Когда, казалось, все вопросы, связанные с празднованием Нового года были решены, мне захотелось увидеть на столе еще и блюда, приготовленные из свежей, только что пойманной рыбы. Это желание подогревалось тем, что за рыбой далеко ходить не надо: река Катэн, дугой огибающая поселок, протекала не более чем в полукилометре от моего дома. Но рядом с поселком весь лед уже был изрешечен лунками еще с начала зимы, и надежды на хороший улов, способный и самого порадовать, и друзей удивить, не было.
Впрочем, надеяться на хороший улов можно было, если пройти вверх по реке километров пять: заядлые рыболовы — рабочие леспромхоза, занятые на работе и домашними делами к этим рыбным местам еще не добрались, а у мальчишек каникулы только начались. Своими планами я поделился с другом Николаем Жуковым — коренастым крепышом чуть ниже среднего роста с бородой каштанового цвета, по поводу которой директор Хорского леспромхоза Степан Семенович Никитин как-то сказал, что такой красивой ему еще видеть не приходилось и борода Николая — это гордость всего леспромхоза. И Николай очень берег свою бороду, дорожил и гордился ею, наверное, так же, как павлин своим хвостом.
Неудавшаяся рыбалка
…Едва только забрезжил рассвет, взвалив на плечи рюкзаки с рыболовными принадлежностями, мы уже бодро топтали снег своими валенками и, полностью плененные мечтой о хорошем улове, совсем не обращали внимания на протоптанную кем-то тропу, по которой шли. Настроение было прекрасное. Поднявшееся из-за сопок яркое солнце слепило нам глаза, и в то же время окрасило снег, как в сказке, в розовый цвет. Солнечные лучи, прорвавшись сквозь густые заснеженные кроны елей, едва только коснувшись снежинок выпавшего ночью снега, тут же превратились в россыпь огней, сверкающих всеми цветами радуги. Казалось, что идешь не по заснеженной реке, а по дороге, щедро усыпанной сверкающими жемчугами и бриллиантами. Любуясь необычайной красотой пробуждающейся после морозной ночи природы, мы не заметили, как на одном дыхании отмахали эти километры.
Оказавшись на месте и оглядевшись, мы не сразу поверили увиденному. Катэн здесь делает резкий поворот, прижимаясь к правому берегу, с которого в него впадают ключи Голубичный и Темный, образуя в месте впадения широкий и глубокий плес. Этот плес, протянувшись на несколько сот метров, упирался в еще один такой же резкий поворот. И на всем своем протяжении плес был покрыт замерзшими лунками. Несколько слегка припорошенных снежком кострищ под берегом, обрывки газет, остатки пищи красноречиво говорили о том, что здесь долго и успешно рыбачили.
Мы были в растерянности: возвращаться домой с пустыми рюкзаками не хотелось, а надежда на удачу, зная по опыту, была ничтожно мала. Решили рискнуть.
Пробив несколько лунок и просидев у них довольно долго, нам удалось, наконец, поймать парочку небольших леночков. Мы уже изрядно замерзли от долгого сидения у лунок без движения, не согревал нас даже горячий чай. Возвращаться домой с таким уловом и дать шутникам повод для насмешек нам не хотелось, но сегодня рыбалка явно не удалась… Я предложил Николаю «заглянуть для успокоения души» на протоку, находящуюся не далее, чем в километре выше по течению — длинную и узкую, со множеством поворотов, кем-то метко окрещенную «Тещин язык». Не долго раздумывая, Николай согласился.
Ловля «в наглую»
Выйдя к протоке, мы были уже обескуражены: обилие замерших лунок, но уже с отсутствием кострищ у берега, прямо указывало на то, что ловить здесь, в буквальном смысле, было нечего.
