Это было года три тому назад. С тех пор я уже несколько раз стрелял кабанов, но этой первой охоты не забыл и забуду нескоро. В то время я был надзирателем таможенного переходного пункта, расположенного в бедной, пограничной деревеньке Царства Польского. Все мои развлечения состояли тогда из книг, заменявших мне общество, и охоты, заменявшей мне все удовольствия городских жителей.
Начало истории первой
В один осенний вечер, в то самое время, когда мой досмотрщик замыкал на ночь рогатку, осеняя себя для чего-то крестным знамением, я сидел в небольшом цветнике, разбитом возле моего жилища и перечитывал «Новости», привезенные утром с почты ближайшего уездного города. Вдруг легавая собака моя — Белла, покойно лежавшая до тех пор у моих ног, подняла голову и тихо зарычала.
— Знаете, что я хочу предложить вам? — раздался голос моего соседа, капитана пограничной стражи Львова, входившего ко мне в цветник. — Знаете ли что, отец родной?
Я не знал, но по оживленной физиономии капитана, ожидал чего-нибудь не совсем обыкновенного.
— Едем стрелять кабана!
— Вот что! Где же вы его возьмете?
— А вот сейчас старший с поста 3.Г. доложил мне, что к ним на картофель каждую ночь повадился ходить из Австрии кабан. Нажрется и уйдет опять за границу, чертов сын. Говорят, много картофеля испортил.
— Что вы говорите? Неужели? Едем, коли так, едем! Это очень интересно, я не стрелял еще кабанов.
— Ладно; только смотрите не посрамитесь. Это ведь не с зайцем воевать. Знаете пословицу: «На медведя едешь — посылай за доктором, на кабана — за попом»?
— Не пугайте, не струшу.
В самом деле, мне казалось в ту минуту, что я хоть один готов выступить перед целой стаей диких вепрей.
— Трусить не надо, но надо быть как можно осторожней. Вот, видите ли, нам придется воевать с кабаном несомненно. Если он повадился ходить на картофель, то и сегодня непременно в обычный час и по обычной дороге явится туда же. А кабан, говорят, большой… Робеть не надо, но не мешает помнить, что раненый кабан, как шальной, бросается на дым выстрела и рвет в клочки все, что ни попадется ему на дороге.
— Ладно, ладно, буду осторожен, — номер «Новостей» был брошен, я встал с места и торопил капитана.
Собирайтесь, сейчас едем, — проговорил он. — Я приказал уже запрягать лошадь. Осмотрим там место, выберем засаду; если будет можно устроимся на деревьях — это безопаснее.
— Что вы, капитан? Вы шутите? К чему нам деревья?
Капитан лукаво улыбнулся и ничего не ответил. Когда-то служа на Кавказе, он был завзятым охотником и не раз стрелял кабанов. Да как будто и самою природою Львов был назначен для опасной и трудной охоты. Большого роста, статный, сильный, сметливый, смелый и вовремя осторожный — он одним видом своих размеров и непоколебимым спокойствием в минуту опасности, мог внушить уважение к своей особе любому лютому зверю.
В настоящее время ему около шестидесяти пяти лет, но на вид никто не даст более сорока или сорока пяти. В былое время капитан сражался с непокорными горцами, в рядах линейных казаков, в которых погибли его отец и три брата.
Сам же он остался цел и невредим; только за удаль свою молодецкую раза два или три был разжалован в солдаты и так же удаль всякий раз возвращала ему и прежние чины, и прежние ордена. Теперь уже более восемнадцати лет Львов несет тяжелую службу отрядного командира пограничной стражи.
Не теряя времени, я побежал в дом и через четверть часа был уже совсем одет и вооружен, а когда вышел на крыльцо — вороной конь Львова, запряженный в легкую тележку, ожидал уже своих седоков. На козлах сидел объездчик пограничной стражи — Водько, с казенною винтовкою за плечами.
Водько был тоже завзятый охотник. Мы часто с ним бродили по окрестным лесам или терпеливо сиживали по вечерам на лесных опушках, поджидая на тропах выходных коз и зайцев.
Уселись; лошадь с места пошла крупной рысью. Тележка то прыгала по неровной каменистой дороге, то глубоко врезывалась колесами в песчаный грунт.
