ЗАБАВНЫЕ ЗВЕРУШКИ
НОЧНОЙ ДОЗОР
Лагерь наш был разбит на уютной песчаной косе Тыма, где-то посередине между Напасом и Нёготкой. Места эти и сегодня цивилизованностью не блещут, а в конце семидесятых вовсе дичь была несусветная: безлюдье, обилие зверя, птицы и рыбы. К чему мы с моим другом Артемьичем, собственно, и стремились.
Проснулся я от холода задолго до восхода: в конце августа здесь редкое утро выдаётся без инея. В мире стояла тишина. Ни шелеста осокоревых листьев, ни всплесков рыбы в сонной реке. Только одиноко зудел особо морозоустойчивый комар, желая пробраться к теплу и еде, да еле слышался шорох песка и какие-то неясные, тихие вздохи.
Я запалил костерок, повесил котёл с водой для утреннего чая. Развиднелось. И тут в глаза бросились следы, которыми был усеян песок вокруг палатки. Их было великое множество, хотя вечером нам топтаться кругами было некогда, да и незачем. И следы-то не наши. Формой своей они напоминали эмблему «Адидаса», причём каждый лепесток оканчивался чёрточкой, от когтя надо полагать.
Артемьич, восстав ото сна, не шибко удивился обнаруженному, поскольку имел ружьё. И, стало быть, разбираться в следах считал своей обязанностью.
-Рысь это. Молодая, — сказал Артемьич, измерив отпечаток дланью. – Ходила, нанюхивала, разведывала. Ночью жрать нас придёт.
— Поди, на двоих-то забоится кидаться?
— Кинется, — успокоил Артемьич. – Коварный зверь. Кошка. Кисточки на ушах.
Спать лёг Артемьич, устроив двустволку в головах. Мне достался топор. Уговорились только в палатке не стрелять и не махать холодным оружием, а воевать врукопашную.
На рассвете я опять услыхал шорохи и сопенье. Было ещё темно, и сквозь марлевое оконце виднелись лишь смутные тени. Но кто-то точно ходил вокруг, и не один. Не сказать, чтоб стало страшно, однако кто её знает – эту рысь…
Рассвело. Я приник глазом к амбразуре. И беззвучно, чтобы не спугнуть ночных гостей, рассмеялся. Вокруг палатки чинно, друг за другом, расхаживали два здоровенных филина. Они осторожно перешагивали через растяжки, трогали клювами верёвочки, заглядывали под брезентовые пологи. Видать, страшно интересно им было узнать, кто это всю ночь рычит в непонятно откуда взявшемся на берегу полотняном муравейнике. Они были уморительно серьёзны, и походили на двух неспешных английских лордов со сложенными за спиной руками-крылями. Правда, и на рысь смахивали, рожками-кисточками на головах.
Я толкнул в бок Артемьича:
— Дрыхнешь, а нас сейчас поедом есть начнут! Боевая тревога!
Артемьич пробурчал спросонья:
— Не начнут. Я этой киске вечером полную тарелку окуней на пень поставил. Киски – они рыбу любят…
АР-Р-РОЛ!
Службу срочную я проходил на радиотехнической «точке», спрятавшейся в Туруханской тайге.
Однажды летом кто-то из бойцов принёс в здание радиоцентра раненого совёнка. У него было сломано крыло: то ли зверь какой напал, то ли сам неудачно пилотировал. Санинструктор промыл ему косточки и наложил шину, закрепив её пластырем под птичьей мышкой. Через пару дней совёнок пошёл на поправку, стал есть сырое мясо. Ухода за ним требовалось немного: сидел он неподвижно, тихо, и лишь одно неудобство было – чтоб комроты его не засёк. Этот офицер даже ягоды, в изобилии зреющие вокруг техздания, не разрешал собирать и есть: мол, по уставу не положено. А тут совёнок рядом с секретной аппаратурой!
Командовал ротой капитан Павлий, очень похожий на артиста Ролана Быкова времён фильма «Служили два товарища». Такой же шебутной и по-армейски остроумный — матом не ругался. Своих радистов-подчинённых он считал «орлами», в отличие от других бойцов – дизелистов, кочегаров, поваров. Так и говорил: «Ну, Шешуков-то у меня – орёл!». Выговаривалось у него смешно: «ар-р-рол». Причём, полутораметровый ефрейтор Шешуков тянул разве что на жуланчика, хотя был и шибко головаст в радиотехнике.
Ну, а бойцы и сами пошутить горазды. И тут случай приспел.
Крыло у совёнка почти уже зажило, и можно его было отпускать на волю. Но как случаем не воспользоваться? Написали на картонке слово «Орёл», ниже по-латыни «Dembel sibiricus vulgaris»*, указали ТТД**, где обитает и что ест. Картонку – на проволочку, табличку эту – на шею птице. И посадили совёнка на шкаф в учебном классе перед занятиями по электронике. Сидит чучело-чучелом, не моргнёт, пёрышком не шелохнёт.
