Шел я как-то по следам белогрудого медведя-древолаза, четко и свежо пропечатавшимся на «молодом» осеннем снеге. И шел в реальной надежде найти зверя в дупле-берлоге и добыть. По веренице замеченных признаков был то сильно зажиревший самец, имевший намерения залечь до апрельского тепла и провести все зимние снежно-морозные месяцы в тепле, сытости и покое, не вздыхая тоскливо и на судьбу не жалуясь.
Вот издали вижу истоптанный снег, перемешанный с бурым опавшим листом, вокруг старой липы в два моих обхвата, в которой, судя по всему, медведь вполне мог удобно обосноваться. Подхожу тише собственной тени, памятуя о том, что в первые дни, а особенно часы, освоения «квартиры» очень насторожен этот жилец, внимательно прислушивается, принюхивается и соображает, все ли здесь надежно, безопасно и удобно, не тянет ли где струнка сквозняка, не холодит ли какая истонченная стенка да не сыровато ли. Шутка ли подумать, что четыре месяца с солидным хвостиком безвылазно надо быть ему в берлоге! …Липу я рассматриваю уже в упор, хорошо вижу ее свежеисцарапанную кору, надгрызенные края узковатого входа в дупло на высоте трех-четырех метров… Но тишина стоит замогильная. Минуту слушаю, другую, третью… Где-то прошуршала полевка, в поднебесье прогудел и стих самолет, далеко-далеко кто-то выстрелил, но покой в общем бездыханен. Осторожно шлепнул по стволу дерева ладонью — никаких признаков, ударил посильнее — никаких последствий. Слепил снежок и забросил его в дупло — пустые хлопоты.
А еще раз придирчиво осмотрев липу, я догадался, почему она не понравилась медведю: у ее основания в дупле была щель всего-то в мизинец шириной и в три-четыре вершка длиной. Заделать ее изнутри гнилушками, каких в дупле накопилось полно, было пустяковым делом, но нет же, не понравилось. И пошел зверь искать другую «квартиру».
Забросил я ружье за спину, взглянул на часы, как всегда, пожалел, что времени уже много и быстро зашагал дальше, радуясь все же тому, что медвежьи следы вели в сторону заброшенной лесовозной дороги: глядишь, все меньше придется тратить сил и времени на вынос вполне возможной добычи из леса таежных далей.
Примерно через километр «белогрудый» вышел к речке и остановил свое внимание на таком тополе-великане, каких только и можно было сыскать в уссурийской тайге. И вокруг него зверь измесил снег, и его изрядно поцарапал… Теперь я это дерево сразу же осмотрел со всех сторон, но щелей не обнаружил. Постучал по нему и покричал, и снежок во вход в дупло забросил — тишина. Залезть на дерево да заглянуть в это широкое отверстие? Опасно. Сколько угодно случаев, когда вот так же мертво затаившийся медведь вдруг развивал такую стремительность, что охотник и выстрелить не успевал.
«Обойду-ка, — думаю, — это место вокруг в радиусе сотни метров да посмотрю, есть ли, нет ли выходные следы, тогда и ясно будет, залег ли медведь в это дупло или и его забраковал». Обошел — есть. И устремился я по этим следам дальше, раздумывая на ходу, почему была отвергнута тополиная «хата», по какой такой пустяковой причине и привередливости.
В тот день медведь, а за ним и я, осмотрели и обследовали шесть вполне приличных дупел, но остановил свой выбор зверь лишь на седьмом — дупле в покорно склонившейся над еще не замерзшим ключом липе… Потом я в то дупло для интереса тоже залез, и будь в моем распоряжении тогда лишний часок, вздремнул бы в нем: там было тепло, сухо и уютно, и постель оказалась вполне приличной — из мягких гнилушек и трухи. Но несколько минут там я все же полежал, размышляя над неожиданной мыслью: как, в сущности, несложен у зверя «квартирный вопрос», тот самый, который омрачает многие людские судьбы. Через две недели после этого, когда уже устоялись плотные снега, мой таежный напарник обнаружил свежие следы большого бурого медведя, напрямик пропершегося по тайге к берложьим сопкам, и мы пошли за ним попытать счастья.
