Как-то раз во время стоянки моей в глухом посаде Ломжинской губернии в один из скучных октябрьских вечеров я сидел у себя дома, попивая чаек. Квартира моя находилась в деревянном одноэтажном домике, стоявшем в самой бойкой части местечка, и двумя своими окнами выходила на самую проезжую улицу. Ставней у окон не имелось, и хотя огонь у меня в комнате уже горел, но занавески оконные еще не были спущены.
Поздний визит
Вдруг, в ту самую минуту, как я усердно сделал глоток чаю, кто-то со стороны улицы сразу напер руками и лбом в мое окошко, произведя этим шелест и треск. Не успел я еще подняться и хорошенько подумать, что это вероятно кто-нибудь из товарищей — офицеров, снедаемый деревенскою скукой, пошел побродить по улице и увидев в моих окнах огонь, подошел заглянуть — дома ли я, — как фигура уже отшатнулась от окна, а Милан мой (легаш) с лаем бросился в сторону окна.
И в эту же минуту грузно и с шумом ввалился в комнату сам мэр посада Н., пан П-кий, держа в руках свою «дубэльтувку» (двухстволку). Это был сорокалетний кряжистый холостяк, с довольно приличным брюшком, слепой на один глаз и, для прикрытия недостатка, носивший большие выпуклые темно-синие очки.
Такой приход пана войта (волостного старшины) меня озадачил, и я весь превратился в воплощенное удивление. Мы с паном П-ким хотя и хорошо были знакомы, но за все время стоянки он был у меня всего только один раз, да и то я, увидев его как-то раз шедшим по улице, отворил окошко и сам зазвал к себе.
Вообще же пан П-кий был как-то не охоч на знакомства и в особенности избегал знакомства с офицерами дома. Встретится бывало на улице, на рынке, поговорил немного, пройдется, а потом всегда как-то, под ловким предлогом, раскланяется и уйдет. Потом офицерики пронюхали как-то, что к пану П-кому ходит какая-то хорошенькая Марися и стали сами за ней приволакиваться. Это пана войта совсем отдалило от офицеров.
В более близких с ним отношениях находился только я. И то благодаря, вероятно, связывавшим нас узам охоты. До этого я охотился с паном П-ким всего только два раза, — раз на уток, а другой раз — на куропаток.
В первый раз он не хотел идти в болото — мочить ноги, а предпочитал ходить все по сухому берегу. Выстрелил несколько раз в спугнутых бекасов, но неудачно. Когда же я, убив утку и приняв птицу от собаки, бросил ее в более дальнюю и водную часть болота, чтобы доставить практику молодой собаке, а утка, встрепенувшись в воздухе и расправив крылья, потянула по-над лесом, оставив нас с разинутыми ртами, — то войт воскликнул, что он «перши раз в жицю» (первый раз в жизни) видит такой случай.
В другой раз, во время охоты на куропаток, пан П-кий, не дойдя еще до места охоты и пройдя всего с версту, свалился прямо на ржиску и ржище (ржаное жнивье), по которому шли, говоря, что ему «бардзо горонцо» (очень жарко), и я пошел один к березняку…
Такой-то охотник, ввалившись ко мне в комнату, сразу выпалил:
— Пане! Вильки (волки) есть.
— Где?
— А я имею с собой человека, — он нам покажет.
— Да где же волки?
— А вот здесь недалеко, в кустах около реки.
— Да кто же их видел?
— А вот этот человек.
— Так ведь они ушли уже теперь давно?
— Нет, он говорил, что легли в кустах. Он ходил за своими лошадьми на пастник (пастбище) и сам видел, как один волк приподнялся немного, а потом опять лег, а другой немного отошел и тоже лег.
За серыми хищниками!
Схватив со стены ружье, я зарядил его наскоро «летками» (картечью. — Прим. редакции), другую двухстволку, заряженную «куропаточником» (дробью самого мелкого калибра. — Прим. редакции), я также, на всякий случай, схватил со стены и, перевесив ее через плечо, выскочил на улицу, и мы кучкой бросились по направлению к полю. Чувствуя неловкость несения двух ружей, стукавших друг о друга прикладами, я дал свою «пташницу» крестьянину — указателю и мы еще более прибавили шагу.
С полверсты прошли мы полубегом, — где скороходью, а где в прискочку. Пан войт наш стал уже приотставать, а между тем оставалось пройти почти еще столько же. Не обращая уже внимания, мы с мужиком, не уменьшая шагу, продолжали припрыгивать в поперек полевых гряд (такой здесь способ обработки полей), направляясь к кустикам.
Наконец, в темноте довольно явственно стали выделяться и кустики, ясно отличаясь от общей поверхности земли. Мы немного приостановились, чтобы перевести дух и стали поджидать отставшего пана войта. Через несколько минут показался и он. Пошептавшись втроем, как повести дело, мы разошлись в одну линию: войт стал левее меня, ближе к реке, я посредине кустов, а мужик немного правее меня.
Тихо шли мы, прислушиваясь к малейшему шороху. Кустики занимали небольшое пространство, были невысоки, довольно редкие и состояли из одного только можжевельника. Настроенное на известный лад воображение, под каждым, мало-мальски выдающимся своею величиной кустиком, рисовало уже лежащего волка.
Пройдя таким образом несколько десятков шагов, я заметил на небольшой прогалинке что-то вроде большого продолговатого булыжника, вросшего в землю и верхнею своею частью возвышавшегося над ее поверхностью.
Продолжая всматриваться в него и подходя все ближе, я заметил, как что-то крупное будто привскочило над ним. Не успел я еще спохватиться и хорошенько вскинуть ружье, как в тот же момент вырвалось, будто из земли, какое-то жалобное лошадиное ржание, а вслед затем что-то мотнулось и тяжело хлопнуло об землю.
Мы все подошли к этой лошади, казавшейся прежде булыжником. Недвижно лежала она на правом боку и тяжело дышала. Видя, что на наше понукание и поталкиванье ногой лошадь все-таки не встает, войт стал шарить у себя запалки (спички), и когда зажег огонь, то мы увидели на нижней части шеи лошади, на самом горле, глубокую свежую рану и не совсем еще оторванный, висевший клок мяса. Около же раны, в нескольких местах, видны были глубокие следы волчьих клыков.
Новость для всей округи
Очевидно, своим приходом мы помешали волкам как следует расправиться со своею жертвой. Бедное же животное, освобожденное от хищников, почуяв инстинктивно близость человека, еще имело силы поднять голову и издать звук голоса, быть может последний. Раны, без сомнения, были смертельны, но никто из нас не решился прекратить мучения несчастной лошади, которая к утру прекратила свое существование.
Преследовать волков после этого было бы напрасным делом. Войт выстрелил только, чтобы отпугнуть волков подальше, а затем, направляясь домой, мы услышали крики и улюлюканье по ту сторону реки, близ расположенной по берегу рыбачьей деревушки Шабляка. Волки, почуяв наше приближение и устрашенные еще выстрелом, переплыли узкую в этом месте реку и скрылись в ближайшем лесу.
В. Чугаев, 1884 г.
