В начале ноября, охотясь на зайцев и рябчиков в верховьях Терси, Евгений Копылов наткнулся на медвежью берлогу. Он заметил ее, изучая окрестности в бинокль. Близко подходить не стал — чувствовалось, косолапый залег совсем недавно, каких-нибудь десять дней назад, и, естественно, еще не разоспался. Начни кружить вокруг берлоги — стопроцентная вероятность подшуметь, и уже назавтра медведь может покинуть берлогу — тогда ищи-свищи его новое зимнее местожительство.
Расположившись за кряжистой сосной, Евгений долго изучал в бинокль саму берлогу, до которой было около полусотни метров, и подходы к ней. Что это берлога — сомнений не было. Накануне прошел хороший снегопад, и закуржавленное чело — отдушина под огромным выворотнем — легко угадывалось. Из него, если хорошо приглядеться, был заметен поднимающийся парок от дыхания зверя, который изморозью оседал на свисающие корни выворотня и ветки склонившейся над отдушиной молодой рябинки.
«Удачное место выбрал мишаня для своей берлоги, — отметил про себя Евгений, — сухое и защищенное со всех сторон чащобой густого пихтача».
По возвращению в город Копылов первым делом побежал к другу — председателю охотобщества Кузнецкого района и рассказал о своей находке.
— Ты давай, Петр Михайлович, выбивай на общество лицензию на медведя, — принялся он уговаривать друга, — а в декабре рванем. Так хочется медвежатинки…
— Попробую. Но не вдвоем же мы пойдем на медведя, нужно, как минимум, четыре человека.
— Желающих — только свистни, отбоя не будет. Ты, главное, лицензию раздобудь, а организационные вопросы я беру на себя.
В боевой готовности
В конце декабря в Осиновое Плесо выехали впятером. Оставив в поселке под присмотром знакомых машину, встали на лыжи и прошли еще около четырех километров до деревушки Увал, от которой осталось всего три двора, и по заблаговременной договоренности с одним из хозяев заночевали.
Хозяин запряг в сани лошадь и по еле заметному зимнику двинулись в тайгу. Остановились на бывших вырубах, откуда до берлоги было около двух километров. Дед Степан, приютивший охотников на ночь и охотно согласившийся сопровождать на своей лошади, остался ждать в санях, закутавшись в тулуп, а мужики, в который раз проверив ружья, встали на лыжи и гуськом двинулись вслед за Евгением, больше месяца назад побывавшим здесь и сделавшим затески-приметки до бурелома и пихтача, где залег медведь.
Рассвело. Утренняя синь, напитавшись белизны от снега, расползлась по распадкам, низинам и уснула в гущине пихтовых лап. В безветренной тишине опускались на деревья, сугробы и плечи охотников редкие пушинки снега. Легкий морозец поглаживал разгоряченные лица приятной прохладой.
По дороге, по указанию Петра Михайловича, вырубили из тонкоствольной и прогонистой пихтушки жердину, и вскоре шедший впереди Копылов поднял руку, давая понять — берлога рядом. Мужики, сгрудившись вокруг Копылова и Петра Михайловича, суетливо сбросили рюкзаки на снег, заметно занервничали.
— Вон, видите выворотень? Его почти весь затянуло сугробом, — показал рукой Евгений, — а рядом куст рябины. Обратите внимание на ее ветви, мохнатые от инея. Они как раз над отдушиной.
— И в самом деле, закуржавленную отдушину хорошо видно, — просипел севшим голосом кто-то из охотников.
— Ну, хватит созерцать. Пошли, благословясь, — заторопил мужиков Петр Михайлович.
Охотники опасливо приблизились к выворотню почти вплотную. До отдушины оставалось метров десять-пятнадцать.
— Значить так, — продолжал командовать Михайлыч, — я, как самый старый, свое отжил, в случае чего…
— Да ладно тебе… Свое отжил… — перебил кто-то.
