Я стал охотиться лет 35 тому назад и начал практику стрельбы из ружья с кремнем, потом уже, пострелявши года два из него, перешел к называвшемуся тогда — ударному, а ныне шомпольному ружью. Теперь, еще имея силы охотиться, я дожил до ружей центрального боя, к которым еще не переходил, да и едва ли перейду, так как в силе боя их я крепко не уверен.
Но дело не в том, а вот в чем: охотясь такое продолжительное время, мне приходилось сталкиваться с большом количеством охотников из которых было много оригиналов. Поступки их, отличающиеся от того, что мы всегда привыкли видеть, и выражения их — все это крепко засело в моей памяти, и вот я задумал познакомить читателей с этими чудаками в коротких очерках, конечно, как сумею.
Когда я еще только мечтал об охоте с ружьем и все мои охотничьи похождения заключались в ловле певчих птичек разного рода снастями и ловле перепелов на дудочку, — посещал изредка наш дом некто Дмитрий Михайлович Ходиняпин. Это был человек среднего роста, брюнет, очень полный, с огромным брюхом; лицо его было красно-багрового цвета, как это бывает у людей, наклонных к апоплексическому удару.
Приезжал он к нам в собственной бричке на тройке сытых лошадей и всегда с легавой собакой и хорошеньким одноствольным ружьем, у которого затравка и полка, куда насыпается порох, были выложены золотом, а на стволе была вырезана надпись: «Медингер. Стокгольм».
Талантливый и верный питомец
Легавая собака при входе с ним в дом, по одному его приказанию, всегда оставалась в передней, и лежала там покорно до той поры, пока он ее не знал, или пока, почувствовав надобность выйти, она не шла отыскивать его в других комнатах; нашедши его, она садилась против него и глядела ему прямо в глаза.
В таких случаях, чтобы он ни делал, чем бы ни был занят, — он все бросал и немедленно выводил ее на двор, а по окончании прогулки опять укладывал ее на прежнее место.
Вообще все его собаки комнатной дрессировкой выдержаны были удивительно. Бывало братья мои спросят его:
— Что, Дмитрий Михайлович, какова у вас собачка?
— Ничего, сударь, — ответит он, — слушается… Еще молода правда, но сообразительности и ума много. Да вот не угодно ли посмотреть?
При этом мы, мужчины, все отправлялись в отдельную комнату, чрез сени. При переходе чрез переднюю, он тихо звал собаку и та, по одному его слову, покорно шла за ним. Вошед в комнату, он обыкновенно садился в угол на кресло, и подзывал к себе собаку, говоря с нею тихим голосом:
— Ну, Трезор, братец, вот видишь, господа желают посмотреть, насколько ты умен, так покажи же себя!.. Вот мы с тобой проезжали Чернавку, на нас брехали собаки, так скажи-же нам, как там собаки брешут?
Собака немедленно начинала сильно лаять.
— Ну, довольно, довольно!.. А скажи-ка нам, как в Балашове брешут собаки.
Собака переменяла голос и начинала лаять очень громко.
— Ну, а как собаки брешут, когда волков боятся?
Собака начинала лаять редко и каким-то глухим, сдавленным голосом.
— Ну, хорошо! Теперь поди и приведи ко мне Василия.
Собака тотчас же шла к двери, которую ей отворяли и, пробежав через двор, входила в кухню, откуда скоро показывалась в сопровождении человека Ходиняпина, Василия; она держала его за полу сюртука.
— Хорошо, очень хорошо! — говорил Ходиняпин. — Ты, Василий, можешь идти на свое место, только знай, что я после обеда поеду в Краснояр, так и скажи кучеру. Ну-с! А теперь позвольте мне гитарку.
Когда подавали гитару, Ходиняпин настраивал, ее, а собака видимо с удовольствием прислушивалась к этим звукам; затем раздавалась Камаринская, собака вскакивала на задние ноги и начинала подплясывать, тихонько побрехивая во время пляски. Вдруг музыка прерывалась и Ходиняпин, обращался к нам:
— А не замечаете ли вы, господа, что Трезор что-то невесел? Он заболел?
Собака как-то вся скорчивалась, вешала голову и медленно сделав несколько шагов, ложилась.
— Трезор умер! — произносил хозяин и собака протягивалась, закрывала глаза и видимо сдерживала дыхание.
— Ну! Пока довольно!..
Собака при этих словах проворно вставала, Ходиняпин ласкал ее и отправлял на место.
— Он у меня, сударь мой, еще много штук знает, да уж надоело с ним все возиться, — так заканчивал обыкновенно Ходиняпин свои представления.
— Ну, а на охоте он каков? — спросит кто-нибудь.
