Дудинская корюшка

крупный налим

Однажды в апрельский заполярный день я предложил сыну съездить со мной на рыбалку. С собой решил взять мотобуксировщик, который мы вдвоем загрузили в багажник «девятки». Пластиковое корыто запихнули в салон. Туда же поместили ящик с рыбацкими принадлежностями.

В субботу рано утром мы уже мчались по расчищенной после очередной пурги трассе в сторону Дудинки. Проезжая мимо порта, увидели, как на льду Енисея напротив первого причала сидела большая куча народа, иногда приходившая в движение. Люди размахивали руками и суматошно перемещались. Это были рыбаки, которые бегали по лункам за стаями корюшки.

На енисейском льду

Машину мы поставили на девятом причале, выгрузили мотобуксировщик, зацепили корыто, примостили на него приспособленный для сидения ящик, оделись потеплее и по укатанной снежной дороге свернули к реке. А по льду все шли люди, они несли или везли на санках рюкзаки, ящики, пешни и ледобуры. То и дело их обгоняли снегоходы, «мотособаки» и самодельные «пневматики».

Все торопились на утренний клев корюшки. На фарватере, где по пробитому ледоколами каналу приходят в порт корабли, уже стояли палатки, сидели кучки удильщиков. Наш«снегоходик» резво проскочил рыбозавод и остановился напротив балка, прилепившегося в распадке среди невысоких бугров на правом берегу Енисея. Это был приют наших друзей.

После прохода судов по фарватеру лед восстановился за ночь. По нему уже можно было ходить, соблюдая осторожность. Здесь намного легче пробивать лунки пешней или сверлить буром, это не коренной двухметровый перемороженный лед Енисея. Мы подготовили место для лова на небольшом повороте судоходного канала. Для защиты от ветра соорудили стенку из снежных кирпичей.

Начиная от ледовой переправы, что пересекала Енисей в районе дамбы Кизима, которая защищала речной порт от весеннего паводка, и далее до рыбозавода растянулась на льду реки живая лента охотников за двухсотграммовой серебристой корюшкой, пахнущей весенней свежестью.

Снасть простая, как огурец: это короткая зимняя удочка с ярким сторожком на конце и катушкой с парой десятков метров лески. К ней привязывают всевозможные мормышки — от новейшей флуоресцентной до обычного отрезка медной проволоки с припаянным на конце крючком. Насадкой служат мясо оленя, зайца, куропатки, говядина.

Пока мы сидели и ждали подхода рыбы, наш «сосед» Петрович рассказывал, как лет двадцать назад, когда он с семьей еще жил в Норильске, а автомобильной дороги в Дудинку не было, народ штурмом брал ночную пятничную электричку. Девять ее вагонов забивались полностью, люди висели на подножках.

— Рыбацкая и охотничья страсть — одна из самых сильных на свете! Эту тягу вековечную мы унаследовали от своих предков-добытчиков… — философски заметил Петрович.

— Мы вот тоже не усидели дома, уж больно надоели полярная ночь, морозы, пурга. Да и от работы надо отвлечься.

— Тогда вам и объяснять ничего не надо. Главное — чтобы клев был!..

Серый небосвод светлел. На левом берегу Енисея у поселка Левинские Пески из мутной утренней пелены проступили заброшенные фермы ветряков. Стайка непоседливых пуночек немного оживляла унылый пейзаж. Серенькие птички нисколько не пугались людей и сосредоточенно подбирали съедобные крошки. Вдруг Петрович резко привстал, вытянул руку вперед и сдавленным голосом произнес:

— Мужики, смотрите! Кажется, пошла!

Где-то за полкилометра от нас ниже по течению людская лента зашевелилась. Рыбаки замерли в ожидании клева: они сосредоточенно подергивали мормышки, очищали ото льда лунки и с нетерпением посматривали на сидящих впереди.

— Ну, че они там шкерятся?! — проворчал под нос Петрович.

И вот наступает момент истины: впереди начинают махать руками, и стая корюшки доходит до нас. Срабатывает сторожок первой установленной перед Петровичем удочки. Он резко подсекает и выбрасывает на лед серебристую рыбку. Быстро бросает снасть в лунку, и все повторяется вновь.

