Наконец настала поздняя весна. Прилетели из теплых стран заморские гости: зазвенели жаворонки, защелкали перепела, затоковали стрепета, а наших местных обитателей — как не бывало.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДЫДУЩУЮ ЧАСТЬ РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
Пришло лето, и самые рьяные охотники, съездив раз-другой в поле, убеждались, что и ездить незачем. Были, правда, выводки стрепетов, но охота на них продолжается только до конца июля. Пришлось пробавляться местными перепелками, которых здесь выводится немного, да ждать пролетных до половины августа, а вальдшнепов в октябре; а с зайцами и куропатками, которые составляют, так сказать, главный фонд наших летних охот — попрощаться, и надолго.
Раскрываю свой охотничий дневник и вот что читаю: 1878 год. За лето с 1-го июля по 1-ое сентября, в 7 охот убито: зайцев 24, куропаток 96. Перевертываю несколько страничек и вижу: 1879 год. С 15-го июля по 1-ое сентября, в 10 охот, убито: куропаток 7, заяц 1. И я еще был самый счастливый из своих собратьев, так как из них только немногие убили за все лето по одной и по две штуки, а остальным не довелось и видеть дичи.
Вот факты. Остается сделать из них вывод. Для меня они не дают места сомнению. Сильные и продолжительные морозы, глубокие, сплошные снега, бескормица, уничтожение необходимых и птице, и зверю прикрытий и уютных мест, — неотразимо влияют на уменьшение, и даже совершенное исчезновение местных пород дичи, а союзниками их являются разные четвероногие, двукрылые и двуногие хищники.
Ставропольский период
Вижу, что я забежал вперед и далеко уклонился в сторону от принятого мною хронологического порядка изложения моих охотничьих воспоминаний. Спешу возвратиться в царство Митридата, но затем лишь, чтобы распрощаться с ним и переселиться на целые полтора года в Ставрополь.
Здесь я пробыл с мая месяца 1858 по октябрь 1859 года, и жизнь моя сложилась так, что я мог охотиться чуть не каждый день. И я охотился, охотился без передышки. Но о ставропольских охотах я распространяться не буду, так как цель моя — сделать легонький очерк собственно крымских охот.
Скажу только, что тамошние охоты прельщали меня не столько обилием, сколько разнообразием дичи, что обусловливается с одной стороны высоким положением плоскогорья, на котором расположен город и ближайшие его окрестности (около двух тысяч футов над уровнем моря), а с другой низкою и плоскою местностью, его окружающею. Бывало, вверху еще лежит снег, а по низинам уже протаяло, стоят лужи, показались травы и начался весенний пролет.
Там водились (в те времена по крайней мере) в изобилии дрофы и стрепета, бывали пролеты бекасов, дупелей и гаршнепов, по разливам небольших речек, (одна, кажется, звалась Мутнянка, а другая — Болгарка) и на Сингилеевском озере (в 20 верстах от Ставрополя). С конца августа начинался пролет перепелов. Осенью долго держались вальдшнепы в соседних дровяных лесках.
Там же попадались в достаточном количестве зайцы и особенно лисицы; встречались даже дикие кошки. Присутствием этих двух хищников вероятно надо объяснить то, что в этой местности почти не попадалось серых куропаток. За полтора года охоты, я раз только, в августе-месяце, нашел матку с тремя или четырьмя поздними цыплятами, которые были так малы, что я их и не стрелял.
Фазанов вблизи Ставрополя не было. За ними надо было ехать верст за тридцать (32 километра. — Прим. редакции), к Темнолевскому укреплению или к Кубани; но в то время, для такой поездки необходим был военный конвой. Раз, однако, с тремя, не более меня благоразумными товарищами, я пробрался без всякого конвоя в эти запретные места, но совершенно неудачно.
За несколько дней перед тем там несметными тучами кочевала египетская саранча и уничтожила всякую растительность на десятки верст, так что на оголенной земле не только фазану, но и воробью негде было ютиться. Фазаны перекочевали за Кубань к черкесам, и мы вернулись обратно ни с чем.
Разочарование охотника в земном раю
Но довольно о Ставрополе. Вернемся опять в Крым и на этот раз уже не в керченские степи, а в самый центр гор и скал, окружающих прелестную Судакскую долину, с ее синим шумящим морем и вечно голубым небом. Боже, что это за долина! Это — рай земной! И я даже уверен, что настоящий-то рай был именно здесь, между речками Тарак-Таш и Суук-Су, а вовсе не между Тигром и Евфратом, как нас учили в школе…
Но описывать этой долины я все-таки не стану, предоставив желающим удовольствие посетить ее узнать и полюбить. Охотникам же скажу, что, кроме двух-трех недель осенью, во время пролета перепелок и вальдшнепов, и двух-трех дней весной, около равноденствия, когда бураны и вьюги, сбив с пути валом несущуюся, с юга на север, прилетную птицу, загонят ее в эту теплую, уютную долинку переждать непогоду, — в остальное время, с легавой собакой, здесь делать решительно нечего.
В этом я, приехавши туда в конце сентября, не замедлил убедиться. Судак, в отношении пролета перепелов и вальдшнепов, в это время напоминал собою ту картину перехода израильтян через Черное море, в которой художник изобразил именно тот момент, когда израильтяне уже перешли, а египтяне еще не пришли. Точно тоже было и здесь: перепела, уже пролетели, а вальдшнепов еще не было.
