Утром этого дня мой Том был невесел: его очень беспокоили злокачественные лишаи, которых я никак не мог вывести. Смазав их, по совету доктора, синим камнем и дав собаке слабительного, я надел на нее строгий намордник, чтобы она не слизывала едкой примочки, и выехал из дому. Пришлось проколесить дольше, чем я предполагал, и домой я вернулся почти перед вечером.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДЫДУЩУЮ ЧАСТЬ РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
Пройдя прямо в комнаты, я не заметил собаки, которая обыкновенно бросалась встречать меня, а когда, спустя некоторое время, я вышел, чтобы велеть распрячь лошадь, то увидел Тома, лежащего под бричкой, почти бездыханным. Воспаленные глаза его выпятились, из носу сочилась кровь.
Моментально сняли намордник, открыли кровь из ноги, из уха, — кровь не пошла. Доктор сделал еще что-то, уже не помню что — все напрасно. Через час моего бедного Тома не стало.
Доктор объяснял его смерть приливом крови к мозгу и ударом вследствие того, что, несмотря на намордник, он, вероятно, облизывал раны. От этого его стошнило, а вырвать его не могло, благодаря тому же проклятому наморднику. Но объяснение — не утешение… Мир праху твоему, мой бедный, лучший друг!.. Другого такого я не нашел более не только между людьми, но и между собаками…
Окончание охотничьих радостей
Но, мимо, мимо тяжелых воспоминаний! Возвратимся лучше к зайцам и куропаткам. Им, как я уже говорил, не было конца краю. Убить на одно ружье, в утреннее и вечернее поле, 15–20 пар куропаток не составляло редкости, а зайцами ружейные охотники стали просто пренебрегать. Убьешь, бывало, одного, двух, да и то выбираешь какого-нибудь поменьше, чтобы не тяжело было таскать — и довольно.
Но есть всему конец на свете. Настал скоро конец и для наших охотничьих радостей! Хлебопашцы понемногу возвратились к своим занятиям. Стали выжигать бурьяны, распахивать и выкашивать степи, вытаптывать их овцами. Подошла еще суровая снежная зима, и дичь стала заметно уменьшаться, а когда, через два года, прожитые мною в Ставрополе, я посетил знакомые места, то просто не узнал их, так все быстро изменилось.
За целый день охоты не найдешь бывало уже и трех табунов куропаток, не сгонишь и трех-четырех зайцев, да и отыскивать их приходилось уже не в ближних к городу местах, а верст за 15–20 (16–21,3 км, соответственно. — Прим. редакции).
Такое быстрое уменьшение дичи, мне кажется, лучше всего разрешает спорный вопрос: охотники ли истребляют дичь или уменьшение ее находится в прямой зависимости от уничтожения любимых ее притонов, и от слишком суровых зим.
Быстрое размножение такой плодливой дичи, как куропатка и заяц, совпало, как видно из приведенного выше, с совершенным прекращением обработки полей. Удаление из них и человека, и домашних животных дало возможность развиться роскошной дикой растительности, служащей приютом и птице, и зверю от врагов. Исчезновение же благоприятных условий не замедлило вызвать такое же быстрое уменьшение этой дичи. Эти факты не оставляют сомнения в том, что истребление дичи охотниками ничтожно, в сравнении с влиянием благоприятных или неблагоприятных условий для ее жизни и питания.
Что же касается до пагубных последствий одной только суровой зимы, то этому я могу привести разительный пример из очень недавнего прошлого. 1877 и 1878-й года были во всех отношениях благоприятны для вывода дичи в Крыму: весны были умеренно дождливы; проливных дождей, уничтожающих выводки, не было, а хлеба и травы были роскошные.
Последние, два года кряду, оставаясь чуть не на половину невыкошенными, давали превосходный приют зайцам и куропаткам, и их развелась масса. Постреливали мы их и в ближних, и в дальних окрестностях города Симферополя вволю, и все-таки к зиме оставался их еще порядочный запас, а в зиму 1879 года пошло много выводков, совершенно нетронутых.