В течение того дня мы осмотрели три отличных земляных медвежьи берлоги, в свое время вырытые в крутых косогорах под корневыми шатрами больших деревьев. Лаз в них был коридорно узковат, но в полутора-двух метрах от входа расширялся в просторное сухое «помещение» с подстилкой из травы, листьев, хвои, мелких веток…
Прекрасная, казалось бы, «изба» для зимовки в тепле и уюте, но нет же, не понравилась, пошел топтыгин искать другую по каким-то неведомым нам медвежьим соображениям. Может быть, усовестился занимать кем-то другим сделанное жилье? Но нет же, нет! У бурого медведя всякие проблемы и конфликты решаются грубой физической силой, и этому медвежьему верзиле-гангстеру с тридцатисантиметровыми отпечатками задних лап чувства совести и справедливости были явно чужды. Но тогда почему же не понравилась эта берлога? И две другие?
По мне была важнее мысль двухнедельной давности — о «квартирном вопросе». У зверей проблема с жильем решается так завидно просто… И у птиц, и у других животных. Нужно жилье — тут же устроил его на свой вкус и лад, а многие еще и запасных одно-два на всякий случай приготовят или старых, но еще пригодных, присмотрят.
Каких только жилищ не встретишь в царствах животных! И в большинстве своем они для хозяев удобны и надежны. Дупла, гайна… Норы простые и многокамерные, даже «многоквартирные». Небрежно сложенные из веток гнезда — и ювелирно сотканные травой и лыком. Старательно выложенные и обмазанные глиной хатки бобра — и норы с подводным потайным входом из-под воды у выдры или норки. Или просто сухое углубление под низкой нависью большого дерева, скалы, выворотня у тигра или росомахи. Мудренейшие муравейники, термитники, пчелиные ульи — и примитивные гнездовья на птичьих базарах. Однако все живут на свой лад согласно собственным потребностям.
Они — замечательные строители, хотя в порядке исключения можно найти среди них и лодырей, довольствующихся просто удобным клочком сухой земли. Скажем, мелкие кулички… Впрочем, зачем этим птахам капитальное гнездо, если их птенцы, едва выклюнувшись из яйца, уже умеют добывать хлеб свой насущный, и даже избегать врагов и прятаться от них?
Но какие великолепные гнезда вьет, скажем, зяблик! Крепкие, теплые, изнутри выстланные шерстью и пухом, снаружи умело замаскированные. А таких «зябликов» в мире птиц, почитай, каждый второй. И есть немало еще мастеровитее! У синички-ремеза не дом, а художественно-строительный шедевр! Представьте себе большую красивую грушу с этаким странным хоботком. Так вот, в «груше» — теплое просторное гнездо, а хоботок — это просто удобный коридор… Казалось бы, какой архитектор-строитель из крошечного ремеза? Ан еще какой! И ведь, возгоревшись весенними заботами о продлении рода, эта крошка-синичка не довольствуется прошлогодним, еще добротным, гнездом, а обязательно творит новое.
Каждому — свой дом. Громадный ворох сучьев у аристократов неба: у орлов и орланов, ястребов и соколов… И не только у них… Дупла у дятлов, всяких синиц, поползней. Надежные норы у ласточек-береговушек и зимородков. Устланные сухой мягкой травой и пухом удобные гнезда у куриных, водоплавающих, вороновых и прочих, и других…
Подумать только, даже не верится: человек — единственный вид на всей огромной Земле, до сих пор не решивший проблему самообеспечения жилищами.
Слышу возражения: тоже мне, сравнил берлогу, логово или гнездо с квартирой. Да, разница между ними очевидная. Но ведь человек обладает колоссальной строительной индустрией, в его полном распоряжении какие угодно стройматериалы, невообразимо сложная техника.
А дело в другом: люди до сих пор больше склонны воевать между собою, нежели обустраивать свой быт и удовлетворять потребности.
Сергей КУЧЕРЕНКО