Наступил октябрь. Дождался я их наконец… и разочаровался. Осень была сухая, и вальдшнепы, почти не задерживаясь, как обыкновенно, в лесных опушках, держались по садам и виноградникам. В Судаке же шло виноделие. Сады и виноградники кишели народом, и охотник подвергался риску подстрелить, вместо вальдшнепа, какую-нибудь женщину, собирающую виноград.
С окончанием же виноделия, около 15 октября, окончился и валовой пролет, и приходилось пробавляться одиночными вальдшнепами, которые в небольшом числе экземпляров попадались и всю зиму, около незамерзающих родников, по садам и по виноградникам. Это была слишком скучная пища для моей охотничьей страсти, и пришлось заменить ее хоть суррогатом, но в более соответственной аппетиту пропорции.
Таким суррогатом явилась охота на коз. Дело это было для меня совершенно новое, и оказалось поставленным здесь весьма своеобразно. Бывают охоты с псковичами, охоты большими облавами, охоты со стаею гончих… Мне же пришлось производить охоту с немцами, охоту с татарами и охоту с Вальдманом.
Хотя каждая из этих охот, в том порядке, как они перечислены, напоминают отчасти соответствующие роды охоты, названные выше, но это лишь самое отдаленное напоминание о них. Судите, впрочем, сами.
Размеренное и монотонное занятие
В юго-западном углу Судакской долины, у самого подножия бывшей Генуэзской крепости, ютится небольшая колония немцев. Между ними есть и охотники… поесть козиного мяса. Но, как истые сыны своих предков, они, и в охоте, как во всем остальном, держатся особняком и самую охоту производят по-немецки.
Собираются пять-шесть человек, при одной или двух собаках, именуемых гончими и выдрессированных также по-немецки (ходить за хозяином без всякой своры и команде возвращаться к ноге), и отправляются в лес или свой общественный, или соседний, но всегда такой, где все балки и перевалы, все ходы и выходы знакомы им так же хорошо, как тропинки в собственном винограднике.
Пришли на место, и прежде всего держат совет. Потолковали — решили занять такую-то балку. Тогда какие-нибудь Йохан и Генрих остаются внизу с собаками, а остальные обходят балку, и вверху ее занимают известный им перевал. Когда заводчики, по времени, разочтут, что товарищи их уже заняли свои места, то они подымаются в полбалки, спускают собак, а сами, подавшись — один правее, а другой левее, направляются тоже вверх, по окраинам балки, изображая из себя развески для отпугивания зверя, который бы пожелал прорваться не туда, куда его будет гнать немецкая собака.
Собаки же здесь заменяют псковичей и, подвигаясь медленно вперед, начинают скромно взлаивать прежде даже, чем натекут на след; если же след найден и притом свежий, то лай делается энергичнее и чаще, и поднятый зверь или направляется на цепь охотников, или на живые развески, или, наконец, прорывается между теми и другими. Во всяком из этих трех случаев умная собака, дойдя до линии, должна повилять хвостом и остановиться; иначе следует грозный крик хозяина.
Исключение делается только в том случае, когда коза сильно ранена и показала кровь. Тут и немцы, и собаки отправляются ее преследовать. Если же коза прорвалась, то собак берут к ноге, опять держат совет и, тем же порядком, отправляются занимать следующую балку. И так до вечера.
Охоты эти никогда не бывают особенно добычливы, всегда скучны, по своему однообразию и по работе «собак-автоматов», но при обилии зверя и основательном знании места, дают все-таки возможность заменить козиной колбасу. Двух-трех таких охот с меня было слишком достаточно, хотя каждая из них давала в результате по одной и по две козы. На третьей, помнится, я даже заснул в последнем загоне, так что немцам пришлось потом долго меня отыскивать.
Жуткая перспектива
Охоту с татарами я бы назвал облавною охотою или охотою загоном, если бы она, по продолжительности времени и по артельному характеру, не походила на отхожий промысел, где всякий участвующий бывает поочередно и охотником, и загонщиком, и носильщиком.
Рассказы о такой охоте моего приказчика-татарина не особенно меня соблазняли, так как с нею сопряжено было пешее хождение по лесам в течение нескольких суток, с ночевками в лесу, у костра, и с перспективой питаться чуть ли не акридами и диким медом.
Но любопытство и страсть побуждали меня принять в ней участие, и я решил подчиниться всем правилам артели, с единственным в пользу мою исключением — чтобы меня освободили от роли загонщика, которой, и при желании даже, я не мог взять на себя, так как не знал вовсе леса и легко мог заблудиться.
Я пытался было выговорить себе еще одну льготу, относительно верховой лошади, но это оказалось уже совершенно неудобным потому, что не везде можно было не только проехать верхом, но даже и провести коня в поводу. Оставалось возложить надежду на собственные ноги, тогда еще мало привычные к ходьбе по горам.
С вечера, накануне охоты, я отправился к своему приказчику, чтобы переночевать у него в деревне Тарак-Таш, в двух-трех верстах от Судака. Скоро в его довольно просторную приемную комнату с неизменным очагом в углу, устланную коврами и подушками, вместо диванов, украшенную блестящею медной посудою на полках и пестро вышитыми рушниками вдоль стен, собрались и старшины охоты, человек десять, и повели разговор о предстоящей охоте.
Лев Зотов, 1884 г.