У меня получилось подсечь только с третьего раза, но зато из лунки вытащил сразу трех корюшек. Кинул на лед удочку, трясущимися от волнения руками отцепил рыбок, схватил леску с мормышками, насадил мясо и опустил в лунку.

— Силен бродяга! — подбодрил меня сосед.

— Могем, Петрович! — радостно закричал я.

На такой коллективной рыбалке быстро входишь в азарт, ничего не замечая вокруг, и смотришь только на сторожок. Клев неожиданно прекращается. Корюшка уходит дальше. Сидящие сзади оживают и начинают весело вываживать добычу из-подо льда.

Я в порыве страсти вскакиваю и бегу с удочкой и намотанной на растопыренные руки леской вслед уходящему рыбацкому счастью. С ходу бросаю мормышки в свободную лунку. Успеваю выдернуть пару корюшек и спешу дальше. Потом возвращаюсь на свое место, по пути подбираю выловленную рыбу и сажусь распутывать леску. Точно так же, наперегонки, носятся со снастями, пешнями и рыбой наши соседи.

Петрович в это время сбросил рукавицы, присел на колени и судорожно замахал руками, перебирая леску. Выдернул из лунки рыбу, быстро снял с крючка и проворно опустил снасть обратно под лед. Я засмотрелся на его ловкие действия по вываживанию, и тут кто-то сзади истошно закричал:

— Клюет!

И действительно, яркий шарик на сторожке сына дергался, как живой, удочка наклонилась и поползла в лунку. В спешке он сильно дернул и оборвал леску с тремя моими самыми любимыми мормышками: флуоресцентной, серебряной и спаянной медно-никелевой. Пытаясь схватить их, парень судорожно сунул руку в ледяную воду, но тщетно… Незадачливый рыбак растерянно оглянулся, развел руками и виновато сказал мне:

— Батя, твои мормышки оборвались…

— Бывает, — спокойно ответил я, продолжая ритмично поднимать и опускать кончик удилища. — Возьми в рюкзаке запаску!

Саня еще немного посидел, безнадежно заглядывая в лунку, и несмело спросил:

— А почему ты меня не ругаешь?

— Каждый должен иметь возможность совершать свои ошибки, — философски заметил я.

Пока сын искал запасную удочку, у меня клюнуло, сторожек пошел вниз. Я не торопясь вытащил, к огромному изумлению своего неумелого напарника, обрывок лески с поводками и тремя трепыхающимися корюшками.

— Вот это фокус! А ты, отец, шаман!

— Есть немного, — скромно ответил я.

Стайки корюшки ушли вверх по течению. Клев понемногу начал стихать. Юный рыбак выхватил с десяток, а опытный Петрович — 30. Он спокойно восседал на ящике и без суеты орудовал двумя руками.

Леска у него не путалась, крючки за штаны не цеплялись. Корюшку ногами не давил, пешню в лунке не топил. Рукавицы, шапку и голову не терял, хоть и ловил с азартом, шутками и прибаутками: «Маленькая рыбка, жареный карась, где твоя улыбка, что была вчерась!» или «Рыбка плавает по дну — фиг поймаешь хоть одну!»…

Основные стайки «огурца» прошли вверх по Енисею. Клев постепенно угас, мы решили перекусить. После бутербродов и чая я вытащил из ящика два мотовильца с намотанной на них толстой леской, грузилами и крючками.

— Давай займемся, Саня, налимами.

Наживил голову и хвост корюшки и опустил в лунки закидушки. Когда тяжелое грузило дошло до дна, заметил:

— Здесь глубина на фарватере метров 30. Теперь надо постучать по дну, привлечь налима.

Стал приподнимать и опускать леску, к которой была привязана полукилограммовая свинцовая болванка. Она своим стуком по дну интриговала налимов. За полчаса мне с помощью сына удалось вытащить трех рыбин. Один трофей потянул примерно на пять кило.

Сосед тем временем поставил большую палатку, постелил полиуретановый коврик, раскатал спальный мешок, зажег газовый примус, на котором согрел еду и вскипятил чай. Петрович включил фонарь. В палатке стало тепло и светло. Пригласил нас в свою компанию, и обед прошел замечательно — в разговорах-воспоминаниях о рыбалке, охоте, — нормальных мужских занятиях на Крайнем Севере, без которых жизнь была бы пресной.

