетеревей мне почти что не приходилось брать в России из-под легавой. Уже в середине августа молодые петушки были больше старки, с вполне развитыми косицами и совсем черные. Только кое-где на шее и на маховых крыльях — отдельные еще не вылянелые перышки. Ранним утром и на кормежке (на совсем чистых местах) они бывали очень строги и не подпускали на сто и больше шагов, но в жару собирались в березняки и кусты и в первые охоты, еще не напуганные, выдерживали близкую и мертвую стойку. Но очень тяжело было мне ходить за ними; непривыкший к горам и кручам, где исключительно находил их, я скоро положительно выбивался из сил и начинал давать промахи. Кроме крутизны подъемов, еще очень затрудняла ходьбу совершенно высохшая трава, по которой ноги скользили вниз, и пока, бывало, подымешься к опушке березняка, то уже запыхаешься и, прежде чем начать проискивать, приходилось немного постоять и перевести дух.
Работа собак очень трудная: искать при сильной жаре в продолжение большей половины дня, часто без капли воды, по совершенно сухой степи и по таким же высохшим, безжизненным кустам и траве, достигающей местами саженной вышины, на горных склонах и складках, в которых был нанесен чернозем вешними водами, мне кажется, с непривычки не всякой собаке придется по вкусу. Да и самому, пожалуй, было бы мало радости, если бы не прекрасная костяника, крупная и сочная, почти всюду растущая по березнякам и сейчас же вознаграждающая за утомительный подъем.
Коростелей в степи и полях не находил, вообще их здесь мало и если и попадаются, то там же, где и тетерева.
Утиные места показались мне более легкими, чем в южных степях. Чаще попадаются мокрые лощинки с дупелями, бекасами, куликами и чибисами, чаще и речушки. По преимуществу они мелкие (кроме притока Енисея — Тубы), берега почти на уровне с горизонтом и очень часто переходят в болото. Крестьяне и татары проводят в степи целые системы мочагов и канав и превращают значительные пространства бесплодной земли в прекрасные сенокосы. Но этим они так обессиливают речки, что в засушливое лето они иногда не дотекают до Енисея и теряются в мокром лугу и в болоте. Кое-где по речным болотам растут березняки, куда и скучивается вся дичь.
Очень удивили меня погоныши (болотный коростелек), которые были до того строги, что в большинстве случаев подымались вне выстрела, так далеко от собаки, что она не успевала их взять на чутье, и сносилась в самую крепь болота, куда я из-за них, конечно, не шел.
Водяные куры мне не попадались, хотя под самым Минусинском был один выводок их, который, кажется, так и остался никем не взятым. К сожалению, я поздно, случайно в разговоре, узнал об этом выводке и когда тотчас же пошел искать его, то не нашел, хотя самым тщательным образом обошел все место и по нескольку раз проискивал самые крепкие места. Было начало сентября, и, наверное, они уже отлетели.
Как я говорил уже выше, куропаток было раньше множество, но за последнее время их положительно выловили, и если охота с недозволенными средствами не будет запрещена, то еще через несколько лет их станет настолько мало, что и промышленникам не будет расчета ходить за ними.
В подтаежных местностях поздней осенью и по мелкому снегу стреляют тетеревей и с подъезда — только, кажется, немного иначе, чем у нас в России: телегу или сани кругом обтыкают ветками, концы их связывают в виде купола и оставляют только отверстие сзади для стрельбы и спереди для того, чтобы править лошадью. Едут шагом на смирной лошади по дорогам или опушкам остров, где разместились тетерева. Не останавливая лошадь, стреляют и продолжают ехать дальше. Убитый или раненый падает, часть тетеревей слетает, часть пересаживается — опять стреляют — и до тех пор, пока они не перестанут кормиться и не отлетят в поля или на ночевку. Тогда возвращаются своим следом и подбирают добычу.
Русаков ни в Минусинских степях, ни вообще по всему уезду не водится; по березнякам я находил только беляков — и то немного. Кое-где попадаются лисьи и волчьи выводки, а когда по Енисею пойдет «шуга», то начинается массовый ход козы из тайги в степь. Они смело бросаются в Енисей, вскарабкиваются на льдины, срываются, но всегда переплывут. Ходы коз и места, где «коза плавится», постоянно одни и те же, чем и пользуются промышленники для добывания их, карауля в сидьбах.
В близлежащих таежных местностях часто практикуется скрадывание зверя по рекам: на лошадях втаскивают лодку в верховие какой-нибудь речушки и медленно плывут вниз по течению, стараясь добыть зверя на водопое или на кормежках. Говорят шепотом, даже когда отаборят и за все время охоты ни бранного, ни резкого слова вы от них не услышите. И не зря они это делают: долго ли прогневить Бога, а всемогущая тайга не свой брат — легко войти в нее, но выберешься ли живым — кто знает? Неумолима всемогущая тайга и да сохранит всякого Бог чем-нибудь прогневить ее.
Коротко сибирское лето — вот Петров день настал, а в конце июля уже начинается пролет. Некогда всласть поохотиться — в августе пошли утренники, а к концу сентября морозы — зима.
Виктор Кологривов, 1909 год
