Это было в начале ноября, но не того ноября, когда зима, только что развернувшаяся во всю свою ширь, спешит угостить первыми морозами и снегами, — предвозвестниками крещенских морозов: нет — было начало южного ноября.
Прочь из города!
Стояли те ясные теплые деньки, которые в эту пору обыкновенно предшествуют первым ливням, первой слякоти нашей гнилой и сырой зимы.
Выйдешь, бывало, рано утром на балкон, взглянешь на светлое безоблачное небо, полною грудью потянешь струю свежего воздуха, затем посмотришь вниз — на город, что, как муравейник, раскинулся под ногами, с его вечным шумом-суетнею, — и невольно потянет вон отсюда, куда-нибудь подальше, где в чистом поле за любимым делом можно отдохнуть головой и хоть на минуту забыть пошлость и однообразие обыденной жизни.
Рука невольно тянется к ружью. Воображение рисует заманчивые картины, в глазах мелькают вальдшнепы, фазаны, курочки…
Нет, решено: иду на охоту. Но куда же? Я хорошо знал, что здесь в окрестностях на целые пятнадцать верст (16 километров. — Прим. редакции) кругом и стреляного воробья не поймаешь.
Объяснить нетрудно. Наш город имеет одну типическую особенность: не знаю, вследствие ли воинственного характера жителей края или по какой-либо другой причине, но только здесь наберется несколько сот охотников пострелять. Эти любители стрельбы каждый праздник, каждую свободную минуту шныряют по полям вокруг города и там для очистки совести стреляют. Горе бедным пичужкам, жаворонкам — всякой придорожной птице!
Никому и ничему нет пощады от этих стрельцов-немвродов (охотников. — Прим. редакции). Понятно после этого, что в окрестностях города хоть шаром покати — местной дичи нет вовсе.
В Грузии есть еще укромные уголки, которые до поры, до времени щадятся всеистребляющею рукою охотника или потому, что эти уголки составляют частную собственность, строго оберегаемую, или же они настолько удалены от центров-городов, что для многих охотников, не имеющих лишнего времени, почти вовсе недоступны.
Вспомнилось мне одно из таких мест. О нем еще и прежде я слышал много восторженных рассказов и давно собирался туда, но дело как-то не слаживалось. Люди бывалые говорили, что фазанов там так же много, как и в Кахетии (Кахетия и славится у нас своим вином и фазанами. — Прим. автора).
Кого из охотников не прельстят такие рассказы? И вот задумано — решено. Сборы кончены, почтовая тройка у ворот.
Был тихий теплый вечер, когда мы (я с двумя товарищами) выехали из Т. Солнце склонялось к западу. Небо — ясное, безоблачное — и назавтра предвещало хорошую погоду; легкий туман клубился над рекою и над городом, шум которого стихал в отдалении. Вот мы и за городской чертой. Путь наш прямо на восток.
У дороги раскинулся цыганский табор. Две цыганки с криками и визгом поспешают за тройкой… предлагая погадать, но нам теперь не до гадания. С нетерпением, которое поймет всякий охотник, думаем о том, как бы поскорее поспеть на место… торопим ямщика; но ехать еще далеко: перед нами лежат целых 60 верст (64 километра. — Прим. редакции).
В немецкой колонии и на станции
Дорога длинною лентою тянется по обширной волнистой плоскости. С боков, спереди и сзади ее окаймляют холмистые предгорья. Местность при лунном освещении принимает самые причудливые формы; белесоватые туманы, которые стелются по равнине, клубятся в оврагах и кажутся озерами и реками.
Луна уже высоко. Небо — синее-синее — блещет мириадами звезд. В воздухе становится свежо; порывистый ветер охватывает вас сыростью и холодом. Приходится браться за бурки. Завертываемся хорошенько, усаживаемся и снова дальше в путь.
