Вечером под знакомою группою ветел на берегу верхнего мельничного пруда пылал приветливо костер. Варилась полевая кашица. В ожидании ужина компания сидела недалеко от костра за чаем. Все были налицо. Кто пришел из тепляка, кто с далекого берега реки, где расставлялись рогаточки и донные.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДЫДУЩУЮ ЧАСТЬ РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
Дружеские подначки
Успели уже пропустить кто по одной, а кто по нескольку чарок. Горячий пунш развязал языки. Начинаются рассказы из рыбачьей и охотничьей жизни.
Богдан Тарасович сообщает, что в молодости своей он поймал в речке Вотке, впадающей в Оку, белорыбицу.
— В каком же это месте? — спрашиваю его я.
— А знаете ли, неподалеку от станции железной дороги… Тут насупротив…
— Как же это было?
— Знаете, я еще тогда был молод, глуп еще…
— А теперь поумнел, — перерывают его «Тараканьи усы».
— Молчи, пес… Ну вот-с, ловили мы рыбу, покойник еще ректор Иван Васильевич был. Попалась нам на живчика этак фунтиков в семь (около трех килограммов. — Прим. редакции) рыбка, такая из себя красивая. Что за рыба — не знаем и никому невдомек. Меж тем пришло время обеда. Мы это, значит, и придумали: давай, мол, ее варить. Стали варить. А я тем временем ходил лески осматривать, иду это я к тырлу, а навстречу мне — двое рыбаков, да этак и говорят промеж собой: «Ишь ты богачи какие… белую рыбу варят».
— Ну-с хорошо, а бывали Вы на Михайловской мельнице?
— Как не бывать, сколько раз бывал.
— Видели там устройство плотины?
— Еще бы не видать.
— Может ли рыба хоть бы весною перебраться чрез нее?
— Кажись, мудрено.
— Так как же зашла белорыбица за Михайловскую мельницу? Ведь она ниже того места, где Вы ловили.
— Э, барин, что Вы! Зачем же ниже.
Начинается спор, выше или ниже мельница. Кончается тем, что Богдану Тарасовичу доказали, что она ниже.
— Ну, уж это, барин, не знаю как. А только что было, то и рассказал.
— Так это Вы просто-напросто поймали шереспера (жереха. — Прим. редакции), которого в простонародье сплошь да рядом называют белорыбицею, белою рыбою.
— Не могу заверить-с, не могу заверить. А как бы не отличить шереспера? Хоть, положим, тогда еще этакого понятия не имел…
— Дура, ты дура, — опять перебивают «Тараканьи усы», — понятия не имел! Туда же, воображает, что теперь много знает… Над тобой, дурой, вечно какую-нибудь чертовщину состроят…
— У, пес, тараканьи твои усы. Слова не скажет, чтоб не облаять. Язык твой собачий… Тебя слушать, что бритву лизать.
Общий хохот. Продолжается беседа до полуночи. К этому времени чай допит, кашица съедена. Тут же на берегу импровизируются постели. Прежде всех улегся по своему обыкновению Богдан Тарасович, порядочно «клюкнувший», и успел заснуть, за ним и мы. Наговорились досыта и стали засыпать.
— Богдашка, а Богдашка!.. — слышится серьезный голос Т.
— Что тебе надо? — серьезно же спрашивает проснувшийся профессор.
— Скажи, пожалуйста, кто тебе выдумал такую скверную рожу?
— Тьфу, гад, школьник, грязный школьник… покоя человеку не дает… — ворчит Богдан Тарасович.
А там ниже шумит мельница, высоко на темной синеве безоблачного неба горят звезды и обещают назавтра ясный солнечный день.
Засада речного разбойника
… Широкою белою скатертью падает река на стлань (поверхность, деревянный настил. — Прим. редакции) мельничной плотины, разбивается в тончайшую водяную пыль, играющую на солнце, взмыливает бугры белой пены и далеко уносит клочки ее бурным и быстрым до головокружения течением. Рев и гул стоят кругом, в трех шагах приходится рыбакам перекрикиваться друг с другом.
Рыбаки встали рано, напились чаю, и лишь только ободняло (полностью наступил день. — Прим. редакции) — разместились вокруг дворца. Кто уселся па плотине, свесив ноги и прекомфортабельно пускает сверху длинную леску с наплавом (поплавком. — Прим. редакции).
А кто поотчаяннее, спустился по выдающимся концам деревьев под плотину и в самой невозможной позе, ноги врозь на двух расшедшихся дубовых комлях (толстой части ствола дерева. — Прим. редакции), заложенных в ее основании, упершись головой в какую-нибудь мостовую переводину, ловит с руки на весу без удильника, опуская лесу с наживою в двух— или трехвершковую (от 9 до 13 сантиметров. — Прим. редакции) прогалину между деревьями, составляющими стлань.
Более благоразумные, но менее дорожащие комфортом рыбаки стороной подъехали на лодке к самой стлани, зачалились (привязали лодку. — Прим. редакции) за сваю и ловят с лодки.
Вот он — перед глазами, тут же под рукою заманчивый речной угол, где в бесконечном лабиринте из щелей, впадин, проходов, коридоров и камер, образуемых перепутавшеюся стланью, бродит дорогая, чудесная рыба.
В темной малодоступной свету засаде стоит речной разбойник, ни одно перышко не шелохнется; прозрачное, золотистое, с темным отблеском тело отличишь только при внимательном разглядывании; как есть вода меж черных дубов, только глаза выдают молодца: большие, жемчужные, огнем горят они, ярче лучшего драгоценного камня и жадно ловят малейшее движение в том водяном поле, которое раскинулось перед окошками разбойничьего приюта.
Чуть мелькнула проворная уклея — судак, как стрела, выскакивает из засады, впивается в добычу зубами, на ходу проглатывает ее, и опять все спокойно. Он опять в засаде и замер в ожидании новой жертвы.
Начинается потеха. Вот у сосуда поплыл наплав против течения, по направлению к стлани. Подсечка… и золотом заблестел на солнце пятифунтовой (двухкилограммовый. — Прим. редакции) судак, грузно шлепнулся в лодку и всех нас обдал грязною водицею, скопившейся на дне.
Начинается суматоха. Судак прыгает, как бешеный, из одного отделения лодки в другое, перепрыгивает через перегородки и, наконец, укладывается у моих ног. Я беру его под жабры, с трудом высвобождаю крючок и пускаю в воду на басок.
Н.Л., 1881 г.
Эта часть рассказа была опубликована в нашей газете «Охотник и рыболов. Газета для души» в июле 2018 года.
