Курулово — мечта рыбаков, заманчивый угол Оки, недалеко от впадения в нее Пропи. По старинным учебникам географии здесь самое глубокое место реки. Здесь, в окрестностях Курулова, попадают неводчикам редкие рыбки, и наш брат, «мелкотравчатый рыбак», любитель ужения, при всех расчетах на «левиафана» и сновидениях о баснословной ловле непременно рассчитывает на Курулово и видит его во сне.
ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО СМОТРИТЕ В ИЮЛЬСКОМ НОМЕРЕ.
Мы были в Курулове и даже видели тень «левиафана». Ночью разбило рогулю, оборвало басок (струну. — Прим. редакции) и вышвырнуло грузило на берег с такою силою, что бечева вытянулась по всему берегу. И это при высоте берега над водою от двух до трех аршин (от полутора до двух метров. — Прим. редакции). Надо лошадиную силу, чтоб произвести всю эту передрягу. Кто же это сделал? Конечно, «левиафан». Но не об этом происшествии хотелось бы повести рассказ.
Мы не принадлежим к числу таких охотников. которые имеют обыкновение о всякой своей охоте, удачной и неудачной, сообщать публике. Мы давно пережили период погони за добычей во что бы то ни стало и хвастания ею и желали бы, чтоб в наших сообщениях было что-либо интересное, будет ли это относиться до характеристики охотников и охоты вообще, или жизни и нравов изловляемых животных, или механизма охоты — все равно…
Если наша цель не достигается, то не по недостатку желания, а по неумению. За это неумение читатель имеет право подчас жестоко ругнуть нас, но он должен согласиться, что мы не из таких людей, которые думают, что все случающееся с ними заслуживает внимания, на том основании считают себя вправе душить читателя или слушателя массою для него интересных рассказов и ни разу не потрудиться задаться мыслей, каково приходится слушателю.
Лов на Оке в Курулове 29-го июля показался нам интересным, и мы решились сообщить о нем. Приехали мы туда 28-го числа к вечерней заре. Как только разгрузились, начались заботы о добывании живцов. Средство к тому — только удочки да бредень.
Куруловом называется луговая дача, прилегающая к Оке; кончается она у реки крутым обрывом, возвышающимся над водою на несколько аршинов. Местами в берегу образовались полукруглые выбоины, заливчики с водоворотами; в стороне от течения — местами острые мысы, выдающиеся в воду, а подчас и обвалы, печуры, подходящие под берег. Везде — черные, глубокие омуты с иловатым или глинистым дном.
Погода тихая, река не шелохнется. Где тут наловить живцов? Попало несколько штук крупных окуней и подлещиков… и только. Бредень доставил одних поганых щурят. Итак, к утренней заре у нас по части жерлик — беднота. Ночь пропала даром. Весь расчет на день.
Начало Петрова дня в Курулове не оставляло желать ничего лучшего. Так же тихо, как с вечера, но лов несравненно лучше; клев жадный, верный: чуть шелохнется поплавок и тихо, решительно плывет вглубь: ровные окунья, подлещики, язики… Лучше и не надо. К несчастью, ненадолго.
Поднялся ветерок, а ветерок на Оке все равно, что буря в озере. Так взволнует, что никакой наплав не устоит. Только что накинешь леску, смотришь: всю прибило к берегу. Побился, побился, вижу: дело дрянь. Пошел искать затишья. Дошел до того места, где яр переходит в отмель, до переката. Закинул леску с перовым наплавом. Нырнул наплав в волнах и не показывается; выудил язика. Закинул опять, терпенья нет.
Как раз на этом месте пришелся крутой мысок, по левую сторону — глубь, по правую — отмель. Бьют волны в мыс и прибивают к нему леску. Ветерок превратился в ветер. Волны отрывают куски глины, размельчивают их и мутят воду. На полтора аршина (около метра. — Прим. редакции) от берега стоит муть.
Весь фокус в подсечке!
Делать нечего, снял надоедливый наплав, к тоненькой леске прибавил груза, уселся на мысок и забросил леску по ветру влево от мыска. Течением вытянуло леску и поставило насадку как раз на пограничной черте — между мутью и чистой водой… Содрогание лески… уменьшение угла, ею составленного с поверхностью волн, леску тянет… Подсечка — и довольно крупный язик прыгает по берегу.
Ветер усиливается, того гляди, разнесет мыс. За движением лески не уследишь. Взял удилище в руку. Толчок — подсечка и опять язик. И пошла потеха. Чуть рука почувствует легонький толчок и привычным движением взмахнет удилищем, из воды выскакивает довольно крупный шестивершковый язь (свыше 26 сантиметров в длину. — Прим. редакции), а то еще лучше: такой же подлещик забуровит поверхность воды, подтаскивается к ногам и тогда без труда извлекается на берег.
Сидят рядом другие рыбаки и не надивятся. Видят, чувствуют, что клюет и отлично клюет, а поймать не могут. Все дело — в подсечке. В обыкновенное время подсечка должна быть далеко не после каждого толчка. Рыбак следит за леской и только при более или менее продолжительном движении узла, образуемого лескою и водою, позволяет себе подсекать.