Дорога почти безлюдна. Изредка проползет скрипучая арба, прогремит молоканский фургон (молокане — ряд сообществ христиан, которые отвергали православную церковь. — Прим. редакции), и снова все тихо. Лишь мерно отдается лошадиный топот. Миновали две станции — итак, полпути сделано. А холод пробирает все больше и больше. Перед нами открытый скат. Вдали в лощине чернеет какая-то неясная масса, стальною полосой блестит река.
— Это что такое, станция? — спрашиваю товарища, бывавшего здесь раньше.
— Нет, это немецкая колония; отсюда до станции верст десять.
Вот мы и в колонии. Она выглядывает настоящим немецким городком. Чистенькие домики с черепичными крышами чинно уставились по обе стороны широкой улицы, обсаженной деревьями; среди колонии — кирка, дом пастора.
В самых постройках, прочных, уютных, во всех службах видишь ту целесообразность и удобство, которые вносят с собою немецкие пионеры всюду, где бы ни появились: будь то в далекой Америке, в родной ли их Германии или на дальних окраинах Европы, как здесь, например.
Меня всегда удивляли эти трудолюбие и упорное терпение немецкого крестьянина, который везде, где бы вы его ни встретили, сумеет примениться к обстоятельствам и непременно создаст себе обстановку, напоминающую о его далекой родине.
Сейчас же за колонией лежит грузинская деревня. Какой резкий, бьющий в глаза контраст: там — опрятность, довольство; здесь — бедность… Покосившиеся набок сакли выглядывают так сиротливо, бесприютно…
Издали слышен мерный звон колокольчиков и бубенцов. Звуки все яснее и отчетливее раздаются в воздухе, очевидно приближаясь. Это идет караван верблюдов. Длинною вереницей проходят мимо нас одногорбые нары, мерно шагая один в след другому, идут тем широким размашистым шагом, за которым лошадь должна поспевать рысью. Слышатся резкие крики верблюдов, гортанный говор погонщиков.
Но вот и последняя станция — пора отдохнуть. Отсюда до места охоты оставалось еще верст 12 (около 13 километров. — Прим. редакции), и все по почтовому тракту.
Был час ночи; с рассветом решили двинуться дальше. Но, видно, пассажир предполагает, а станционный староста располагаешь: вместо трех часов утра лошадей нам дали полседьмого, так что было уже совсем светло, когда мы выбрались, наконец, со станции.
Охота в густых зарослях
Утро было прекрасное, солнце только что всходило. Любовались мы восходом солнца и в то же время крайне досадовали на то, что выехали так поздно, что придется пропустить самое лучшее время для охоты.
А вот и Иopa. Мы — перед спуском с горы, который идет пологим скатом вплоть до самой реки, широкою лентой вьющейся там, далеко внизу.
Перед нами была Иорская долина. Влево — цепь гор, заросшая лесами, усеянная деревнями, потонувшими в виноградных садах. Вправо и впереди на горизонте синели леса; отдельные рощи виднелись здесь и там, разбросанные по обширной равнине. И все это — и дальние горы и самая равнина, облитые снопами света, — серели в утреннем воздухе, окутанные какою-то, не то голубоватою, не то белесоватою дымкой.
Взор сразу охватывал громадную площадь — верст в 30 (32 километра. — Прим. редакции). Иорская долина лежала внизу, открытая, как на ладони. Мы смотрели, как очарованные, на развернувшуюся перед нами панораму, разнохарактерность местности обещала самую разнообразную охоту.
Приходилось сожалеть, что обстоятельства принуждали нас охотиться за птицей, между тем как эти леса обещали добычу и крупного зверя: еще на станции нам говорили, что здесь немало джейранов и оленей, а ниже по Иope «гнездятся» и кабаны. Но эта дичь была не для нас: мы ехали специально за фазанами.
Мы — на опушке обширной казенной дачи. Могучие дубы и развесистые чинары раскрывают нам свои мощные объятия. Нога тонет в опавших листьях, которые мягким ковром устилают почву. Лес редеет — перед нами открывается мочажина: за мелким кустарником кизила, ежевики и терна виднеются сплошные заросли камыша.