— Ну, в общем, я жердью буду шуровать. А вы вчетвером становитесь полукольцом с этой стороны, то есть со стороны отдушины: вон там, там и там. Быть в полной боевой, как договаривались. Медведь попрет из берлоги, я прыгаю в сторону, вы открываете пальбу. Только учтите, в большинстве своем медведь прежде, чем выскочить, на секунды две-три выглядывает из отдушины, будто здоровается с потревожившими его сон, а уж потом взрывается, встает во весь рост. Вот в этот момент и бейте — будет наверняка, а в первом случае можете промахнуться впопыхах.
Все жахнули, и я нажал…
Все располагаются в соответствии со стратегией Петра Михайловича. Сам главнокомандующий, размашисто перекрестившись и поплевав на ладони, с жердиной наперевес подступает к отдушине. Сует вглубь и начинает шуровать, то и дело отскакивая в сторону. Так продолжается минут пять.
— Что за черт?! — ругается Михайлыч. — Вроде во что-то мягкое попадаю, а реакции никакой. — Ага-а-а… Среагировал! Вцепился, сволочь, в жердину… Или зубами, или лапами?.. Тянет к себе… Вот, стервец, игру в перетягивание затеял, — хрипит от натуги Петр Михайлович и отпускает жердину, которая, раскачиваясь, начинает медленно выползать наверх и через какое-то время застывает неподвижно, как флагшток. Теперь, чтобы дотянуться до него, придется лезть на заснеженный выворотень, заходя с тыла, или через отдушину.
Все окаменели в напряжении. Стволы ружей ходят ходуном в радиусе отдушины. Проходят десять минут, пятнадцать… Зловещая тишина. И никакого движения. Медведь затаился. Все вопросительно смотрят на Петра Михайловича.
— Делаем смоляной факел, — командует тот.
Евгений Копылов и еще один охотник срываются с места. Вскоре к длинной палке проволокой приматывается пучок пихтовых лап, поверх их — береста. Через пять минут факел вспыхивает. От горящей хвои валит густой дым. Охотники разбегаются по своим местам. Петр Михайлович запихивает факел в чело как можно глубже и отбегает в сторону, сдергивает с плеча ружье, щелкает курками.
Из отдушины валит дым, и через несколько секунд доносится приглушенный рев разъяренного зверя. Чад и огонь не понравились топтыгину, и он рванул наверх. Из отдушины, разметая в стороны пласты снега, показалась голова медведя с оскаленной пастью. И сразу же ударил оружейный залп. Голова зверя, дернувшись, исчезает в берлоге. И вновь — зловещая тишина.
Петр Михайлович начинает зло материться:
— Растуды вашу мать… Я ж вам русским языком говорил: стрелять только тогда, когда он взметнется на дыбы. Теперь выволакивайте его из берлоги. Да еще неизвестно — убит ли он или только ранен? Полезешь в отдушину, а он изувечит или вообще башку откусит… Пасть-то вон какая — сами видели.
Мужики начинают оправдываться:
— Я первым не стрелял. Все жахнули, и я нажал…
— С перепугу вышло.
Долго топтались, не решаясь приблизиться к берлоге. Из развороченной отдушины не доносилось ни звука, и даже прекратил выползать дымок. Факел потух.
Трофей
Наконец, Михайлыч решился. Вырубил палку, которой, привязав петлю из остатков проволоки, дотянулся до флагштока-жердины и притянул к себе.
Ухватившись, принялся вновь шуровать в берлоге.Никакой реакции.
— По-моему, готов. У нас лопата есть?
— Не-е-ет… — промямлил Копылов.
— Молодцы, — сердито плюнул Петр Михайлович. — Все предусмотрели, называется. Тогда разгребайте берлогу руками!.. Охотнички…
Промудохались три часа, пока докопались до медведя. Он был мертв. Хватились, и веревки нет, нечем добычу выволакивать на свет Божий. Пришлось всем снимать брючные ремни, связывать их и тащить огромную тушу трофея, цепляя короткие поводки за задние лапы.
Свежевали уже при свете факелов и, выбившись из сил, только к рассвету приплелись к околице Увала.
Михайлыч плевался и в который раз во всеуслышание клялся, что с подобной компанией в тайгу, да еще на крупного зверя, не пойдет. А вообще-то пыль в глаза пускал, подначивал мужиков, и все, зная его незлобивый характер, не пререкались, усмехались, перемигивались между собой.
Владимир Неунывахин, г. Новокузнецк
