…В недокошенном клине низкорослого овса натыкали глубоких ямок пасущиеся ночами кабаны. Были там и стадные, беспорядочно рассыпанные следы, и одиночные, в стороне от общих, крупные, похожие на телячьи.
Осенним днем
Освещенный солнцем лес играл желтыми, оранжевыми, красными, зелеными, разной тональности, красками. Да разве можно перебрать все цвета и тона осенних смешанных лесов?! Следы кабанов, слившихся в единую тропу, уходили в этот тихий, непроницаемый глазу лес, спускавшийся к реке.
— …Вот тут, на опушке, и будем их ждать, — решил егерь, оглядывая крайние деревья. — Возьмем по дощечке и устроимся на сучьях. Места подходящие есть.
— И на земле есть где спрятаться, — я тоже осматривал некошеную поляну перед лесом, изрезанную старыми и свежими кабаньими тропами.
— Видишь, как наследили, поди угадай, через какой лаз они пойдут, — егерь был спокоен и серьезен. — Да и чуток этот зверь невероятно: схватит запах понизу и все…
День плыл тихо, с теплом, солнцем, мягкой осенней свежестью, и не верилось, что всего лишь прошлой ночью шел холодный и нудный дождь.
Под стогом сена дремалось, легкие сны застилали сознание. Только изредка кричащие где-то вороны вспугивали тревожное и чуткое небытие. Глаза охватывали салатную пелену пространства, зубчатую полоску янтарного леса с темными вкраплениями хвои, голубой окаем неба и снова закрывались. Но не было внутреннего спокойствия в этом отдыхе, что-то напрягалось в душе, разгоняло тревожные грезы, как разгоняют туман неожиданные порывы ветра, и сны слоились, мешались в какую-то несуразную чепуху, и время будто остановилось…
В засидке
— Пожалуй, пора, — сказал негромко егерь, но мы тут же проснулись. Сработал какой-то сторожок в глубине сознания. Это он постоянно колобродил, мешая спать.
Солнце накололось на острые пики дальнего ельника, янтарный свет лился от него на землю. Но тишина по-прежнему держала все вокруг в дреме и напряжении.
Взяв из машины по узкой, недлинной дощечке, мы пошли через овсы к нижней опушке леса. Короткие метелки, где сухие, а где еще совсем зеленые, хлестали по сапогам, и только этот звук отвлекал от тревожного состояния…
Приятель облюбовал себе кряжистую ель и полез на нее. Я решил устроиться на осине, вольно раскинувшей толстые сучья над кустами рябинника и тальника. Егерь согнулся, подставил спину, помог мне дотянуться до нижних сучьев. Ломкие они у осины, осторожность да осторожность нужна. Раза два подо мной трещало, но я удерживался на руках. Наконец я добрался до подходящего места и по высоте, и по расположению сучьев, не без труда закрепил дощечку, попробовал сидеть — можно, — не то, конечно, что на специальной вышке или лабазе, но сносно. Взял протянутый егерем карабин, фуфайку и стал устраиваться окончательно. Егерь пошел дальше. Легкий треск под его ногами скоро затих.
Я смутно видел приятеля сквозь переплетения веток. Среди лапника он был почти не заметен. Да и меня закрывали густые вершины кустарников, обложивших опушку. Поляна, вклинившаяся в лес, просматривалась почти вся, и через нее тянулись зигзаги кабаньих троп.
Тишина, мягкие тени, угасающие краски. Душа отзывалась на каждый маломальский шорох, каждый неясный звук, доносившийся из глубины широкого пространства. Но опять только пролетавшие по каким-то своим делам хриплоголосые, черные, как древесный уголь, вороны нарушали вечернюю чуткость леса, да синички, наткнувшиеся на рябину, весело кувыркались среди ее веток.
Медленно-медленно тянулось время, медленно, крадучись натекала на поляну сумрачная муть, прячась в теневых местах. Какой-то звук донесся из леса, короткий, глухой. Не то кабан хрюкнул, предупреждая о чем-то стадо, не то старик-глухарь вспомнил весну и подал голос.
Руки непроизвольно сжали карабин с ненужной силой: вот-вот выкатятся на поляну звери, вот-вот…
Кабаны
Как-то быстро, сразу, начало темнеть. Дальний край поляны стал едва различимым. Напряжение сдавило дыхание. И в этот момент ошеломляющий грохот разбил тишину. Короткий топот, шум, еще один выстрел, треск валежника внизу, и на поляну, тесня друг друга в кучном беге, вынеслись кабаны. Не останавливаясь, мелькая черными хребтами над пожухлой травой, звери устремились по зигзагам набитой тропы в ближний лес. Мгновенье — и я вскинул карабин. Мушка заплясала в прорези прицела, за ней мелькали убегающие кабаны — крупные и поменьше, молодняк. С трудом выделил третьего от вожака зверя и, не отрывая взгляда от прицела, выстрелил два раза. Не видя результата этих выстрелов, снова поймал на мушку спину уходящего в кусты последнего кабана и выстрелил.
Тишина, будто ничего и не было. Но ствол карабина еще горячил руку, и в груди что-то дрожало.
— Слезайте, — донесся голос егеря.
Слышно было, как потрескивал под его шагами сушняк.
— Ты первый стрелял? — я соскользнул на толстый сук с дощечки.
— Я. Добыча лежит в овсе. А вы как?
Спустившись пониже, я повис на руках с последних сучьев и спрыгнул на мягкую лесную подстилку.
— Не знаю, смотреть надо.
— По-моему, двух зацепил, — из-за деревьев показался мой приятель. — Первый точно запахал траву, я хорошо видел, — начал он объяснять, — а второй под куст сунулся…
— Чего же ты не стрелял?
— Да зацепился стволом за лапник, пока выдернул карабин — кабаны ушли…
Мы направились к середине поляны. Что-то черное завиднелось в высокой траве. Егерь взял карабин наизготовку — зверь хитер, мог и затаиться, а с раненым кабаном встречаться опасно.
— Готов, — егерь ткнул густую жесткую щетину зверя. Его массивная, на полтуловища голова с кровавой раной заканчивалась черным пятаком, рядом с которым торчали внушительные сахарно-белые клыки. Темные глаза зверя были открыты. Толстые, с крупными копытами, ноги разведены.
— Пойдем второго искать, — прервал мой осмотр егерь, — раз он споткнулся — значит, пуля зацепила…
Темнота совсем уплотнилась. Даже лес едва проступал сквозь нее. Мощные кусты по опушке казались непроницаемой стеной.
Егерь зажег фонарик, предусмотрительно взятый с собой: у него уже был опыт ночных охот на кабанов. Свет выбелил увядшие травы, темный накат травы, плотную чашу…
— Кровь! — наклонившись, заметил егерь и вскинул карабин на руки.
С величайшей осторожностью мы стали продираться через кусты, с тревогой озираясь по сторонам. Но через несколько минут егерь остановился.
— Бесполезно, — выдохнул он полушепотом. — В таком буреломе рядом пройдешь и не заметишь. Лучше мы с утра пораньше с моими собаками поищем. Верное дело…
С чувством внутреннего облегчения мы повернули назад: ночь есть ночь, а кабан — не заяц.
Лев Трутнев, г. Омск
