Текущий сезон охот по зверю начался в окрестностях Дербента охотою на Геджуге, в имении графа Воронцова-Дашкова. На эту охоту прибыли из Петербурга сам собственник этого имения, его друг граф Орлов‑Давыдов со своим commi voyageur’ом, живым французом NN, и князь Николадзе.
Из местных охотников воспользовались приглашением любезного хозяина владелец ближнего имения П. И. Л — в, Пугачев, несколько лиц местной администрации, два офицера Ег — в и Б — в во главе 23 человек охотничьей команды и ваш покорнейший слуга. Прибыли также князь Барятинский и генерал Ар — ий, но только с визитом и на другой же день, не принимая участия в охоте, отбыли обратно. Поджидали и генерала М — ва, которому, однако, что-то помешало прибыть.
Начало охоты
Охота назначалась на 14‑е и 15 октября, но так как еще 12‑го числа с вечерним поездом прибыли из Дербента на ближайшую станцию Хан-Мамед-Кала большинство охотников и охотничья команда, в тот же вечер доехавшие отсюда в присланных радушным хозяином экипажах, а охотничья команда на буйволовых и верблюжьих подводах, то охота началась с утра 13‑го числа. Прибывших ожидал, по их представлении хозяину и его столичным гостям, прекрасно сервированный, вкусный и обильный обед по меню, ужин — по времени. Вино подавалось изобильно, самое разнообразное, но исключительно собственных виноградников, немало пролежавшее в подземелье громадных подвалов этого имения, а к концу стола лакеем в сопровождении главного винодела несколько помпезно были внесены положенными боком на подносе три бутылки белого и красного вина, несомненно, самого старого, судя по обильному налету песка, приставшего к бутылкам.
Ввиду ранней поры, назначенной для выезда на охоту, все легли спать очень рано, за исключением, конечно, Пугачева и его двух партнеров, которым никак не заснуть без пульки винта…
Дивное, теплое, безветренное и безоблачное утро было 13‑го числа, когда кортеж из нескольких экипажей, запряженных четвериками, тройками и парами бойких коней, быстро промчал нас по длинной, широкой и прямой, как стрела, тополевой аллее, отделяющей виноградники и фруктовый сад от дубового леса, к краю следующего дубового леса, где намечен был первый загон.
Охотники цепью расположились вдоль земляного вала, окаймляющего пустопорожний огородный участок у опушки леса, а гайщики — солдаты охотничьей команды, человек 20–30 лезгин с четырьмя смычками гончих, — зашли с противоположной опушки этого длинного, но неширокого острова. Здесь в заведомо мало обильном дичью месте решено было стрелять все, что подвернется на выстрел, не исключая даже фазанов и зайцев. При первых же кликах загона стали вырываться из чащи и плавно проноситься золотистые фазаны. Первым грянул граф Воронцов‑Дашков, и отменно срезанный в зените своей траектории фазан красивою ракетой замертво свалился в нескольких шагах позади стрелка.
Вслед за этим откликнулись несколько гончаков и заварили явно по зрячему. Наскоро большинство охотников переменили дробовые патроны на пулевые и картонные в ожидании появления гонного зверя на радость фазанов, то там, то здесь безнаказанно уже переносившихся через цепь к опушке следующего острова по ту сторону огорода. Один петух так соблазнительно пропарил надо мною, что, казалось, шапкою можно было бы подбить его. Но страстное желание подвалить зверя осилило искушение пальнуть по золотому красавцу.
Варом варили, ни разу не скалываясь, собачки, и невидимка-зверь, отпугиваемый дружными криками загонщиков у противоположного края, держался ближней к нам опушки, но не просился из нее, вероятно, потому, что вся цепь стрелков, наполовину только прикрытых невысоким земляным валом, была у него на виду.
В результате дружного гона выяснилось, что милые собачки, по неимению гербовой бумаги, писали на простой, гонялись с жаром за простым шакалом, без малейшего салюта сбочившим у правого фланга. Насилу дозвались глупых псов.
Вторым гаем взят был соседний дубняковый остров тоже без надежды крупного зверя, и потому стреляли по чем ни попало… И действительно, попало! Один из гостей, стреляя сквозь жидкий бурьянок опушки по гонному шакалу, срезал, кстати, и увязчивую рыжую выжловку дуплетом, а в наказание себе сам же и дострелил злосчастную.
Фазан и еще один шакал
В этом же загоне были добыты еще один фазан и другой шакал. Здесь, как и вообще в этой местности, то есть на приморской низменности, очень много шакалов: но в загоны попадаются не чаще лисиц, которых здесь гораздо меньше. Дело в том, что шакал главным образом ночное животное и на день прячется в недоступных тайниках, редко оттуда показываясь. Добывают его промышленники капканами и ночными засидками, а шкуры шакальи, ценящиеся в 80 коп. — 1 руб., вывозятся во внутреннюю Россию, где, как говорят, идут суррогатом дешевых сортов енотовых мехов.