Небывалое похолодание
Но настала ужасная зима, какой не запомнят крымские старожилы: с 25-го ноября повалил снег и шел чуть не три дня и три ночи, с небольшими перемежками. К утру 28-го нельзя было ни въехать во двор, ни выехать на улицу, — приходилось откапываться. Затем наступили довольно сильные морозы, до 15 градусов, а снегу нет-нет — да и подбавит, и так всю зиму.
Помню очень хорошо, что в апреле-месяце по некоторым аллеям городского сада, на теневой стороне, еще лежали остатки сугробов нестаявшего снега. Не знаю, как это покажется вам, господа великороссияне, а нас, коренных крымчаков, такая зима просто озадачила, и сразу перенесла наше воображение прямо к Северному полюсу.
Такою же «мачехой» оказалась она и для местной дичи. Как только повалил снег, так и начали таскать из окрестных сел и хуторов на Симферопольский базар зайцев, дроф и куропаток, сначала десятками, а потом и сотнями. Куропаток продавали или давленых, или живых.
Мне самому случилось встретить человека, несшего в мешке живых куропаток; их оказалось 15 штук: 6 самцов и 9 самок. Первою моею мыслью было тащить «немврода» в полицию, но, подумав о том, что бедным куропаткам совершенно будет безразлично — попасть ли на полицейскую или на какую другую кухню, я решился купить их и выкормить до весны. Благое это намерение осуществилось только наполовину, так как за зиму у меня издохло и убилось семь штук, и только четыре пары в начале апреля получили свободу.
Другой охотник скупил целых 15 пар куропаток у железнодорожных сторожей, которые ловили их руками у своих будок, в хлевах и сенниках; из этого числа уцелело и было выпущено весною 11 пар, но тоже неудачно, так как птицы были подбурканы (с обрезанными маховыми перьями) и поэтому вероятно сделались добычею ястребов и лисиц.
По крайней мере, они куда-то исчезли, так как ни на том месте, где они были пущены, ни вблизи, летом не оказалось ни одного выводка, хотя места эти, по своим условиям, были самыми подходящими и постоянно изобиловавшими куропатками.
Зайцы делали себе в снегу длинные норы, из которых их легко было вытаптывать и травить дворняжками или, при известной сноровке, которою в совершенстве обладают все чабаны (пастухи), убивать просто герлыгой (чабанский посох), ловко бросая ее вдогонку. Один из таких молодцов, в экономии Арендта, убил за зиму, на Камбарской степи, таким способом 80 зайцев.
Не легче пришлось и бедным дрофам. С первыми сильными холодами они, сперва небольшими станичками, а потом огромными табунами, потянулись из степей на юг, к побережьям. Тут было хотя и теплее, но снег все же лежал сплошной, и они напрасно перелетали с места на место и колотились около проезжих дорог, деревенских околиц, около сеновалов и гумен, отыскивая скудный корм в конском и скотском помете.
От бескормицы они скоро сделались так смирны, что подпускали к себе на самый близкий выстрел. Тут не бил их только ленивый, а к концу зимы бедные птицы до того отощали, что стали околевать десятками. Их трупы нередко попадались у самого шоссе, идущего из Симферополя в Алушту.
Мне рассказывали, что у деревни Вурлюк, на юго-западной оконечности полуострова, несколько севернее Севастополя, местные поселяне нещадно избивали их на пух и перья, выбрасывая мясо, сделавшееся от худобы негодным к употреблению.
В эту жестокую зиму погибли от холода и голода и черные дрозды, постоянные обитатели наших садов и лесов. В следующую осень, охотясь за козами, я часто находил дроздов в самых густых зарослях, куда они забивались от холода, и там умирали.
Не пощадила эта зима и диких коз. Умные животные, не будучи в состоянии в одиночку пролагать себе тропы, собирались в большие стада и общими усилиями вытаптывали среди мелколесья площадки, вокруг которых и питались, обгрызая мелкие побеги и молодую кору на более крупных деревьях.
Несмотря на это, их немало погибло от голода и еще больше от преследования волков, которые, как передавали мне полесовщики, вели на них правильную охоту. Они заганивали одиночных коз в глубоком снегу, и нападали большими партиями на табунки, окопавшиеся в упомянутых выше точках.
Лев Зотов, 1884 г.