— Еще на настоящей охоте не был, а думаю, что будет хорош… В воду идет охотно, да и чутьишко есть. Пошел я как-то на-днях с ним в луг погулять, он и потянул в камыши, потом поплыл и… разыскал выводок уток. Одного утенка поймал и принес ко мне, но так как утенок еще был в пушку, то я и оставил его.
Мастер дрессировки
— Скажите, пожалуйста, как вы выучиваете так повиноваться своих собак? — спросил у него однажды кто-то из нас.
— Занятием, сударь мой, терпением и настойчивостью… Все эти штуки, которые Трезор сейчас делал, достались ему очень легко, но одной из них, именно перемене голоса во время лая, я учил его недели две, и только тогда толку добился… Да это что!.. С собакой и лошадью всего можно добиться…
А вот месяцев пять тому назад, принесли мне молоденького ежа; он был вовсе маленький: щетина на спине у него была совсем неколкая, вот совершенно такая, как у вас, Дмитрий Александрович, борода, — сказал он, обратившись к одному из наших гостей, который дня три не брился.
Мы все невольно рассмеялись.
— Ну-с, сударь, — стал я за ним ухаживать… и того и сего ему предлагал есть — не ест ничего, да и полно!.. Наконец, уже на другой день, утром, он с пальца у меня проглотил несколько капель теплого молока с сахаром, а потом и за другую пищу принялся, как-то за мух, тараканов и сверчков. Я заметил, что его любимое лакомство — сахар, намоченный в теплом молоке, и вот, воспользовавшись этим, я и начал учить его разным штукам.
Посмотрите-ка теперь, что он делает! В уши я продел ему маленькие сережки с бубенчиками и он, когда я посажу его на стол и заиграю на гитаре, пляшет па задних лапках, вот точно так, как сейчас Трезор плясал… Он-то, сударь, пляшет, бубенчики-то побрякивают, так самого и разбирает охота выкинут коленце, да признаться, — иногда и выкинешь!..
При этих его словах раздался громкий смех окружающих. Мы все живо представили себе картину, как перед пляшущим на столе ежом, выкидывает коленца почтеннейший уездный судья (он занимал в то время должность уездного судьи), со своей уморительной фигурой и толстым брюхом.
Впоследствии, поближе познакомившись с Ходиняпиным и побывав у него в доме, я вполне убедился, что этот человек был гениальным дрессировщиком животных. Он, например, приучил щегленка вылетать из клетки в сад и опять возвращаться; мало-того, когда Дмитрий Михайлович пил, щегленок прилетал к нему на руку и тоже пил понемногу из его рюмки.
Видел я у него ученого перепела, которого он сажал на руку или на голову и приказывал ему прокричать известное число раз, причем разнообразил это число, как ему вздумается, и перепел исполнял это безошибочно. Тройка лошадей, на которой постоянно ездил Ходиняпин, была тоже выучена различным штукам: по приказанию, лошади благодарили хозяина за угощение, то есть разом становились на колени, и кланялись в землю.
Уютный дом
Ходиняпин был охотником до всех охот положительно, и преимущества какой-либо охоте перед другой не отдавал, а любил их всех одинаково. Комнаты в его доме были увешаны клетками с разными певчими птицами; даже на крыльце висели три клетки с перепелами, из которых один кричал необыкновенно громко и чисто, отбивая такты только до трех раз, и при каждом крике перекувыркивался через голову; это был любимец хозяина.
На дворе лежали и ходили несколько штук борзых собак и важно расхаживала пара ручных журавлей; в особых отгородках двора помещались бойцовые петухи и гуси; в садике, примыкавшем к дому, бегало несколько пар цесарок, а на заборе громко кричал павлин, распустивши свой великолепный хвост. В саду было поставлено два садка: в одном из них сидел ястреб-перепелятник, а в другом откармливались перепела, наловленные сетью на дудочку.
В передней, в углу, стояли связанные пучком удочки. В кабинете хозяина постоянно находилась его любимая легавая собака, а над диваном на коврике висело два ружья, одно Медингера, а другое Кинленца, содержавшиеся в большом порядке. На крыше дома виднелись голуби турмана…
Одним словом, входя в этот дом, вы сразу чувствовали, что вы вошли к охотнику. Довольно обширный, деревянный, крытый железом, дом Ходиняпина, помещался в одной из захолустных улиц захолустнейшего городишки.
Окрашенный снаружи дикой краской, с яркой зеленой крышей, он выглядывал очень уютно, чему еще более способствовал примыкавший к нему небольшой садик, и хозяин был совершенно доволен своей усадьбой, потому что положение ее сильно напоминало деревню, в которой всегда охотнику живется привольнее, нежели в каком-бы то ни было городе.
П. Струков, г. Балашов, 1884 г.
