На току, как ни странно, я был всего один раз, хотя охотился, пожалуй, всю свою сознательную жизнь. Еще в детстве в городе Усть-Каменогорске пробовал выцеливать пернатых из рогатки и однажды даже попал в дрозда. Затем в старших классах мы с ребятами отправлялись за Иртыш, где упражнялись в стрельбе из лука. А заодно охотились на уток и ворон…
Обучаясь в Томском политехническом институте (как он тогда назывался), я также не расставался с рогаткой. Вместе с другом Вовкой Павловым из Асина мы пугали пернатых в Лагерном саду на берегу реки. Служители науки всех рангов, преподаватели, бегающие утром трусцой по асфальтированным дорожкам (тогда это было в моде), с удивлением и неудовольствием смотрели на наши действия. Наиболее активным мы объясняли, что стреляем из рогатки по птицам не из хулиганских побуждений, а для того, чтобы добыть питание для нашего котенка Барсика.
Уютные условия
После окончания института я по воле случая, благодаря Павлову и вместе с ним, попал в поселок городского типа Чунский Иркутской области. Вскоре мне стало понятно, что судьба в общем-то распорядилась далеко не самым худшим образом. Чунский сильно отличался от прирельсовых поселков на участке железной дороги Тайшет — Братск.
Основным предприятием у нас был лесозаготовительный комбинат, который относился к Министерству среднего машиностроения, а оно в чем-то превосходило даже военное ведомство. Рабочее снабжение оказалось отменным, а культурная и спортивная жизнь поселка — хорошо налаженной. Никаких проблем с жильем и детскими садами не имелось. Достаточно сказать, что мой друг Павлов, приехавший вместе с женой, получил двухкомнатную квартиру в новой пятиэтажке уже через месяц после того, как устроился на комбинат.
Предприятие строило отличные дороги для вывоза леса, использовало прекрасную для того времени технику. На комбинате был цех по обработке древесины для строительных целей, в котором, естественно, имелось отделение для заточки режущего инструмента. Там посменно трудились четыре незаурядных человека. Этих специалистов называли «пилоточцами».
Любитель поэзии
Среди них выделялся один мастер по имени Гена. Он прославился тем, что после получения зарплаты и соответствующего застолья устраивал в цехе концерт. Во время 15-минутного перерыва влезал на табуретку и декламировал стихотворения Пушкина и даже фрагменты из «Евгения Онегина». Читал хорошо, выразительно, с подъемом. При этом размахивал руками и вытягивался вверх, даже как будто временно становился немного выше.
Сотрудники предприятия прозвали Гену «Пушкиным из пилоточки». Был он небольшого роста, худенький, с бледным удлиненным лицом, на котором иногда проскальзывала какая-то хитренькая улыбочка. В результате физиономия принимала лисье выражение.
Гена довольно сильно припадал на левую ногу и немного приволакивал ее. Но такая походка ему шла и нисколько его не портила. Обычно он носил видавший виды серенький костюм, на ногах красовались старенькие ботинки.
Как-то перед началом майских праздников ко мне подошел один коллега и передал слова Валеры Лежавы, что Пушкин, дескать, знает косачиный ток. Я начал выяснять все подробности. Обратился за разъяснениями к самому Лежаве. Тот, будучи уроженцем одной из кавказских республик, говорил весьма своеобразно. Например, в каждом предложении почти через слово вставлял «а».
— А ты сходи к нему, а поговори, а может, возьмет тебя на ток, — заявил мне Валера.
Я так и сделал. Вопреки моим ожиданиям, Пушкин согласился сразу. Хотя обычно охотники стараются не раскрывать местоположения обнаруженного тока.
— На той неделе буду работать во вторую смену, вот после нее и пойдем ко мне, — предложил Гена. — А потом доберемся до тока, тут недалеко за Зермовкой…
Ружья у меня в то время еще не было. Но «вездесущий» Лежава поспешил заметить, что у Пушкина есть двустволка 16-го калибра…
Пешком в темноте
Примерно через неделю наступило время охоты. После окончания второй смены в первом часу ночи мы пошли к Пушкину домой. Жил он в одноэтажном деревянном бараке, рассчитанном на четырех человек. Комната оказалась довольно приличных размеров с кроватью и стулом. На кухне имелись печка и спиральная электроплитка.
На стене висела картина — копия произведения Шишкина «Утро в сосновом лесу», созданная каким-то художником из Прибалтики, жившим здесь. Даже в грубой самодельной раме эта репродукция масляными красками на фанере смотрелась вполне достойно. Нам картина понравилась.
