С этого дня мне стало везти, точно я вдруг постиг так долго не дававшуюся мне тайну успеха в лесной охоте. Редкая охота проходила без того, чтобы я не убил козла или хоть не стрелял по козам, а к концу сезона, 20-го февраля, мне удалось даже, по первому гону, не сходя с места, убить целую пару: сперва козу, выставленную Вальдманом прямо мне в ноги на штык, а затем, спустя час времени — великолепного козла-рогаля.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДЫДУЩУЮ ЧАСТЬ РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
Но тут к радости, как всегда в жизни, примешалось и огорчение. Когда я стал потрошить козу, в ней оказались два крохотных, но совершенно сформированных голеньких недельных козленка, величиною вершка в три-четыре (около 13,5–18 см. — Прим. редакции). С этого времени я дал себе слово заканчивать лесную охоту не 1-го марта, как это требуется устаревшим законом, а 15-го декабря, и вот уже более 20 лет строго держусь этого правила.
Выбор четвероногих помощников
Войдя таким образом во вкус этой охоты, я серьезно задался мыслью завести хоть небольшую, но непременно свою собственную стаю гончих. Это было дело нелегкое, и мне пришлось потратить много трудов, времени и денег, прежде чем я сформировал три смычка порядочных гончих одной ноги. Не было между ними такого мастера, как Вальдман, но зато не было и беспардонных брехунов.
По примеру моему и другие охотники, — два брата, охотившиеся до этого то с немцами, то с татарами, упомянутые выше Айсавские мои товарищи, стали тоже доставать собак, а старик С-ий, съездив как-то к родным в Польшу, привез оттуда щенную суку Мрувку с двумя восьмимесячными щенками.
Мрувка эта оказалась очень доброй собакой, и от нее уже мы повели однотипную породу гончих средней величины и средней паратости, нестомчивых, голосистых и очень вязких. Собачки эти очень хорошо гнали коз, весьма порядочно зайцев, и с особенным азартом — лисицу!
Найдя же барсука, просто дурели. Такое пристрастие к барсуку испортило нам не одну охоту, особенно если барсук попадался старый, с которым они не могли справиться. В таких случаях, прежде чем мы успевали поспеть к ним на выручку, смелые собачонки оказывались сильно перераненными. Не лучше было, если барсук уходил в нору, или залезал в дупло. Тогда необходимо было добыть его во чтобы то ни стало, чтобы угомонить и отозвать приходивших в остервенение собак.
Это был крупный недостаток, и потому я предпочел держаться своих местных собак… Вместе эти две породы гоняли не особенно ладно. Сначала они принимались гнать сообща, но так как мои крымки были, не то, что быстрее, но более привычны, или приспособлены от природы к гористой местности, то вскоре они опережали первых и те, следуя за ними еще некоторое время, постепенно отставали, наконец умолкали совсем и отправлялись отыскивать нового зверя, по которому уже и гнали вместе.
Это, так сказать, дробило охоту, так что мы, начав поле вместе, часто заходили в совершенно противоположные стороны и оканчивали ее врозь. Бывало и так, что, подняв сразу две-три козы, которые обыкновенно в таких случаях разбиваются и идут врозь, собаки тоже делились и гнали вразнобой. Следовало бы не смешивать эти две стайки и охотиться попеременно то с той, то с другой, но этому мешало естественное желание каждого послушать и, при случае, похвалиться перед другими своими собаками.
Старика Вальдмана мы тоже брали с собой, так как он всегда первый отыскивал коз, которых наши новые, более быстроногие чем он, собачонки урывали у него из-под носа. Тогда Вальдман, сейчас же бросал след, отправлялся отыскивать нового и гонял уже в одиночку до тех пор, пока опять не подваливала к нему та или другая стая или хоть бы одна собака из стаи. Это был вполне одинокий гонец, не любивший ни с кем делиться своею охотой и не терпевший помощников.
Необычный случай
Заговорив опять о Вальдмане: я не могу не рассказать некоторых из его подвигов. Раз, по первому молоденькому снегу, мы охотились в Айване. У нас уже было несколько собачек кроме Вальдмана: мои две молодые кокташские, Нахал и Проворна, и Мрувка — С-го, недавно переставшая кормить щенят и только что перебравшаяся. С лежки она гоняла нестойко; мои же гонцы брались горячо, но, по молодости и неопытности, часто стеривали.
Вальдман, как всегда, работал особняком уже около часу времени. Заметив, что коза, покружившись в двух соседних балках, свернула в ту из них, которая дебушировала на верх к самому перевалу через хребет в соседнюю долину, я тоже стал приближаться, пробираясь кверху напрямик, и едва-едва поспел вовремя.
Только что, еле переводя дух, вылез я на опушку, окаймлявшую вершину горы, как с противоположной стороны ее, тоже из опушки, показался козел. Он шел легким галопом по чистому месту и направлялся прямо к спуску в Кизиль-Ташскую долину; оттуда он не должен был вернуться ранее двух-трех часов, так как она состоит из целой системы крутых холмов и глубоких балок, из которых зверь неохотно возвращается в Айван.
Охотников в той стороне не было, — надо стрелять хотя бы для того, чтобы завернуть козла; но расстояние было слишком велико. После секунды размышления, я приложился и выстрелил из левого ствола, который был заряжен надежным зарядом полукартечи. Козел споткнулся, но оправился и исчез за перевалом, не изменив направления и не повихнув даже в сторону.