Возлагаю всю надежду на всегда подтопленную чащу запущенного леса в имении графа, куда и покатили. По дороге, впрочем, сделали два загона в небольшом дубниковом острове и примыкающем к нему виноградном саду Кр — ки, причем в оба эти попутные гая добыли только одного фазана и двух зайцев, из которых один недурно был срезан самим хозяином охоты.
В Волковском лесу добыли только разочарование, если не считать убитого фазана. Единственный поднятый кабан без единого даже по нем выстрела лихо был угнан рьяными псами в тридевятое царство, откуда едва дозвались потом обазартивших наших гонцов. Итого — ни козла, ни кабана ни одного и мало всякой мелочи, так как и добитая выжловка была в сущности не из крупных!
Но незадача стрельбы по крупному зверю и неважность трофеев никого не охладили в этот тихий, теплый, совсем не осенний денек. С моря тянул легкий ветерок, не охватывая нас, одетых в летние куртки, цыганским потом. Да и с облачного неба, сквозь зеленую еще листву дубов, разбрасывая несметные червонцы по лесным тропам и дороге, солнышко ласкало, не обжигая, когда мы вышли на обширную смежную поляну у озера.
Вид своевременно появившегося, как по щучьему веленью, в глубине стола, длиннейшего и преотменно сервированного положительно всем, что доступно, да и любо не одному оку, всех приятно озадачил.
— Ну, в этом загоне все без единого промаха постреляют! — воскликнул полный умиления Пугачев при виде занятной картины во вкусе лучших представителей фламандской школы.
Гай после вкусной и сытной закуски прошел действительно без промазаний. Далеко было за полдень, когда все, разместившись попарно и втроем по экипажам, катнули обратно в усадьбу. Да и пора было, так как заметно влажный ветер с моря изрядно давал уже себя чувствовать не только чуть не опереточно одетым некоторым охотникам, но и остальным.
Лихие кони через какие-нибудь полчаса домчали общество по месту назначения и замерли мертвою стойкой — четверик и тройка у двухэтажного в швейцарском вкусе дома-павильона, а остальные вправо у подъездов трех флигелей. Скромный по обилию трофеев в общем и в частности успех охоты нисколько не охладил общее оживление, вызванное здоровым и веселым времяпрепровождением случайных, а все же товарищей по страсти, и притом — под светлым и теплым небом Дагестана.
Досадная охота
В полном разгаре было светлое и теплое утро 14 октября, когда, насилу дождавшись отъезда генерала Ар — го, выехали на охоту.
Через полчаса прибыли к сборному пункту — широкой поляне по ту сторону речки Дарвах-Чая, капризно журчащей по мозаике цветистых галек своего изворотливого до нельзя русла.
Положим, что солнышко далеко не по-осеннему заигрывало с кокетливо скользившими мимо него по голубому своду белыми, полногрудыми облаками, только что принявшими свежие ванны у недальнего берега Седого Каспия; положим, что и яркая зелень густой муравы широкой поляны невыносимо тянула к себе полежать, как в давние годы — побегать в «горелки», когда… Да и самый шепот темно-зеленых крон коряжистых дубов нежданно вызывал в недрах памяти иной шепот и среди не таких одиночек лесных мафусаилов, а в чаще тонкостройных, высоких дубов далекой Киндяковской рощи, где… Положим, говорю все это в связи с чистым живительным воздухом, оздоравливающим не одни легкие, чарующе действует на все существо поклонника природы, урвавшегося к ее груди от шаблонной, пусть даже роскошной обстановки своего жилья, прекрасно… Но ведь целебные и отрадные стимулы эти зауряд остаются теми же и в конце 2–3‑часовой охоты! А между тем даже и после очень удачной охоты вам не видать уже такого общего откровенно веселого и радостного настроения духа, каким озаряется лицо каждого охотника пред самым началом охоты. Сдается мне, что тут дело, главным образом, не в живительных струях лесного воздуха, не в шепоте листвы о былых радостях и не в изумрудности муравы, нежащей глаз, притомленный канцелярскою белизной да окрасом сургуча и часто сизых носов ответчиков и истцов, а в предвкушении сейчас наступающей квинтэссенции сильнейших и лучших ощущений, чем было раньше, чем будет потом. Конечно, это бывает и при других отрадных моментах жизни человека, но эти преходящи, а то остается на всю жизнь его и часто — единственным уже стимулом отрады, утерянной во всем остальном, давно отжитом да и былью поросшем. Так было и теперь.
Все лица светились каждое по-своему, но одним и тем же возбужденно-отрадным чувством надежды, усталости, скуки, разочарования и зависти, этих обычных явлений после охоты, ни тени не было ни на одном лице.
— Ну так как же, Александр Андреевич? — спрашиваю Федерлея. — Не посрамим земли русской, а?
— Да уж будьте благонадежны. У меня, батенька, один ствол нарезной, а в другом добрый снаряд английской картечи: секач останется доволен, если навернется! — самоуверенно говорит он, потрясая своим щеголеватым ружьем.
— А вы как рассчитываете? — обращаюсь к Пугачеву.
— Странное дело! Конечно, подвалю, если выпрет на меня.
— Не хвались, — сказал Казбеку седовласый Шат…
— Я и не хвалюсь, а говорю, что намерен подвалить, и чувствую, что мне это удастся.
— Я тоже намерен… И тоже предвкушаю удачу… Но, по свидетельству Данте Аллигьери, благими намерениями весь ад вымощен…
И действительно, ничего путного из наших надежд и намерений не вышло.
В трех гаях, сделанных за целый день, нашелся только один кабан, был поранен кем-то из егерей, разорвал в отместку собаку и исчез в трущобы дальнейших островов. Да егерь Базалый одним выстрелом сбил фазана, присевшего с налета на дерево, а другим, стреляя по шакалу, чуть не срезал поручика Б — ва. Нам же, всем поголовно, никому не пришлось даже и перевидеть зверя.
— Какая досада! — сетовал всю дорогу на обратном пути распорядитель охоты Кочергин.
— Да бросьте, наконец, тянуть свою иеремиаду: зачастил, как Якова сорока, одно и то же! — не вытерпел я.
— Нет, вы подумайте только, какие чудные места брали, сколько здесь всегда зверя…
— Да, много, когда из предгорья понапрет его снегом; а теперь взгляните, какая и там теплынь! — кивнул я в сторону отлогих склонов ущелья, покрытых еще темными кудрями дубняковой поросли до самых вершин предгорья, слегка озаренного багрянцем заката.
— А что граф-то подумает, — не унимался он, не слушая меня. — Вот скажет — не сумел…
— Ах, да оставьте, пожалуйста! Поверьте, что граф и его друг, как старые и опытные охотники, прекрасно знают, что при такой теплыни в горах не найти зверя в низменных лесах. Теперь, если и есть где зверь на низменности, так разве только по камышам и бурьянам Карам-Карта. Завтра-то куда хватим?
— Наметил я Ерсинское ущелье.
— Гм… Хорошо-то оно хорошо, да не совсем. Стрелков придется, как всегда, ставить по верхней тропе у самого перевала. Ведь туда верхом мудрено добраться, ну а пешком не всякому сподручно. Расставить же цепь внизу и гнать сверху — выйдет плохо: зверь не согласится.
— Нет, на этот счет я не беспокоюсь: кое-что придумал и распорядился. Зверь-то будет ли хоть там — вот что.
— Бог весть. Послали бы на разведки.
— Давно послал расспросить полесовщика, да ответа нет еще. С минуты жду гонца.
— Дай Бог хороших вестей!
— Ну, уж если и завтра не выгорит, так это меня просто без ножа зарежет.
— А вы не особенно кручиньтесь, да еще и преждевременно. Повторяю, все хорошо понимают, что не на скотный двор собрались бить кабанов и что противу матушки-природы не пойдешь. Вы здесь, стало быть, ни при чем.
— Эх, вашими бы устами да мед пить!
— И выпьете, если доверитесь рассудительности и джентльменству всех.
Линейка подкатила к крыльцу одного из флигелей, отведенных для гостей, и мы расстались.
В Карам-Карт
Ранним утром 15 октября погода напомнила осеннюю. Хмурое небо сплошь все заволоклось белесоватою пеленою туч, явно согласившихся кропить и кропить дождичком нещадно на целый день при небольшом, но очень свежем северном ветре. Пришлось призадуматься: ехать ли на охоту. Но разве наша братия, охотники, да еще большою компанией, раздумывает над такою невзгодою?
— В Ерсинское ущелье сегодня? А, как вы думаете? Трудненько теперь туда при дожде по крутому-то подъему, — спросил я Пугачева, входя в не совсем комфортабельное помещение его и двух офицеров.
— Что ж поделаешь: назвался груздем — полезай в кузов. Придется браться туда. А ничего из этого не выйдет — гайщики не будут работать, как следует, и зверь отсидится преисправно!
— Понятно.
На проверку трофеем этого гая оказался один только зверь — большая свинья, убитая кем-то из егерей. Вот и вся недолга!
А потом — отъезд, приезд, предобеденный отдых, обед-ужин и полный покой до «радостного утра», когда, откланявшись любезному хозяину и поблагодарив его за радушие и доставленное удовольствие, поехали с почтово‑пассажирским поездом домой.
Г.Полетика, 1900 год