Погода стала ухудшаться. Еще недавно такое яркое солнце теперь мутным пятном просвечивало сквозь серую мглу, постепенно затягивающую небо; ветер, дующий вдоль реки порывами, неприятно холодил уши. Чтобы их не обморозить, пришлось опустить уши шапок-ушанок и поднять воротники. Бороду и усы Николая украшали маленькие сосульки, делая похожим его на старика Берендея. Теперь уже о рыбной ловле мечтать было бессмысленно, и нам не оставалось ничего другого, как идти домой. Я вспомнил, что в прошлом году, вылетая со своими лесниками на тушение лесного пожара в верховья Катэна, я увидел из кабины вертолета протоку, которой раньше не было. Лесники, сидевшие в салоне «Ми-8» на мешках с нашим снаряжением и смотревшие по сторонам в иллюминаторы, видеть ее не могли. Я, как лесничий и старший группы, находился за спиной сидевшего в дверном проеме пилотской кабины бортмеханика и хорошо ее видел и запомнил: «вертушка» прошла точно над протокой. Она могла образоваться года три назад, когда в Катэне в результате сильных ливневых дождей резко поднялся уровень воды, и река, выйдя из берегов, местами изменила главное русло. Я был удивлен, что о протоке в поселке не знает никто: сверху по течению ее закрывает залом из нанесенных рекой деревьев, а снизу она разбивается на множество узких и мелких проточек. Протока эта находится ниже нас по течению и левее основного русла реки. Увидев, что Николай сомневается, я пустил вход все свое красноречие, пока не убедил его, что нет разницы в том, по какой дороге возвращаться домой: идти по своим следам или протокой. Наконец, мне удалось уговорить Николая, и через час ходьбы мы были на протоке. Нетронутая снежная целина убедила нас, что мы здесь первые. Устоять против соблазна, чтобы не опустить свои мормышки в лунки, мы не смогли.
Мы уже достаточно сильно «задубели»: ноги в промокших у лунок и ставших тяжелыми валенках замерзли, а «вспотевшая» от быстрой ходьбы одежда на пронизывающем холодном ветру уже не согревала. Вытащив из рюкзака топор, я пошел к залому, чтобы нарубить дров для костра, а Николай ногами стал расчищать снег для лунок. Еще не успел разгореться костер, когда услышал радостный крик Николая: «Витек, есть!» Оглянувшись на крик, я увидел в его руках большого ленка; лицо Николая светилось неописуемым восторгом: «Здесь рыбы немерено, как в рыбном магазине!»
Подбежав к Николаю, я увидел, что на жабрах ленка была кровь, указывающая на значительное ухудшение погоды и на то, что этот экземпляр — добыча чисто случайная. Николай это и сам прекрасно понимал и предложил ловить «в наглую». Это можно было сделать только лежа на льду и всматриваясь в воду, подсекать рыбу в тот момент, когда она окажется над мормышкой.
Пробурив лунку, я лег на лед и, почти касаясь носом воды, заглянул в лунку. Когда глаза привыкли к полумраку, я отчетливо увидел неглубокое и чистое каменистое дно, незахламленное корчами; еле заметное перемещение придонного мусора указало на очень слабое течение. Большие стайки хариусов деловито сновали у самого дна, то появляясь в поле зрения, то вновь прячась подо льдом. Вот они, чуть шевеля плавниками, чинно проплыли мимо моей мормышки с наживкой, потом вдруг куда-то стремительно исчезли. И почти в это мгновение их место занял крупный ленок. Он как-то лениво подошел к мормышке, долго разглядывал ее, еле шевеля плавниками и, потеряв к ней всякий интерес, повернул в сторону. На какое-то мгновение он оказался над мормышкой, и я с силой рванул леску. Несколько волнующих секунд — и вот уже красавец ленок отплясывает свой последний танец на льду. Выхватив таким образом еще несколько ленков, я замерз до такой степени, что меня уже пойманная рыба не радовала. На негнущихся от холода ногах я поднялся, чтобы пойти к костру погреться.
Ледовая западня
Увлеченные рыбной ловлей, мы не заметили резкого ухудшения погоды. Не было даже намека на то, что где-то там, за мутной белесой пеленой, затянувшей уже все небо и размазавшей горизонт, светит солнце. Холодный, пронизывающий до костей ветер дул вдоль реки, как в трубе, обжигал лицо, делая деревянными щеки и губы, выдавливал слезы. Набрасываясь на стоящие по берегам ели, ветер раскачивал их, сотрясая ветви и сдувая с них снег. Этот снег, подхваченный ветром, неистово кружился в вихре дикого танца, падая на прибрежные кусты и деревья, чтобы вновь быть подхваченным новым порывом все усиливающегося ветра.