Надо было бежать на след, чтобы узнать результаты выстрела, но я был слишком утомлен, легкие работали, как кузничные меха, — я остался ждать, что скажет Вальдман. Вот он показался у опушки, дошел до места, моментально замолк, и так наддал молчком по следу, что я и не ожидал от него такой прыти.
Пример соблазнителен… Через несколько секунд я уже осматривал след. У козла была перебита правая передняя нога, ниже колена. Острый излом кости врезался в снег до примерзшей почвы, и по временам виден был на снегу отпечаток мотавшегося обломка ноги с копытцем. С таким повреждением козел не должен был уйти от Вальдмана, но мог далеко его завести, — пожалуй, в самый низ Кизиль-Ташской долины.
Умнее человека
Пройдя шагов 200, я увидел, что он, обогнув гору, дал крутой поворот тоже книзу, но к подошве Айвана, в ту сторону, откуда мы начали охоту. На ходу, по крутизне он, видимо, не раз кувыркался, но опять справлялся и продолжал треножить, не изменяя направления. «Будет в речке!», — подумал я, и в тоже время услышал внизу, где стояла наша повозка, отчаянный крик моего кучера-татарина:
— Чорбаджи, пычах! Тез, тез, пычах! («Барин, нож! Скорей, скорей нож!». — Прим. автора.)
Бросив след, который шел, огибая спиралью слишком крутые спуски и обрывы, я пустился вниз, напрямик, тоже спотыкаясь и падая. Между тем крик усиливался и переходил в хрип; слышен был сердитый лай Вальдмана. Прибегаю и вижу такую картину: в небольшой луже, у самой речонки, мой Усейн (кучер) и Вальдман барахтаются вместе с козлом, который сильными движениями всего корпуса, старается вырваться от вцепившихся в него человека и собаки.
Нож подоспел действительно вовремя, так как у моего Усейна, забрызганного с ног до головы грязью, немела рука. Вот что он рассказал мне, когда мы общими усилиями прикололи козла.
Козел, спустившись кое-как с последнего косогора, залег прямо в лужу, в 10 шагах от распряженных лошадей и экипажа. Усейн, подкравшись ползком, схватил его за заднюю ногу, но козел стал так сильно брыкать, как этою, так и свободной ногою, что татарину не удержать бы его, если бы не подоспела на помощь умная собака.
У Вальдмана оказались другие приемы: он вцепился козлу в шиворот и так сильно трепнул его раза два, что тот присмирел и перестал биться. Но как только собака отходила, чтобы тоже прохладиться и полакать воды, как начиналась новая возня и опять требовалась помощь Вальдмана. Это повторялось раз пять до моего появления.
— У этой собаки больше ума, чем у человека! — повторял Усейн, утирая грязными руками раскрасневшуюся свою физиономию и мокрый от пота чуб, с которого шапка давно свалилась в ту же лужу и была затоптана козлом и собакой в самую тину. — Ай, копек! Ай копек! Умный собак! — ласкал он, с наслаждением растянувшегося в грязи героя.
Очередной пример высокого искусства
В другой раз Вальдман увел стрелянную В-м козу со слуху. Ветер мешал слышать направление гона, так что мы бросили следить ее. Спустя час или два, нам показалось, что гон раздается далеко позади, на дороге, ведущей из Кара-Гача, где мы охотились, в Ай-Саву.
Мы не могли себе уяснить: какого черта мог преследовать Вальдман по выбитой каменистой дороге? Раза два даже нам показалось, что его черная фигура мелькнула вдали, но никакого зверя впереди видно его не было, и мы продолжали охоту с другими собаками.
Каково же было наше удивление, когда, возвращаясь домой, поздно вечером, мы наткнулись на дороге, при везде в самую Ай-Саву (версты три от места охоты) на Вальдмана, который лежал рядом с придушенной им козой. Когда на другой день сняли с нее шкуру, то нашли две дробины в паху, которые, не повредив внутренностей, даже не прошли навылет, а засели в коже в противоположном боку.
Но вот я, опять увлекшись воспоминаниями, дал доброго крюку назад. Винюсь, и возвращаюсь на путь истинный. Итак, мы сколотили две стайки собак и охотились с ними всласть. Теперь мы уж не рисковали, как прежде, по целым часам дожидаться Вальдмана, когда он угонял козу за тридевять земель, а иногда, не дождавшись, возвращаться восвояси, благо было недалеко.
Сберегая ближние места, мы стали забираться дальше и глубже в леса и горы, ездили верст за 15, за 20 (16 и около 21,3 километра соответственно. — Прим. редакции) дневали и ночевали в лесу. Я завел знакомство с соседними помещиками и мурзами горской части Феодосийского уезда, у которых были тоже собаки. Привадили к себе полесовщиков казенных лесных дач. Стали устраиваться съезжие охоты, часто шумные и веселые, и вследствие этого самого не всегда одинаково удачные, но интересные по новизне обстановки и мест.
Теперь мы брали места более обширные, было где разгуляться собачкам, и собаки чаще и дольше были на слуху; можно было наслаждаться и музыкой гона; но, надо сознаться, что музыка эта далеко не была ни Россиньевскою, ни Бетховенскою.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
Лев Зотов, 1884 г.