Пушкин облачился в куртку, надел патронташ, закинул на плечо ружье и принял настоящий охотничий вид. Из дома мы вышли затемно — с фонариком. По улице Саянской проследовали на окраину поселка, где свернули направо — в сторону конной базы. Раньше там держали лошадей, их силу использовали для заготовки и транспортировки леса. Потом для этих целей проложили узкоколейку и запустили мотовозы. Лошадей с конной базы убрали, но строения остались…
Мы перешли по мосту небольшую, но богатую хариусами речку Зермовку. По-тунгусски ее называли Зермокан. Кстати, в ней и сейчас водится много рыбы… Перебравшись на другой берег, мы начали подниматься по старой лесовозной дороге.
Фонарик Пушкина иногда выхватывал из темноты мощные стволы осин и кедров. Километра через два подъем завершился. В луче света стали попадаться редко стоящие молодые сосенки.
— Ну что, Гена, скоро?
— Да. Уже считай, что пришли.
В засидке
Мы протопали еще с 50 метров и достигли сооружения, которое отдаленно напоминало вигвам или чум. Оно было собрано из срубленных года три-четыре назад сосенок с полностью высохшей пожелтевшей хвоей.
С трудом забравшись внутрь, мы погасили фонарик. И сразу через щели между ветками заметили, что уже забрезжил рассвет. Пушкин весь подобрался, выставил наружу ствол ружья и взволнованным шепотом произнес:
— Ну, сейчас начнется!
Чего именно нужно ожидать, я толком не представлял. Но тоже приподнялся и стал напряженно прислушиваться. Тишина стояла такая, что можно было уловить стук сердца и шелест спичек в коробке в нагрудном кармане. А снаружи пока не доносилось ни звука.
Вот уже показался край вырубки, темнохвойник с остатками сосны и листвяка. И тут в этой звенящей тишине долетел откуда-то из тайги какой-то хрустальный звук «Ти-и-у». До этого момента я шел за Пушкиным из любопытства, в общем-то не особенно рассчитывая на успех. И тут все переменилось самым неожиданным образом.
Краса тайги
Пока я приходил в себя, такой же звук раздался в другом месте, потом еще и еще. Пушкин слегка раздвинул ветки, сложил ладони и «чуфыкнул». То есть он пару раз изобразил призыв косача «чу-фыш-ш-ш».
Меж тем уже совсем рассвело. Стало ясно, что перед нами чистая поляна радиусом около 25 метров. А за ней четко виднелся подрост сосны.
Мы услышали характерное частое похлопывание крыльев, и на этой «арене» перед нами появился краса и гордость тайги — косач. В Забайкалье их называют «пальниками». Аспидно-черный, с нежным изумрудным отливом, ослепительно белыми подкрылками и подхвостьем, с кроваво-красными бровями и сверкающими бусинками глаз, косящихся на тетерок и выбирающих соперника.
Самочки — это совсем другое дело. Серенькие, невзрачные, но в то же время очень изящно сложенные создания. Я их сначала даже не заметил, так как вели они себя крайне скромно, стояли вокруг поляны неподвижно, изредка посматривая на красавца-тетерева. Но через минуту раздался шум крыльев, и на поляну сели еще пять или семь косачей.
Схватка пернатых
И вот тут действительно началось! Самцы мгновенно разбились на пары, стали друг против друга, нагнули головы, распустили крылья и хвосты, закружились. Затем начали подпрыгивать и сшибаться грудью. В азарте они метались по поляне и некоторые подскакивали прямо к нам. При желании можно было протянуть руку и дотронуться до такой неосторожной птицы.
А один из пернатых бойцов даже ударился головой о ствол ружья, которое высунул наружу Пушкин. Тетерев ошарашенно остановился. Потом, склонив голову набок, взглянул на неожиданное препятствие и понесся догонять соперника.
— Гена, ты стрелять будешь? — шепотом спросил я.
— Сейчас, сейчас, — ответил мой спутник.
Он взвел курок, приложился щекой к прикладу, зажмурил один глаз и выстрелил… Я недоуменно смотрел на мгновенно разлетевшийся косачиный ток. Потом с еще большим удивлением перевел взгляд на Пушкина. На поляне уже никого не осталось из косачей — все скрылись.
— Ты это что, Гена?! — набросился я на напарника по охоте.
А Пушкин лишь хитро улыбнулся, подмигнул и довольно произнес:
— Эх, промазал!
Владимир Петров, Иркутская область