Здесь при сильном прибое, перебрасывающем этот узел по прихоти волн, уследить за леской невозможно. Приходится брать на руку. У язя пасть большая, он не станет забирать червя понемногу с кончика, а обхватит сразу. Толчок показывает момент, когда червь во рту, если подсечка будет быстрая и скорая, чему много помогает вытянутое течением положение лески, — из десяти случаев в одном рыба успеет вышвырнуть изо рта насадку.
Руководствуясь этим соображением, я старался лишь о том, чтоб подсечка моментально следовала за толчком, и выудил, по-видимому, при самых неблагоприятных обстоятельствах, десятка два разных рыб. Но эти два десятка по доставленному ими удовольствию стоили сотни. Это же ужение доказало мне еще раз, что ветер очень часто составляет одно из благоприятных условий для лова на Оке.
Образовавшаяся от прибоя волн муть привлекла язей и подлещиков к берегу в надежде поживиться лакомым кусочком, вымытым из берега вместе с глиною. У наших рыбаков-неводчиков и бреденщиков выработалось убеждение, что буря выбивает со дна лещей. На этот раз я видел наглядное доказательство справедливости этого убеждения.
Вместо охоты
22 августа, разыскивая дупелей, бродил я по луговым болотам, подошел к озеру Ошкову и, найдя, что лучшие места, на которые особенно рассчитывалось, никуда не годятся — обсохли и заросли грубою травою, оставил товарища, занятого розыском уток, и подошел к озеру пить чай.
Вечер тихий, вода, как зеркало. И по всей воде прыгает и бесится, как мне показалось, уклея: выскочит из воды вершка на два (почти на 9 сантиметров. — Прим. редакции), блеснет и опять окунется. На всей поверхности то и дело выскакивают серебряные язики. Обстоятельство это мне показалось странным. Уклея так бесится только при метании икры. А осенью какая же икра?
Картина чистой воды, кишащей рыбой, звук всплескиваний крупных хищников так показались мне заманчивыми, что на другой же день я оставил товарища бродить одного и явился на озеро с удочками. Лов вышел прекрасный. К полудню наловлено ухи из ровных окуней на четверых, — со мною было еще трое рыбаков, — а унесли мы с озера фунтов шесть (менее двух с половиной килограммов. — Прим. редакции) разной рыбы.
Вчерашняя уклея оказалась совсем не уклеей, а ельцом и довольно крупным — четырехвершковым (около 18 сантиметров в длину. — Прим. редакции). Одного чистого ельца мы наудили целый котелок. Но что за живая, веселая рыба! Удить ее приходилось на двухволосные удочки с самым маленьким (№ 12) крючком и небольшим кусочком пробочки вместо наплава — на шесть вершков от поверхности.
Не успеет пробочка упасть на воду, как на нее бросаются сразу два-три ельца, сбивают хвостами, хватают, а в заключение один из них заглатывает насадку и быстро увлекает пробку. Проворный, серебряный, взметает елец на воздух, падает на траву и долго подпрыгивает и мечется из стороны в сторону, как угорелый.
Случалось, что червяк еще не долетел до воды, а елец уже прыгнул за ним, схватил на лету и быстро исчез вместе с наплавом. Пасть ельца широкая, приспособленная к ловле насекомых, летающих над водою, а потому клюет он всегда верно, без обмана.
Елец — рыбка стройная, напоминающая по складу голавля. Основной белый цвет несколько отливает голубоватым оттенком. У нас он попадается довольно редко и все поодиночке, при том всегда либо со дна, либо со средней глубины.
Первый раз еще удалась такая специальная ловля ельца — с поверхности воды — в таком количестве. По окончании ловли вынули мы сетку (круг), в которую сажали рыбу, и затрепыхалась масса совершенно ровных одна к одной рыбок, до того блестящих, что в глазах зарябило.
— Прелесть! — невольно вырвалось у нас.
— Серебро! — похвалил местный рыбак, удивший с нами.
Уха из этого серебра, однако, не «мудрая», несколько мутновата, как вообще уха из белой рыбы, вероятно, от раствора некоторой части чешуек. Рыба сама по себе нежна, вкусна и не так костиста, как другие породы плотвы. Я думаю, поджаренная в масле с сухарями, она должна быть очень недурна. В следующий раз решили изготовить ее таким образом…
Тайна необъяснимая
В следующий раз — через несколько дней, при великолепнейшей погоде — мы ровно ничего не поймали. Елец к берегам не подходил, а другая рыба совсем не брала.
— Что за притча? — ворчал наш рыбак. — Точно в болоте…
Я стал допрашивать, отчего такая разница в клеве, и добился только одного.
— Залегла.
— Знаю, что залегла… Да почему?
— Бог ее ведает, к погоде что ли…
К погоде!.. А в погоду рыба отлично берет. Да и никакой погоды после того не было несколько дней. Все то же ясное небо, осенний прохладный воздух, а по ночам даже холод, и рыба, не бравшая третьего дня, стала опять отлично ловиться.
Нет, тут, воля ваша, тайна и тайна, пока не объяснимая. Тайна эта давняя. Дремлет она, как спящая красавица целые века, ждет счастливца, который смело войдет в ее жилище и сорвет покрывало, скрывающее от глаз не ведомую для мира красоту…
А. Л., 1881 г.