Группы карагача и дубняка окаймляют глубокую канаву, сверкая на солнце своим золотистым осенним убором. Лозы дикого винограда, ползучие лианы обвивают стволы, вьются по веткам и, перебегая с одного дерева на другое, образуют сплошную хитросплетенную сетку, висящую в воздухе.
Идем молча, с трудом пролагая путь в густых порослях камыша и в чаще кустарника. Собаки шныряют впереди, порою останавливаются, возвращаются назад мокрыми, обтрепанными и, убедившись, что хозяева идут за ними, снова принимаются за поиски.
Не прошел я по камышам и 20 шагов, как слева раздался выстрел, вслед за ним с характерным рокотом плавно пронесся фазан и исчез, мелькнув в кустах. Послышалось восклицание не то досады, не то жалоба на ружье, на пистоны — одним словом, те оправдания, которые приводит большинство охотников в подобных казусах. Я хотел пойти посмотреть, что случилось, но в это время раздался выстрел справа, и шагах в десяти от меня появился Н., держа в руках красавца петуха.
— С полем! — поздравил я товарища.
Было около 11 часов, когда мы вышли на опушку рощи и сочли трофеи своей охотничьей прогулки. В результате оказалось три фазана, которые все лежали в ягдташе счастливого Н., одна утка, убитая В., на мою же долю пришлись два безобразнейших пуделя (выстрела мимо цели. — Прим. редакции), которые сгоряча выпустил по паре вырвавшихся из-под ног фазанов. Поэтому всех несчастнее был я и ходил, как говорится, повеся нос.
Где дичь кишмя кишит
К нам подошел объездчик и спросил, имеем ли разрешение охотиться здесь (мы ходили в казенной роще). Вместо билета мы предложили ему несколько зарядов пороху и спросили, где здесь больше фазанов.
Суровый до этого лесной страж мигом переменил обращение. Он указал рукой на деревню, которая виднелась вдалеке, выделяясь характерною башней, и начал что-то с жаром объяснять Н., который из нас троих только один хорошо знал по-грузински.
— Хохоби беври? (Фазанов много? — Прим. автора) — спросил я лесника.
— О беври, беври! — утвердительно замотал он головой.
Н., в свою очередь, объяснил нам, что лесник советует не терять здесь времени, а идти прямо в Монау, в садах которой, по его словам, фазаны кишмя кишат.
— Хотите, попытаем счастья? Да там можно будет и переночевать — у меня есть знакомые грузины.
— Что ж, пойдем! — отвечали мы в один голос, закинули за плечи ружья и зашагали к горам.
Часов около шести вечера с легким сердцем и с пустыми ягдташами мы уже были в Монау.
Монау — это небольшая грузинская деревня, поместье князей Ч. — имеет вид довольно своеобразный: старинная башня, полуразрушенная, поросшая мхом, высится одиноко на обрывистой скале; кругом — внизу и с боков — лепятся дымные сакли, зеленеют виноградники, а в самом низу — от подошвы горы до Иоры — желтеют камыши — приют фазанов.
Староста деревни делает нам радушный прием, и вот, в ожидании ужина сидим мы на крыльце его сакли. Перед нами стоит неизбежное угощение — сушеные фрукты, орехи, виноград. У крыльца — кучка грузин, которые, вежливо поздоровавшись и пожелав нам «Гамарджоба» (грузинское приветствие. — Прим. автора), стоят, заложив руки за спину, и рассматривают нас, как каких-то невиданных зверей: в деревне прибытие незнакомого лица составляет целое событие и служит потом неисчерпаемою темой для разговоров.
Товарищ расспрашивает о фазанах — на все вопросы грузины утвердительно машут головами и цветистым языком описывают обилие дичи около их деревни.
А тем временем как приятно лежать на бурке и расправлять свои усталые члены. Слова разговора слышатся все глуше и неяснее, глаза как-то невольно слипаются…
А. К-ский, 1881 г.
Этот рассказ был опубликован в нашей газете «Охотник и рыболов. Газета для души» в декабре 2018 года.