…Павлий бубнил про триоды-пентоды и вдруг непорядок обнаружил, неуставной предмет во вверенном помещении. Он вышел из-за стола, встал, покачиваясь с пятки на носок, возле шкафа, и долго шевелил губами, разбирая нашу «латынь».
— Откуда?
— Шефы подарили, товарищ капитан, — бодро ответил замкомвзвода.
— Чучело в радиоцентре по уставу не положено. Но пусть сидит, раз ар-р-рол!
И подмигнул «чучелу». А совёнок в ответ – хлоп своими янтарными глазищами! Павлий от неожиданности оцепенел, и спустя секунды молвил:
-Ну, …. мать!
Класс грохнул в двадцать молодых глоток. Совёнок от ударной волны вспорхнул, и — даром что ночная птица — сходу нашёл раскрытое окно.
Вылечили ар-р-рла!
* Дембель сибирский обыкновенный
** тактико-технические данные
Владимир ВОРОБЬЁВ
ДАЙ ЗАКУРИТЬ!
Приехал я в конце августа к брату сродному, Александру. Живёт он в большом пригородном посёлке, рядом с Бийском. Дом, сад-огород, скотина разная.
А на Алтае летом хорошо! Желтые помидоры размером с тыковку, а тыквы — с собачью будку. У веранды шпалера с лозами винограда трёх сортов, яблони и груши, ранетки и вишни. Словом, рай земной. Ну, и как в раю, вернувшаяся из стада дородная корова подъела на верхосытку всю падалицу под смоковницами. Чем шибко меня, северянина, возмутила.
— Да пускай жрёт, — равнодушно сказал брат. — Куда их девать, груши эти…
Отметив приезд, вышли мы в садик покурить. И не успели сделать по паре затяжек, как вдруг с другой стороны заборчика возник из бурьяна козёл — облезлый, в парше и в репьях, с умными и какими-то шальными глазами. Встал напротив и замер.
— Чего это он? — спрашиваю.
— Щас увидишь, — по-деревенски лениво отвечает Шура.
Докурив почти до бумажной гильзы свою папироску, он бросил окурок через забор. И началось кино. Козёл — скок, горящий «бычок» — хвать! Со смаком прожевал, проглотил и на меня уставился: мол, чего тянешь? Кинул ему наполовину спалённую сигарету. Козёл слопал вместе с огнём и этот окурок. Потом подождал — не задымят ли по новой? Показалось даже, что разочарованно вздохнул. И убрался в заросли крапивы.
— Петька это. Известный козёл. Всю улицу подмёл. К клубу, когда кино, ходит. Видишь брёвна? На них вечером мужики собираются. И Петька с нами. Вот иди, нарочно поищи — ни одного «бычка»!
— А вы ему наливать не пробовали? — c ехидцей в голосе спросил я.
— Да ему попробуй не налей. Рожищи-то.., — на полном серьёзе ответи Шура.
— И что?
— Что-что! Вылакает, и закурить просит. … Интересное, говорю, место — Алтай!
ЩАС БЫ ЧЕГО-НИБУДЬ КИСЛЕНЬКОГО!..
Жена братова, Татьяна, большая любительница кошек. Хотя, иначе как «паразитками» их не зовёт. Всегда у неё в доме их по нескольку штук.
В тот мой приезд кошек было четыре. Бело-чёрные, и все как одна — дамы. Причём, связанные кровным родством: прабабка, бабка и так далее. Кошки рядком лежали на диване — томные, сонные, не игручие. Потому что беременные. Все разом.
А мы сидели за столом. Первое, важное уже было обговорено, и потому беседа перешла на лёгкий бытовой трёп.
— И чем же вы эту ораву кормите?
— Китикету нету. Не барыни, — сказал брат Шура. — Что дам, то и едят. Всё — и подчистую.
Я усомнился, помня о своём привередливом коте, который копается в импортных сухариках и тушёнках, не находит ничего подходящего, и так и ложится спать голодным.
Шура взял из вазочки песочную печенюшку, разломил, кинул к печке. Кошки слезли с дивана и принялись за угощение. Ели деликатно, без жадности.
— Ну, конечно, — сказал я, — кто ж от сладкого откажется!
Шура хмыкнул, достал из ведра, приготовленного для поросёнка, пару варёных нечищеных картошин. Дамы управились и с ними, так же интеллигентно и неспешно. Далее последовали салат из помидор и перцев, шкурки от сала и корка хлеба.
Кошки доели угощение, подобрали крошки, умылись и отправились на лежбище. Но тут в кухню зашла хозяйка с ведром парного молока. Чёрно-белая семейка вновь спрыгнула с дивана, дождалась, когда хозяйка наполнит две плошки, и принялась лакать.
— А не заплохеет им — молоко после сала и салата?
— Да холера им сделается, — усмехнулся брат. И кинул на пол разрезанный на четыре части солёный огурец — хрусткий, пахнущий чесноком и хреном. Неужели и его слопают? Да с превеликим удовольствием!
Конечно, и понять их можно. Дамам в положении всегда хочется чего-нибудь остренького и кисленького…
Владимир ВОРОБЬЁВ