— А поправляется! — обратился ко мне капитан.
— Кто?
— А лошадь.
— Да, поправляется.
Везший нас конь был тоже заслуженный ветеран и, в своем роде, замечательная особа. Он служил капитану и верховой, и вместе упряжной лошадью, а в скачке не знал соперников. Несколько месяцев перед тем, капитан сам поймал его на границе, нагруженного контрабандой и бежавшего без седока, по непролазному пути чрез леса и овраги.
«Не поймать бы, — рассказывал потом капитан, — да, слава Богу, упал в одном овраге; я и сам чуть не сломал себе шеи». Затем сам же купил лошадь в таможне, где, за свою вероломную службу контрабандистам, она продавалась с аукционного торга. Лошадь была сильно изнурена и изранена и, с первого же дня поступления к новому господину, сделалась предметом его особых забот и попечений, за что и служила ему верой и правдой, как при погонях за прежними своими сообщниками, так и во всех других случаях.
— Поправляется, — продолжал капитан. — Вот к будущему смотру я ее выправлю как следует.
Неприветливое и пугающее место
Разговор оборвался. Каждый из нас был занят предстоящим делом, а я до того был поглощен им, что, горячо любя природу, как и все прекрасное, почти не обращал внимания на прелестную, живописную местность, по которой пролегала узкая, патрульная дорога к соседнему посту.
Мы ехали густым буковым лесом, раскинутым по гористой местности и эффектно освещенным полною луною. Хороши и живописны эти буковые леса! А вечер был чудный — тихий, ясный, покойный как взгляд красавицы… Осень в Царстве Польском прелестная. Таких осенних дней и вечеров, как здесь, у нас не бывает.
Через полчаса езды перед нами забелели стены поста, мелькая между темными деревьями. Пост этот расположен в низком, глухом месте и со всех сторон окружен дремучими лесами. Подъехав к посту и выслушав обычный рапорт дежурного о благополучном состоянии чего-то, капитан приказал позвать старшего.
— Ну где у вас тут кабаны? — спросил он у выбежавшего объездчика.
— Тут недалеко, ваш благородие, всего шагов двести будет; только идти-то не совсем ловко.
Точно, идти было не совсем ловко. Предводительствуемые старшим, мы лезли по такой чаще, по таким буеракам, по каким и черт, казалось бы, неминуемо должен бы был поломать свои ноги. К счастью, этот трудный путь не был длинен. В самом деле, пройдя не более четверти версты (менее 270 метров. — Прим. редакции), мы вышли на поляну, местами засеянную картофелем, местами совершенно лишенную растительности, благодаря бесплодию песчаной почвы.
На эту-то поляну, по словам объездчика, и ходил кабан ужинать русским солдатским картофелем. Угрюмый вид этого неприветливого места произвел на меня неприятное впечатление и расхолодил несколько мой охотничий пыл. Я взглянул на своих сотоварищей: привыкшие ко всевозможным засадам и секретам при преследовании контрабандистов, они не выказывали ни малейшего смущения и были как дома, а капитан даже сиял от удовольствия и шепотом приговаривал:
— Настоящее место, настоящее!
Шепотом же высказал он нам свои соображения откуда, по его мнению, должен явиться кабан; назначил каждому место и указал направление, в котором каждый может стрелять безопасно для других. Казалось, он все предвидел и принял все меры к верной победе над врагом.
— Ну, с Богом! Занимать места! — скомандовал, наконец, капитан. — Время терять нечего. Ступай, Водько, к своему дубу и смотри ни с места! Вы, — обратился он ко мне, — становитесь возле той ели, а я пойду на ту сторону.
Места были заняты. Мне пришлось стоять возле молодой ели, покрытой ветвями от самой земли до верху. В случае нужды, по ней, без всякого труда, как по лестнице, можно было взобраться хоть на макушку. На это приятное обстоятельство, при всей своей храбрости, я обратил должное внимание.
Раздался осторожный треск ветвей; я угадал, что это капитан взбирался на дерево, на котором думал устроиться на целую ночь. Затем все стихло. Я стоял возле своего деревца, опустив ружье к ноге. Воцарилась мертвая тишина, усиливавшая во мне тяжелое впечатление, произведенное видом поляны.
Господин Агарков, 1887 год