В балке

В распадке высокого правого берега стояла незаметная с воды избушка наших друзей. Погрузив свою добычу и снаряжение в пластиковое корыто, мы завели «мотособаку» и двинулись к домику, где можно было отдохнуть и выспаться в тепле. На овальном речном бугре белые комочки кормящихся куропаток облепили ивовые кусты. В прогалах полярные зайцы набили себе в глубоком весеннем снегу широкие тропинки.

В холодном тамбуре домика хранились лопаты, лыжи, дрова, мешки с углем, инвентарь, сети, инструмент. В избе по обеим сторонам располагались двухуровневые полати, посередине возле большого стола — две лавки, справа от входа — квадратная железная печь, обложенная кирпичом. В углу висела запасная одежда. Маленькое окно с форточкой выходило на Енисей.

Мы быстро растопили печь. Через полчаса начали снимать верхнюю одежду. Дрова весело трещали, в закопченном чайнике закипала вода. Я чистил налимов, чтобы приготовить жаркое на ужин. Максу (их печень), которая еле поместилась в кастрюльку, вынес на свежий воздух, чтобы подмерзла и потом можно было сделать еще один деликатес. Корюшка предназначалась для блюда, называемого у нас «сагудай».

С улицы послышались голоса — в гости пожаловали соседи. Их балок стоял недалеко у ручья. Они поздоровались, одобрительно оценили наш улов и старший из них, Рудик, сказал:

— Знатного налима подняли! Да и корюшки хорошо взяли. А мы только пришли. Сейчас отдохнем и пойдем на вечерний клев.

— Да, душу отвели! Вот сыну показал Енисей. Переночуем здесь, а завтра двинем в Дудинку, — пояснил я. — Садитесь пить чай, а потом приготовлю жаркое из налима.

— Спасибо. Не откажемся, а то хиус (холодный ветер) по реке насквозь продувает, а ночью на льду тоже не Ташкент будет.

Мы выложили конфеты, печенье. Я по привычке признавал только хороший индийский чай. Добавил к заварке щепотку таежной травы. По избушке, перебивая запах пота, рыбы и прелой одежды, разлился дивный аромат сказочных горных лесов родных Саян, повеяло свежестью Индийского океана и джунглей. Под неспешный разговор мы выпили вчетвером двухлитровый чайник.

Самое интересное, что за время этого священнодействия никто не произнес ни одного плохого слова, хотя в обыденной жизни речь бродячего народа — рыбаков, охотников, бичей и других представителей свободных профессий — бывает так искусно перевита непечатными междометиями, что было просто удивительно слышать благообразные высказывания из уст суровых собеседников. Чудеса да и только!

Рудольф поведал, как поздней осенью закрывал прошлый сезон уже по шуге:

— Омуль ломился, как мужики в понедельник за пивом. Дул южак, и, вытягивая концевой груз, не удержался я в обледенелой надувной лодке и кувыркнулся в реку. Хорошо, что веревка не захлестнула и не утянуло меня на дно — глубина там метров шесть. Я только успел в воде сбросить сапоги, вынырнул рядом с бортом и, как ошпаренный, буквально запрыгнул в лодку и рванул к берегу. Выскочил, вытащил ее на сушу и босиком побежал в избу. Там переоделся, махнул полстакана, чтобы не заболеть, обогрелся…

После такого купания он три дня пролежал дома, слушая, как жена, с которой прожили уже 40 лет, его «пилит». Много интересного узнал о себе, своих друзьях, рыбе, Енисее и Севере вообще.

Рудольф появился на свет в деревянном бараке. Эти дома настолько пропитались запахом рыбы, что его не могли выветрить даже самые свирепые таймырские пурги. После армии вернулся в Дудинку, вместе с женой вырастили сына и дочь, которые получили образование и уехали на историческую родину — в Германию. Звали к себе родителей: «Что вас там держит? Уже на пенсии, ни кола ни двора…».

Но не зря, наверное, Север притягивает, как магнит, не одаривая богатством, здоровьем, красотой и теплом. Что там за Полярным кругом может быть такого загадочно-непостижимого? Как объяснить, что люди уезжают на «материк» и опять возвращаются в суровые и прекрасные края, где провели лучшие годы и где, наверное, закончат земной путь…

Я тем временем водрузил на стол огромную сковороду с обжаренными до охристой корочки кусочками налима в золотистом крошеве лука. Готовил рыбу вроде бы, как все, секретов не прятал. А вот получается блюдо такое вкусное и ароматное, что один раз попробуешь и запомнишь на всю жизнь.

