Дальнейшее знакомство с лесом и его обитателями приходилось опять отложить на неопределенное время. Стал я думать и раздумывать как быть, и припомнилось мне, что в соседней Айсавской долине был у меня когда-то знакомый, с которым мы, будучи еще подростками, гонялись за зайцами с плохенькой гончей. Отправился я к нему.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДЫДУЩУЮ ЧАСТЬ РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
Четыре угодья для дружной компании
Оказалось, что Яков Яковлевич В. (так его звали) унаследовал виноградный сад своего отца, женился, сделался виноделом и виноторговцем, но охоты не бросил и имел порядочную гончую; что рядом с ним живет его зять, Федор Федорович N, а. немного дальше, в версте расстояния — другой зять Андрей Андреевич Ш., оба охотники и у каждого по собаке.
Отыскался вскоре и четвертый товарищ — патриарх Судакских охотников, Франц Александрович С., тоже, к концу дней своих, поменявший легавую на гончака. Таким образом сразу составилась маленькая компания, и я поспешил примкнуть к ней.
С этого времени охоты мои стали постоянными. Местом охоты была избрана Карагачская долина, как ближайшая к Ай Саве, лежащая в двух-трех верстах к северо-западу от нее. Мы ее подразделили на четыре охотничьих угодья:
1) Каш-Каю (твердая гора) — крутую каменистую гору, покрытую корявым дубняком, изрезанную бесчисленными обрывами, с густою зарослью терна, держидерева и тому подобного, — притон лисиц и зайцев.
2) Карпуз-Тере (арбузная корка) — группу высоких круглых холмов, покрытых густым дровяным лесом, в котором довольно рослый дуб преобладал над более мелким грабом и кизильником. Здесь попадались лисицы и зайцы, но охотнее держались козы.
3) Немецкий общественный лес — местность более обширная и не столь крутогорная, как две первые, с старым дуплистым дубовым лесом, тоже перемешанном с грабом и кизилом, и множеством диких груш, кислиц и боярышника, достигающего здесь роста трех-четырех саженей. Здесь, кроме коз, лисиц и зайцев, водилось много барсуков.
4) Су-Юр-Таш (камень, не задерживающий воду) — громадная дикая, отвесная скала, венчавшая вершину одной из теснившихся к ней пяти или шести лесистых гор. У скалы этой сходилось несколько глубоких балок, сплошь покрытых строевым дубом. Здесь держались исключительно козы и в большом количестве.
Первая из названных местностей была самая ближняя, последняя — самая дальняя.
Флегматичный «маэстро»
Раза два в неделю, далеко до света, съезжались мы к Якову Яковлевичу В. и от него всею компаниею отправлялись в одно из этих урочищ, поочередно. Собак в нашем распоряжении, как я уже сказал, было четыре, но три из них не заслуживали названия гончих и не передали имен своих истории. Гончей собакою в полнейшем смысле слова был один только Вальдман.
Приехав на место, мы не тотчас начинали охоту, а поджидали восхода солнца… Спущенные собаки, — безымянки обыкновенно, — опрометью бросались в разные стороны, взрывая носами листья, метались, как угорелые, и редко когда натекали на след.
Не так поступал флегматичный Вальдман. Он, бывало, прежде всего облегчится, затем потянется раз-другой, а то и покачается, встряхнется и, высоко подняв голову, пойдет мерной рысцой, поводя чутьем во все стороны; и если козы в обложенной балке имеются, то не проходит и пяти минут, как они уже подняты и преследуются его ровным густым баритоном.
Тогда и остальные собачонки подваливают к нему, опережают его и летят вперед зря; но им не удается сбить его со следу. Не обращая на эту сволочь никакого внимания, не ускоряя не укорачивая аллюра, он идет следом не скалываясь и разбирает, как по писанному, в тех местах, где коза останавливалась или дала скачек.
Случалось, что непрошеные помощницы (я перезабыл их клички) очутившись где-то впереди, сбивают зверя в сторону! Тогда мастер Вальдман, дойдя до места сметки, останавливается, как бы удивленный тем, что коза пошла не туда, куда следовало, на минуту умолкает, делает ускоренным галопом круг, и опять на следу, и опять понеслось по лесу мерное «оу, оу, оу».
И так до тех пор, пока коза не вышла на кого-нибудь из охотников и не легла под его выстрелом, или не уводила его самого со слуху. Тогда — садись и жди, или даже ложись и спи, так как никакие звуки трубные не могли отозвать его со следа. Он возвращался или вслед за козой, обернув ее по нескольку раз в соседних дачах, или, если коза зашла слишком далеко, то приходил ночью или на другой день — прямо домой.
Работа мастера
Вот для таких антрактов и нужны были нам безыменные «цуньки». Когда Вальдман уводил козу за тридевять земель, мы спускались к опушкам или подавались в мелколесье и забавлялись зайчишками, которых они гоняли, если и не ахти как стойко, но все же кое-как гоняли.
Случалось, что Вальдман часа через два-три возвращался; тогда мы спешили ему навстречу, и, часто случалось, перенимали козу, которая, попавши на знакомые места, усталая от продолжительной гонки, опять принималась кружить и обкладывать. Если же, бывало, коза ранена, то Вальдман, дойдя до крови, мгновенно умолкал и несся за нею с такою быстротой, что ей почти никогда не удавалось уйти.
Тут надо было не зевать, чтобы не утерять и козы, и собаки, так как Вальдман, дойдя до зверя и придушив его, ложился и не двигался с места до прихода охотников. Здесь опять наши «цуньки» сослуживали службу, являясь на выстрел и отыскивая Вальдмана, с которым поднимали такую грызню и визг на весь лес, что нам уже нетрудно было ориентироваться…
Случалось мне не раз диву даваться, как ловко перехватывал коз Яков Яковлевич В. Стоим, бывало, рядом, в виду друг друга и вслушиваемся. Собаки гонят влево от нас. Вдруг В. исчез, а минут через пять, глядишь — коренастая фигура его торчит балки за две впереди на противоположной горе, а там и выстрел, — и коза готова.
Это он привычным своим ухом определил ход козы и поспел ей наперерез, при переходе в соседнюю группу гор: «чтобы она не очень устала», подшучивал он, а сам — отхватавши с версту, как ни в чем не бывало, даже и не запыхался, — только раскраснелся немного. Такими уж наградил его Господь Бог ногами и легкими, — что твоя скаковая лошадь!
Так охотились мы с переменным счастьем всю осень и зиму, вплоть до конца февраля-месяца, и редко возвращались с пустыми руками. Это была деятельная, полная жизни охота, требовавшая и быстрой сметки, и крепких, проворных ног. Одного в ней недоставало — полного хора хорошей стаи, — не удовлетворял моего уха наш надежный «солист».
Нелегкая наука
Полное удовольствие лесной охоты я испытал много позже, сколотив свою собственную стаю. А пока я знакомился с лесом. Нелегкая это была наука и не сразу далась она мне. Товарищи мои не охотники были разглагольствовать, объяснять, да наставлять. Поставят, бывало, в первом гоне на лаз, а там раскидывай мозгами, как знаешь.
И пришлось всматриваться, вслушиваться, наблюдать и до всего доходить самому. Бывало и хорошо станешь, да неладно: коза прошла тут, да вне выстрела. Полюбовался — и только. Пробовал перебегать, перенимать, и все неудачно: или поспешить, или опоздаешь, да в конце концов изморишься как собака.
Прошла осень, кончилась и зима. Товарищи мои, кроме лисиц и зайцев, насчитывали по пять-шесть убитых коз каждый, а я по козе не сделал еще и выстрела. Не раз я зарекался ходить с ними: пропускал охоту-другую, но опять соблазнялся, опять принимался наблюдать и доходить, и наконец — дошел!
Вот как это было. Охотились мы в «немецком» лесу. Уже с час собаки кружили внизу. Несколько раз я подбирался на голос Вальдмана, но эхо меня обманывало и, чтобы лучше судить о направлении гона, я стал подыматься по косогору и, наткнувшись на свежую тропу, остановился. В это время и гон стал подаваться в мою сторону. Ближе и ближе. Я опустился на колени и замер.
Вдруг послышался топот и шорох листьев, и годовалый козленок вылетел из балка и режет прямо на меня. Я выдержал, подпустил его шагов на 25 и повалил. Но, что это? Собака, спустя несколько секунд, мелькнув черной спиной из-за пригорка, пронеслась мимо, не обратив даже внимания на мой выстрел.
«Неужели Вальдман скололся? Видно и он брешет!» — решил я и бросился к козленку. Не успел я выразить этого обидного сомнения, как последовало и наказание, в виде козы, которая, обогнув косогор, на котором я стоял, неожиданно вышла сзади меня, навстречу отбившемуся от нее козленку. Я схватил ружье и отпустил по ней великолепнейший промах…
Вальдман с упреком взглянул на меня и повел козу дальше, к своему хозяину В., который и повалил ее метким выстрелом. Но с меня на первый раз довольно было и козленка. С каким наслаждением я принялся его потрошить и, повесив на некоторое время на дерево, чтобы стекла кровь, с каким удовольствием таскал его, безо всякой нужды, с места на место, следя за гоном до самого вечера!..
Лев Зотов, 1884 г.