Основательно закоченевший, я направился к догорающему костру и оглянулся: Николай продолжал лежать. На мое предложение пойти согреться у костра, он промычал что-то невнятное. Ничего не понимая из сказанного, я подошел к нему и был поражен услышанным: Николай «склоняет» меня «по всем падежам». Непонятно было — за что? Николай, услышав меня, вдруг сказал: «Евстафич, отдери меня! Ну, чего ты варежку разинул, отдери меня, у меня борода к лунке примерзла!» И наклонившись к нему, я отчетливо понял трагичность ситуации: от горячего дыхания борода, покрывшись инеем и промокнув от воды, прочно примерзла ко льду так, что Николай не мог даже пошевелить головой. Наши ножи были у костра, где мы пили чай и перекусили домашней снедью первый раз за весь день. Пулей слетав до костра и вернувшись с ножами, я пытался обколоть лед вокруг бороды. Но сделать это, стоя на коленях, было неудобно, и самое страшное — была опасность поранить ножом лицо друга.
Я лег на лед. Это было удобнее, и теперь, сантиметр за сантиметром, безжалостно, по приказу Николая, я «лишал гордости» родной Хорский леспромхоз. На обжигающем ветру руки коченели, нож в моих руках казался непослушным, но сознание того, что моему другу намного хуже, придавало мне силы. Жесткие и густые волосы бороды, покрытые корочкой льда, с трудом поддавались острому лезвию охотничьего ножа. Как сапер на разминировании, выверяя каждое свое движение закоченевшими руками, опасаясь неосторожно поранить лицо, я освобождал Николая из ледовой западни. Мне в тот момент казалось, что разделение сиамских близнецов по сравнению с тем, что делаю я — это просто семечки. Наконец, мне удалось освободить из этой смертельной ловушки своего друга, и я с трудом поднял его со льда, мокрого и замерзшего.
Он выглядел ужасно: посиневшее от холода лицо, на котором вместо бороды было что-то жуткое, представляющее собой невообразимую смесь кусочков льда с торчащими в разные стороны и разной длины волосами. Но зато как живописно и экстравагантно выглядела на льду лунка, украшенная с одной стороны курчавыми волосами каштанового цвета!
Я, чувствуя себя виновным перед Николаем, внутренне сжавшись в комок, ждал от него тяжких и горьких упреков. Но он как-то странно посмотрел на меня и, весь дрожа от холода, тихо сказал:
— А знаешь, это хорошо, что так получилось… Когда мы вместе. Я часто один хожу на рыбалку… И тоже так, «в наглую»… Ты представляешь?
Да, я хорошо представлял, что могло случиться с Николаем, с другими любителями рыбной ловли — обладателями красивых и пышных бород: примерзнув бородой ко льду лунки, не имея под руками ножа, они были обречены…
Мы возвращались домой молча, думая каждый о своем, и только расходясь по домам и обменявшись рукопожатиями, еще раз условились о времени и месте празднования Нового года.
Эпилог
На новогодний вечер в клуб Николай пришел гладко выбритый, приятно пахнущий одеколоном. Весть о том, что произошло с нами, быстро распространялась среди односельчан, гуляя по нашему небольшому поселку и обрастая такими жуткими подробностями, о которых мы и сами не знали. Над Николаем, увидев его в клубе без бороды, никто не смеялся и не подшучивал, вопреки нашим опасениям, и из всего случившегося с ним каждый для себя сделал определенные выводы.
После нас на эту протоку ходило много рыбаков и на вопросы, где они были, сначала отвечали: «На протоке, где Колька бороду оставил», а позже, видимо, ради экономии слов: «На Колькиной бороде». Со временем название этой, ранее безымянной протоки укоренилось, постепенно, опять-таки экономии ради, сократилось до непонятного непосвященным — «Борода».
Таким образом, на территории нашего лесничества, в самый последний день уходящего старого года, появилось новое неофициальное географическое название — своеобразный «подарок» году грядущему.
Виктор Стукалов, Приморский край