Еще сделал «сагудай» из свежей корюшки. Когда потряс в котелке нарезанную, посоленную, поперченную, заправленную луком и уксусом рыбу, по избушке пошел такой запах огурцов, что сами по себе, как живые, сдвинулись и наполнились кружки, а глаза рыбаков наполнились весенним счастьем. У Петровича по небритой щеке покатилась скупая мужская слеза. Малосол ушел на «Ура!».

На закуску повар настрогал мороженую максу. Потом все закусили жареным налимом, который таял во рту, корочка вкусно хрустела. Лук с остатками этого блюда едоки «смели» со сковородки.

— Когда рыбы много — хлеб не требуется! — смачно икнув, философски изрек Рудольф и во второй раз поставил чайник на печку.

Пока закипала вода, все вышли на свежий воздух. К вечеру потеплело, южный ветер принес, как показалось, запах весны, соснового леса, талого снега и сырой, только что освободившейся от белого покрывала тундры. Одинокие чайки кружили над Дудинским портом, а пуночки перелетали от одной темной проталины до другой. На Таймыр пришла весна. Рудольф, не обращаясь ни к кому, спокойным голосом сказал:

— Вот я отказался с сытыми германцами доживать… а сам уехал в свою разлюбезную Дудиночку — сердца половиночку. Рай наш северный! Ни зимы, ни лета. Комары да белые мухи. Сам болтаешься, как налим в проруби, а вот вдохнешь весеннего ветра, почувствуешь свободу и поймешь, что дом твой здесь, и никуда и никогда отсюда уже не уедешь!

Утренний клев

А в пять часов утра я разбудил Саню проверять закидушки. За дверью балка нас встретил серый рассвет, снеговые завихрения поземки на торошенном льду и утренний холод. Лунки промерзли, и их пришлось осторожно, чтобы не обрубить леску, раздалбливать пешней. Пока сын занимался этим делом, я начал вытаскивать снасть.

Зная, что за мной могут наблюдать, действовал спокойно и размеренно, всем своим видом показывая равнодушие к возможной добыче. Сразу понял, что из глубины идет что-то тяжелое. Наклонился к лунке, немного замешкался и с силой потянул леску двумя руками.

На лед вместе с водой выскользнуло метровое извивающее тело крупного налима с большой головой и выпученными белесыми глазами. Он извивался, не давался в руки, но я ловко придавил его унтом и деловито вытащил крючок из пасти. Потом выпрямился, облегченно вздохнул, победно оглянулся кругом, как это делают крутые парни, и с гордостью произнес:

— Ну вот так зацепил поросенка килограммов на десять! Да максы тарелка!

Налим лежал на льду, свернувшись в кольцо своим веретенообразным телом с огромным ртом, из которого торчал хвост корюшки.

— Ты смотри! Кроме моей насадки, он еще успел корюшку целиком заглотить! У, бандит, рыбу лопает и еще икрой закусывает!.. Скоро мы тебя на бефстроганов порубим! — объявил я и обратился к Сане. — Давай теперь ты тяни!..

Он начал осторожно вытаскивать свою снасть, но особой тяжести не почувствовал и вскоре выбросил на лед небольшую, примерно на килограмм, рыбу серо-зеленого цвета.

— Это самый вкусный молочный налим… — заметил Петрович с видом знатока.

Он действительно разбирался в таких вопросах. О рыбалке на Севере знал почти все: где, когда, чем, на что и как ловить… Свободно обращался со спиннингом, летними и зимними удочками. Сам вязал мушки, делал мормышки, блесны, плавающие, тонущие, ныряющие приманки. Был на короткой ноге со всей промысловой техникой. Друзья, балагуря, называли его «профессором», но, как известно, «в каждой шутке есть доля… шутки!».

Из других лунок мы вытащили еще четырех крупных налимов, попавшихся на закидушки… По Енисею, несмотря на конец апреля, несло колючую белую поземку. Быстро собрались, доехали до причала, перегрузились в машину и через два часа были уже у себя дома в Кайеркане.

Геннадий Белошапкин, г. Омск

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий