Странное состояние

С рассвета день выдался слепым. Хмурое однотонное небо залило не только горизонт, но и растеклось по всему окоему. Дали потонули в мглистой белизне предзимнего снега, не набравшего стылую силу, и казались слегка размытыми…

После плотного завтрака, поданного приветливой хозяйкой, и неторопливой беседы мы с напарником стали собираться на охоту, по причине которой и оказались в глухой деревеньке, печально сереющей среди размашистой лесостепи. Собирались основательно, с придирками друг к другу, тщательной проверкой не только оружия и патронов, но и одежды, обуви, и было почему: зимний день хотя и не долог, и поднимался уже к своей середине, но и за остаток его, до темноты, в ходьбе по угодьям, по даже неглубокому снегу, можно выложиться до предела, до дрожи не только в ногах, но и во всем теле, до такого душевного состояния, когда ничто и никто тебя уже не волнует…

Ружье, бинокль, легкий рюкзак с закуской и термосом…

В белой одежде мы сразу влились в заснеженную пустоту, и лишь движение выдавало нас и выделяло в том сонном пространстве.

В поисках косуль

Утекло утреннее время, отпаслись, отходили свое косули, отдырявили снег копытами, ушли на дневку в ивняки, в плотные леса — и помедлить бы еще, подождать, пока они не расслабятся в своих отбитых до земли ямках-лежках, да времени мало: с куриный поскок стал день, успеть надо распутать звериные следы, найти их «схоронку»…

Ходко, напористо обошли первые лески, протоптали первые поляны. И, несмотря на легкий мороз, разогрелись, зарозовели лицами, потянули со лба шапки-вязанки.

Впереди засерела бурьянами залежь — некогда обширное пахотное поле, и мы остановились, разглядывая ее в бинокль. Серо, тихо, пустынно. По краю залежи, в полынных мелочах, росчерки косулиных набродов замысловатыми вензелями взбороздили пуховую легкость молодого снега, и мы медленно, с оглядкой, начали обходить эту пустошь с разных сторон.

Несколько раз расшивались стежки вихлястых следов от ближнего леса, зачерненного тальниками, к полынным буграм, и я считал их — сколько туда, сколько обратно, не забывая бинокль: глядел в него, не боясь лишней перестраховки…

Когда мы сошлись в междулесье за жидкими будыльями старой полыни, то получилось, что выходных следов в сторону долгих ивняков с камышовым займищем было больше, чем в березовый лес. Решили обходить займище с обеих сторон, хотя и были уверены, что косули залегли где-то в ивняках.

Наскоро попили чаю из термосов и двинулись в обход долгого, километра на три, займища. Мало-помалу стал набирать силу ветер. Какие-то перемещения происходили во всем непроницаемом небе, что-то там сдвигалось, поднималось, опускалось, и когда я стал «обрезать» край ивняков, полетел легкий снежок. Запестрели дали, загустела туманная муть, и я едва различал напарника в полукилометре, а вскоре и пересек проходные следы косуль. Их было четыре. Значит, ушли они из займища. А куда? Вдали, через обширное поле с кочковатой низиной, чернел плотный лес, хорошо различимый даже через густой снегопад. Пока мы двигались к нему, следы напрочь засыпало, и дальше пришлось идти интуитивно. Буран, так быстро набравший силу, глубоко огорчил: жалко было потерянного времени и сил. Усталость утяжелила тело, остудила горячий азарт, сжигающий нас поутру. Где их искать теперь, коз-то? То ли в лесу они остановились, то ли ушли дальше, в другие заросли? Им путь не заказан, дорог не счесть, а нам нужно выбрать один и верный. И все же опыт подсказывал, что косули на лежке в этом лесу. Во-первых, далеко от мест кормежки они обычно не перемещаются, а мы оттопали с той полынной залежи, где паслись звери, километров шесть-семь, во-вторых, за этим лесным островом известные обширные покосы с редкими березняками — не совсем подходящее место для дневки косуль. Уж они-то предчувствовали снегопад. А во время него зверю лучше прятаться где-нибудь в размашистых ивняках, чем в продуваемых насквозь березах. По прошлым охотам мы знали примерные контуры этого лесного массива и решили попытать удачу. Напарник был помоложе и покрепче, и я послал его в обход леса, чтоб вышел он против меня, ориентируясь по ветру, и там где-нибудь затаился. Ветер должен был дуть поперек мнимого моего хода к нему.

Минута-другая, и напарник растворился в буране, секущим все отложе и отложе. Я снова достал термос, повернулся спиной к ветру и начал короткими глотками пить крепкий травяной чай. И чем больше живительной влаги прокатывалось через рот, тем ощутимее отходила усталость, светлела душа и сглаживались мысли. И хотя ветер закидывал лицо жгучими снежинками, давил к земле, уверенность в успехе росла и крепла.

Противоречивые чувства

В лесу сразу стало тише, хотя буран как бы был плотнее: казалось, что весь раньше выпавший снег воспарил с трепетом над землей, смешиваясь с тем, что сыпался сверху. Крадучись обходил я затканные вьюжистой россыпью ивняки, держа общее направление наперерез ветру, вглядывался в каждый просвет между кустами, в каждую плешинку за ними, готовый в любой миг выстрелить по зверю.

Просторная поляна почти в середине леса открылась как-то сразу, и на подветренной ее стороне, под раскидистым тальником, я увидел трех лежащих косуль. Звери тоже в момент разглядели меня и от страха, невероятной близости человека, на какое-то мгновение обомлели. В диком ужасе растерянные косули вскочили, и крупный рогач устремился прямо на меня. Полыхнула мысль — не нападает ли? Я даже несколько откачнулся в сторону, вскидывая ружье. Козел обдал меня теплом, звериным запахом и сиганул через куст в таком высоком прыжке, что не видя это своими глазами, я никому бы о нем не поверил — куст был чуть ли не в два человеческих роста. Уже в промежутке между ивняков я успел поймать на мушку спину подпрыгивающего козла и выстрелить. Зверь тут же исчез в чащобе. Другие косули ушли сразу же в противоположную от меня сторону, и после своего выстрела я услышал далекий дублет — значит, все точно мы рассчитали: вышли косули на напарника. Быстро зарядив ружье, я кинулся в кусты, по рваным ямкам звериных следов.

Буран будто еще гуще забился перед глазами, но в мелочах я все же заметил желтоватое пятно. Козел лежал почти на спине — картечь пробила ему голову и шею. Заметив неподалеку валежину, я сел передохнуть. Силы как-то сразу стали таять, и некоторая разрядка была просто необходима…

Странное состояние забирает душу в такой момент: здесь и скрытая радость, даже гордость, что зверь добыт, что не напрасно страдалось в долгом поиске, и непонятная тревога, и тихая жалость, и укор самому себе, и все это вместе вызывает особые всплески противоречивых чувств, погасить которые не в состоянии ни воля, ни осветленный ум…

После, в воспоминаниях, остаются жить лишь яркие картины долгих скитаний, выписанные острой надеждой на успех, да жгучий миг встречи со зверем. Чувства же умирают — их нельзя восстановить даже самой сильной памятью…

В густых сумерках вывел нас из заснеженных лесных кущей к живым огонькам деревни надежный компас.

Лев Трутнев, г. Омск